Вернувшись на берег, они растерли друг друга полотенцами, он протянул ей завернутую в газету все еще холодную бутылку вина, они сделали по глотку и рассмеялись.— Хорошо просто пить, чтобы утолить жажду, — сказала она. — Ты действительно не против стать моим братом?— Нет.Он еще раз смазал маслом ее лоб, нос, щеки, подбородок и за ушами.— Я хочу, чтобы загорело все лицо.— Ты и так очень темный, братишка, — сказал он. — Даже не представляешь, какой ты темный.— Хорошо, — сказала она. — Но я хочу быть еще темнее.Они лежали на пляже на твердом, высохшем, но еще сохранившем после прилива прохладу песке. Молодой человек налил немного масла на ладонь, растер его по бедрам женщины, и, когда масло впиталось, кожа ее стала теплого цвета. Он растер маслом живот и грудь, и женщина сонно сказала:— Так мы мало похожи на братьев. Да?— Нет.— Я очень стараюсь быть хорошей девочкой, — сказала она. — Нет, правда, милый, днем тебе нечего опасаться. Днем мы не позволим себе ничего из того, что бывает ночью.
В гостинице, пока она расписывалась за пухлую бандероль, куда вложили еще и письма из банка в Париже, почтальон потягивал вино. Он же принес и три письма, переадресованные банком для Дэвида. Это была первая почта с тех пор, как они сообщили в Париж адрес этой гостиницы для пересылки писем. Молодой человек дал почтальону пять франков и предложил выпить с ним еще стаканчик у обитой цинком стойки бара. Женщина сняла с доски ключ и сказала:— Я приведу себя в порядок и буду ждать тебя в кафе.Допив свой стакан, он попрощался с почтальоном и пошел вдоль канала в сторону кафе. Приятно было посидеть в прохладе после того, как он шел с дальнего пляжа под палящим солнцем, да еще с непокрытой головой. Он заказал вермут с содовой, достал перочинный нож и вскрыл конверты. Все три письма были от издательства, и два из них были набиты вырезками из газет и гранками рекламных объявлений. Он посмотрел вырезки и стал читать длинное письмо. Оно было обнадеживающим и сдержанно-оптимистичным. Слишком рано было говорить, как разойдется книга, но, похоже, дела шли неплохо. Большинство рецензий были отличными. Конечно, попадались и плохие. Но этого следовало ожидать. В рецензиях были подчеркнуты фразы, которые издательство собиралось использовать в дальнейшей рекламе. Издатель сожалел, что не может сообщить большего о перспективах книги, потому что опасался прогнозов. Предсказывать — плохая примета. Главное, что критики встретили книгу как нельзя лучше. Рецензии и вправду превзошли все ожидания. Впрочем, он сам может прочесть вырезки. Первый тираж был пять тысяч экземпляров, но после таких отзывов решено было напечатать второй тираж. В последующих рекламных анонсах можно будет написать: «Читайте второе издание…» Издатель надеялся, что Дэвид счастлив и вдоволь наслаждается всеми прочими радостями. Он просил передать наилучшие пожелания жене.Молодой человек одолжил у официанта карандаш и помножил два доллара пятьдесят центов на тысячу. Это было нетрудно. Десять процентов от этой суммы составляли двести пятьдесят долларов. Помножив двести пятьдесят на пять, он получил одну тысячу двести пятьдесят долларов. Семьсот пятьдесят долларов он получил как аванс. Значит, за первый тираж он получит еще пятьсот долларов.Теперь второй тираж. Допустим, напечатают две тысячи. Ему причитается двенадцать с половиной процентов от пяти тысяч долларов. Кажется, таковы условия контракта. Значит, он получит шестьсот двадцать пять долларов. Но кажется, двенадцать с половиной процентов платят только с тиража в десять тысяч. Что ж, все равно он получит еще пятьсот долларов. Итого тысяча.