– Не может этого быть.
– Может. Мы служим стране, народу, нашему наследию. Многое нам доверено, и мы это доверие должны оправдать.
И как далеко они могут зайти в своем служении родине? Вплоть до серых, промасленных вод Балтимора, до красного катящегося огнем пожара и кричащих от боли обреченных?
– Что с вами? – спросила она, вглядываясь в его лицо.
– Ничего. – Осознав, что он опасно близко подошел к той грани, за которой он мог бы открыть ей слишком многое, он решил отвлечь свою принцессу. – Совсем ничего, – повторил он и привлек ее к себе.
Старые люди в Кентукки говорили о лунном безумии. Они говорили, что лунный свет заставляет людей делать странные вещи. Теперь Нилс был готов поклясться, что они были правы.
Он не мог ее отпустить. Он знал, что должен... Черт, он знал, но знать – не значит сделать. Ему так приятно было держать ее в объятиях, по-женски нежную и одновременно сильную, и он чувствовал, что ей с ним хорошо, так хорошо, словно быть с ним, в его объятиях – ее самое сокровенное желание. Все в ней ему нравилось – звук ее голоса, то, как от нее пахло, как она улыбалась...
Что же, черт возьми, было с ним не так? Он никогда не шел на поводу у своей похоти и не понимал, почему не может справиться с собой сейчас. Хотя, возможно, на этот раз им правило не одно лишь желание, возможно, тут было задействовано еще и сердце.
О, только не это! Он никогда не считал себя сентиментальным. У мужчины есть то, чего хочет женщина, и наоборот. Все просто. Они заключают между собой взаимовыгодную сделку. Людям свойственно стремиться приукрасить жизнь, и взаимоотношения полов не исключение, но он предпочитал обходиться без никому не нужной мишуры – лучше иметь дело с голой правдой.
И все, чего он хотел, – это уложить свою принцессу, войти в нее и забыться, сделать так, чтобы они оба забылись, и дать наслаждение им обоим. И это было правдой.
Но он оставался человеком, а не кабаном в период гона. Как бы ни горячила эта женщина его кровь, понятие чести продолжало для него существовать, и он не мог переступить через него.
Она прижалась к нему, как тогда, на другом берегу, и окружающий мир с каждой секундой становился все более далеким и призрачным. Он с трудом дышал, а руки его сжимали ее все крепче.
Не может быть, чтобы она была девственницей. Девственницы так себя не ведут. Будь она невинной девушкой, она бы уже бежала от него прочь или заплакала бы, заставляя его чувствовать себя предательски крадущимся змеем лишь потому, что поступал так, как велит ему его природа. Он всю свою жизнь избегал общения с невинными созданиями и совершенно не желал менять своего к ним отношения.
Но если она не была девственницей... Он слышал об островах в Тихом океане, где женщины любят так же легко, весело и естественно, как делают все остальное. Может, и у акоранцев так принято. Трудно было в это поверить, принимая во внимание обычай акоранских мужчин защищать своих женщин от посягательств, но кто знает?
Кроме того, она была принцессой. Может, для принцесс существовали иные правила?
Он, черт возьми, только на это и надеялся.
Конечно, это не решало проблемы возможной вовлеченности ее соотечественников в убийство пятидесяти девяти американских моряков. Если акоранцы действительно приложили руку к взрыву «Отважного», то войны между двумя странами не избежать. А когда дело дойдет до войны, они окажутся по разные стороны баррикад. Он был верен своей стране и ни на миг не мог представить, что она изменит своей.
И тогда они вообще могут никогда больше не оказаться вместе, и этот миг – все, что они могли бы украсть у судьбы. Если эта ночь – действительно единственная, что выпала им на долю...
– Амелия, – он чуть отстранил ее от себя, заглянул в ее глаза, увидел в них страсть и почувствовал, что отвердел еще сильнее, – ты знаешь, куда это нас приведет?
Она издала то ли всхлип, то ли стон, то ли вздох и прижалась головой к его груди.
– Я надеюсь.
Эти слова стали последней каплей. Нилс набрал воздуха в легкие, он стремился обрести контроль над собой. У мужчины должна быть гордость. Каким бы острым ни было желание, а видит Бог, он никого в жизни не желал сильнее, чем ее, он не мог допустить, чтобы у нее был повод для жалоб.
Она привела его сюда, но сейчас повести должен был он. Он был мужчиной, в конце концов, и в нем, как и во всяком мужчине, таился завоеватель. Сладкая победа, жаркая победа, жаркая схватка тел, прижатых друг к другу, одежда, сброшенная на землю, лунный свет, заливающий поле схватки.
Она помогала ему, развязывая узлы, которые его внезапно ставшие неловкими пальцы не могли развязать, она смеялась, когда они сражались с ботинками и туфлями, и ее смех заставлял его вздрагивать от удовольствия. Какая женщина! Встречалась ли ему подобная? Дерзкая и храбрая, залитая лунным сиянием, на островке, затерянном посреди озера, ласкающая его своими руками, своими губами. У него кружилась голова, желание отнимало силы, и в то же время он чувствовал себя сильнее, чем когда-либо в жизни.
Грудь ее была полной и дразнящей, и соски были твердыми и темными под его ладонями. Он вдруг представил себе, как эту грудь сосет младенец, и прогнал этот образ прочь. Силы, мощные, как океанский прилив, силы, знакомые и незнакомые, те и не те, что вызывают к жизни желание плоти, нахлынули на него.
И, движимый этой неназванной силой, он вошел в нее, проник за преграду, которую не думал найти, отчаянно попытался удержаться на грани, но, влекомый уже той силой, что была в ней, оказался наконец там, где, как ему вдруг привиделось, он должен был быть по предназначенному судьбой жребию.
– Амелия!
Его жизнь перетекла в нее в тот момент, когда она прогнула спину навстречу ему, в то время как ногти ее вонзились ему в спину и глаза ее широко открылись, отразив древнюю луну.
Все было сделано, и обратного пути не было. Она преступила черту. И от этого испытывала странное удовлетворение.
Нилс лежал рядом с ней, и этот миг был несравненно прекрасен. Мужчина недюжинной силы лежал беспомощный и сладко опустошенный в ее объятиях. Она обнимала его, и чувствовала биение его сердца, и тепло его кожи, и голова его приятной тяжестью лежала на ее груди, и ноги их были переплетены.
И она улыбалась, несмотря на шок, в который ввергли ее собственные действия. Не может быть – то была не она. Другое существо овладело ее телом, ее умом. Женщина, знавшая страсть и желание, женщина, которая не примет отказа.
И наградой ей было наслаждение – столь сильное, что оно и сейчас вибрировало в ней, и боль – сильнее, чем она ожидала, но по сравнению со всем остальным уже не имевшая значения.
И этот миг под луной – разве не был он основой, сущностью самой жизни?
Внезапно она почувствовала себя усталой, ей смертельно захотелось спать, и в то же время уснуть она не могла. Время принялось наверстывать упущенное, и мир, что недавно казался далеким, как мечта, вдруг приблизился вплотную. Она перешла черту, оба они перешли черту в этом маленьком храме посреди озера. Ей надо было быть осторожнее, хотя бы во имя тех, кого она любила и кто никогда не поймет, почему она так поступила.
Почему они так поступили?
Они станут обвинять его, Нилса, Волка. Он поднял голову и посмотрел на нее. Глаза его холодно поблескивали в темноте. Это был серый холод стали. Она знала, что он скажет еще до того, как были произнесены слова.
– Это была ошибка.
Больно, но так просто ее не сломить.
– Нет, – сказала она, все еще обнимая его. – Я сама этого хотела.
– Хотела? – О, этот холодный, жесткий взгляд! Она не выдержала и отвернулась.
– Кто знает, что ждет нас в будущем? Настоящее – только им одним и стоит жить. Иногда.
– Это импульс, – сказал он тоном человека, который глубоко презирал тех, кто действует необдуманно.