Он начал читать рецензии и вдруг обнаружил, что незаметно выпил весь вермут. Он заказал еще и вернул карандаш официанту. Он все еще продолжал читать, когда в кафе с большой пачкой писем вошла Кэтрин.— Я и не знала, что прислали рецензии, — сказала она. — Покажи их мне. Пожалуйста.Официант принес вермут и, ставя стакан, заметил у нее в руках газетную вырезку с фотографией.— C'est Monsieur?4 — спросил он.— Да, — сказала она и протянула ему газету.— Но одет совсем по-другому, — сказал официант. — Пишут о вашей свадьбе? Можно взглянуть на фото мадам?— Нет, не о свадьбе. Рецензии на книгу месье.— Замечательно, — сказал официант, на которого ее слова произвели большое впечатление. — Мадам тоже писательница?— Нет, — сказала она, не отрывая глаз от статьи, мадам — домашняя хозяйка.Официант недоверчиво засмеялся:— Мадам, должно быть, киноактриса.Они вместе прочли газетные вырезки, затем она отложила в сторону одну рецензию и сказала:— Мне страшно от того, что тут пишут. Как мы можем оставаться такими, как мы есть, если ты таков, как здесь пишут?— Я уже читал о себе подобное, — сказал молодой человек. — Поначалу это развращает, но ненадолго.— Нет, это ужасно, — сказала она. — Они погубят тебя, если ты им поверишь. Уж не думаешь ли ты, что я вышла за тебя, потому что ты такой, как пишут в этих статьях?— Нет. Дай мне прочесть рецензии, а потом мы снова запечатаем их в конверт.— Конечно, ты должен их прочесть. Я не дурочка, что бы заводиться по пустякам. Но носить их с собой даже в конверте? Это все равно что держать при себе чью-то урну с прахом.— Многие были бы счастливы прочесть такие слова о своих злополучных мужьях.— Я — не многие, и ты — не злополучный муж. Давай не будем устраивать сцен.— Не будем. Прочти и, если найдешь что-нибудь хорошее, дельное или новое о книге, расскажешь мне. Мы уже кое-что на ней заработали.— Прекрасно. Я очень рада. Но мы и так знаем, что она хорошая. Даже если бы рецензии были отвратительными и книга не принесла нам ни единого цента, я все равно была бы горда и счастлива.«А я нет», — подумал молодой человек. Но промолчал. Он продолжал читать рецензии, поочередно разворачивая вырезки, и снова прятал их в конверт. Женщина вскрывала свои письма и читала их без всякого интереса. Потом она отвернулась к морю. Лицо ее было темное, коричневато-золотистого цвета, и она зачесала волосы назад так, как они легли после моря. Там, где ее подстригли совсем коротко, у висков, волосы выгорели и стали цвета белого золота, а смуглая кожа оттеняла их еще больше. Она смотрела на море, и глаза ее были грустными. Потом она снова стала распечатывать конверты. Одно длинное, отпечатанное на машинке письмо она прочла очень внимательно. Потом принялась за остальные. Молодой человек, взглянув на нее, подумал, что она вскрывала конверты так, точно лущила горох.— Что там? — спросил он.— Чеки.— На крупную сумму?— Два — на крупную.— Вот и хорошо, — сказал он.— Не делай вид, что тебе все равно. Хоть ты и говорил, что деньги не имеют значения.— Разве я сказал что-нибудь?— Нет. Просто сделал вид, что тебе неинтересно.— Извини, — сказал он. — Крупные чеки?— Не очень. Но нам хватит. Все на мое имя, потому что я вышла замуж. Я же говорила, что нам следует пожениться. Деньги невелики, но жить можно. Мы их потратим, и хуже от этого не будет, для того они и предназначены. Все это помимо постоянных поступлений и тех денег, что я получу, когда мне исполнится двадцать пять или тридцать, если дотяну. Можем тратить их на что вздумается. Так что пока не о чем беспокоиться. Все очень просто!— Книга покрыла аванс и принесла нам еще около тысячи долларов, — сказал он.— Ну, разве это не здорово, ведь она только вышла?— Неплохо. Не выпить ли нам еще? — спросил он.— Давай возьмем что-нибудь другое.— Сколько вермута ты выпила?— Всего бокал. Никакого эффекта.— А я два, но даже не распробовал вкуса.— Есть у них что-нибудь посущественнее? — спросила она.— Хочешь «Арманьяк» с содовой? Это уже кое-что.— Отлично. Давай попробуем.Официант принес «Арманьяк», и молодой человек попросил его принести вместо сифона бутылку холодной содовой воды. Официант налил две большие порции бренди, а молодой человек положил в бокалы лед и добавил минеральной воды.— Это приведет нас в чувство, — сказал он. — Правда, пить этот дьявольский напиток до обеда небезопасно.Женщина сделала долгий глоток.— Хорошо, — сказала она, — освежающий, оригинальный, полезный и в меру противный напиток.Она сделала еще один глоток.— Я уже кое-что чувствую. А ты?— Да, — сказал он и глубоко вдохнул. — Я тоже чувствую.Она выпила еще, улыбнулась, и вокруг смешливых глаз появились смешливые морщинки. С холодной минеральной водой крепкое бренди бодрило.— За героев, — сказал он.— Неплохо быть героем. Мы ни на кого не похожи. Нам ни к чему называть друг друга «дорогой», или «моя дорогая», или «моя любовь», или еще как-то в этом роде, лишь бы подчеркнуть наши отношения. «Дорогой», «любимый», «ненаглядный» — ужасно пошло. Будем звать друг друга просто по имени. Ты меня понимаешь? Зачем нам кому-то подражать?— Ты очень смышленая девочка.
— Нет, правда, Дэви, — сказала она. — Ну почему мы должны быть занудами? Почему бы нам не развлекаться и не путешествовать теперь, когда мы получаем от этого такое удовольствие? Можем делать все, что захотим. Будь ты европейцем, по закону мои деньги принадлежали бы тебе тоже. Но они и так твои.— Ну их к черту.— Ладно. Ну их к черту. Но мы их прокутим, и это будет прекрасно. Писать ты можешь и потом. По крайней мере мы успеем повеселиться до того, как у меня родится ребенок. Пока что я даже не знаю, когда он у меня будет. Ну вот, мне уже и скучно, и тоскливо от этих разговоров. Разве нельзя просто развлекаться и поменьше говорить?— А если я начну писать? Стоит только тебе заскучать, и ты сразу захочешь чего-нибудь еще.— Ну и пиши себе, глупый. Ты и не говорил, что не будешь писать. Кто сказал, что ты не должен работать? Ну кто?И все же что-то похожее у нее вырвалось. Он не мог точно вспомнить когда, потому что мысли его забегали вперед: «Хочешь писать? На здоровье, а я найду чем себя развлечь. Ведь не бросать же мне тебя из-за этого?»— Ну и куда же мы отправимся теперь? Скоро здесь станет людно.— Куда захочешь. Ты согласен, Дэвид?— И надолго?— На сколько захотим. Шесть месяцев. Девять. Год.— Будь по-твоему, — сказал он.— Правда?— Конечно.— Какой ты славный. Если бы я уже не любила тебя, то теперь непременно полюбила бы за гениальные решения.— Их легко принимать, когда не знаешь, к чему это приведет.Он допил напиток героев, который теперь уже не казался ему таким хорошим, и заказал еще бутылку холодной минеральной воды, чтобы приготовить напиток покрепче, без льда.— Налей и мне. Покрепче, как себе. Закажем обед и начнем кутить. Глава третья Ночью в темноте, лежа в постели, пока они еще не заснули, она сказала:— Пожалуйста, пойми, Дэвид. Нам вовсе не обязательно грешить.— Я понимаю.— Мне и так хорошо, и я всегда буду твоей послушной девочкой. Не унывай. Сам знаешь. Я такая, как тебе хочется, но иногда я хочу быть другой, и пусть нам обоим будет хорошо. Можешь не отвечать. Я болтаю просто так, чтобы убаюкать тебя, потому что ты мой добрый, любимый муж и брат. Я люблю тебя, и, когда мы отправимся в Африку, я стану еще и твоей африканской подружкой.— Мы собираемся в Африку?— А разве нет? Ты что, забыл? О чем же мы тогда весь день говорили? Конечно, можно поехать еще куда-нибудь. Но мне казалось, мы говорили об Африке.— Почему же ты прямо не сказала?— Не хотела на тебя давить. Я же говорила, куда ты захочешь. Я поеду куда угодно. Но я думала, тебе самому туда хочется.— Сейчас не время для Африки. Там сезон дождей, а потом трава поднимется чересчур высоко и настанут холода.— А мы спрячемся в постели, согреемся и будем слушать, как стучит по железной крыше дождь.— Все равно рано. Дороги размыты, никуда не поедешь, сядем сиднем, точно посреди болота, а трава там такая высокая, что ничего не увидишь.— Куда же тогда ехать?— Можно поехать в Испанию, но ферия в Севилье закончилась, впрочем, как и Праздник святого Исидора в Мадриде, и ехать туда теперь нет смысла. На баскском побережье тоже пока нечего делать. Там холодно и дожди. В Испании сейчас повсюду дожди.— Неужели там не найдется теплого уголка, где мы смогли бы плавать, как здесь?— В Испании ты не сможешь плавать, как здесь. Тебя арестуют.— Какая скука! Тогда подождем с Испанией, я хочу загореть побольше.— Зачем тебе быть такой темной?— Не знаю. Почему тебе иногда чего-то хочется? Сейчас больше всего на свете мне не хватает загара. Конечно, из того, чего у меня еще нет. Разве тебе не хочется, чтобы я стала совсем черной?— Ну, еще как!— Ты думал я не смогу так загореть?— Нет, ведь ты же блондинка.— А я смогла. У меня кожа такого же цвета, как у львиц, а они бывают очень темными. Но я хочу загореть вся и скоро добьюсь своего, а ты станешь смуглее индейца, и тогда мы будем совсем не похожи на других. Теперь понимаешь, почему это так важно?— Какими же мы будем?— Не знаю. Может быть, самими собой. Но другими. Так, наверное, будет лучше. Такими мы и останемся, да?— Конечно. Поедем дальше к Эстерель и найдем другое место. Не хуже этого.— Так и сделаем. Есть много диких уголков, где летом никого нет. Возьмем машину и сможем добраться куда угодно. Даже в Испанию, если захотим. Стоит раз загореть как следует, и мы навсегда останемся такими, если не будем жить летом в городах.— А ты хочешь стать совсем черной?— Насколько возможно. Посмотрим. Жаль, во мне нет индейской крови. Я стану такой темной, что тебе не устоять. Скорее бы наступило завтра и снова на пляж.Она так и заснула, запрокинув голову и задрав подбородок, словно лежала под солнцем на пляже, а потом повернулась к нему и свернулась калачиком. Молодой человек не спал, прислушивался к ее дыханию и думал о прошедшем дне. «Возможно, ты все равно не смог бы начать, и, наверное, лучше всего пока не вспоминать о работе вовсе и наслаждаться тем, что есть. Когда будет нужно, начнешь работать. И ничто тебе не помешает. Последняя книга удалась, и ты должен написать новую, еще лучше. Наше сумасбродство забавно, хотя кто знает, что баловство, а что — всерьез. Конечно, пить бренди днем ни к черту не годится, и уже простые аперитивы кажутся пустяком. Это скверный признак… Как красива она во сне, и ты тоже заснешь, потому что на душе у тебя спокойно.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4