– Судьба, – возразила она. – Вы верите в судьбу?
Он приподнялся над ней на вытянутых руках. Мускулистые предплечья его блестели от пота. И ей вдруг стало холодно – не хватало его тепла.
– Нет, не верю.
– Почему? – не раздумывая спросила она. Ее народ тысячелетиями верил, что люди живут так, как предначертано им судьбой, и звезды хранят их. Как можно жить без веры?
Он ответил не сразу. – Человек сам хозяин своей судьбы.
Она улыбнулась, борясь с искушением прижать его к себе вновь.
– Конечно. Но мудрый человек знает, куда принесет его течение, и ищет свое предназначение в том же направлении, в котором ведет его жизнь.
Он отвернулся, уставившись в ночь.
– Такова философия акоранцев?
– Знание, – сказала она и выскользнула из-под него. Поднялся ветер, и стало холодно. Она потянулась за одеждой.
– Вы были девственницей.
Он встал, прекрасный в своей наготе, залитый лунным светом.
Она пожала плечами, с трудом заставив себя отвести от него взгляд.
– Выбор был за мной.
– Но я тоже должен был его иметь. – Он никак не мог взять в толк тот факт, что женщина сама может принять такого рода решение. – Почему я?
Она распрямилась, едва прикрытая кружевом и темнотой, и волосы ее разметались по плечам, и губы припухли от его поцелуев.
– Напрашиваетесь на комплимент, мистер Вулфсон?
– Нилс, – прикусив губу, сказал он. – Это то объяснение, которое я хотел бы получить, принцесса. То, что вы сейчас сделали, мы сделали – может, и приемлемо по акоранским стандартам, но ни к черту не годится по моим.
– Сожалею. – Но это было не сожаление. Она испытывала боль, которая нарастала. Нет, не сожаление, ибо она ощущала свою правоту, нормальность того, что произошло, и понять, отчего она считала произошедшее единственно верным, она не могла. И в то же время то чувство близости, что они обрели, стремительно исчезало. Внезапно она почувствовала себя страшно одинокой – такой одинокой, какой никогда еще не была в жизни. Словно пловец, нырнувший в ласковое море, которого это море вдруг больно ударило о камни, выбросив на неприветливый берег.
Нилс потянулся за брюками.
– Когда дело касается вас, я теряю контроль над собой, – сказал он.
Она могла бы заметить, что на ее вкус он вполне хорошо контролирует свои действия, но промолчала. Не смогла собраться с силами. Внезапно она осознала всю непоправимость произошедшего. И тотчас же остро ощутила необходимость в уединении. Спрятаться. Скрыться от бури нахлынувших на нее чувств.
И все же она нашла в себе силы улыбнуться. Он вел себя до смешного по-мужски – он был озадачен, раздражен, неуверен в себе, уязвлен в какой-то мере, хотя он бы скорее умер, чем признал это. И все из-за женщины. Из-за нее.
– До того, как мы пойдем обратно, – сказал он, натягивая рубашку, – просветите меня, принцесса. Какой ожидать реакции от вашей семьи – в особенности от вашего отца, братьев и кузенов? Как мне показалось, любой из них без колебаний вонзит в меня шпагу, если ему станет известно о том, что случилось.
Она отряхнула траву с юбки, собираясь с мыслями.
– Им ни к чему об этом знать.
– Это не ответ. Или в Акоре такого рода поступки расцениваются по-другому?
– Да, – сказала она, и это было правдой лишь отчасти. Акора действительно во многом отличалась от Англии, но не в том, что касалось определенных аспектов человеческих взаимоотношений. – И нет, – добавила она и встретилась с ним взглядом. И подавила в себе инстинктивное желание успокоить его закипающий гнев. – Первое, что они захотели бы сделать, – это убить вас.
Он даже не поморщился. Но он покачал головой, словно в том, что произошло между ними, была лишь его вина.
– Это я могу понять.
– Вы можете, а я – нет. В любом случае вам не о чем беспокоиться. Они не узнают.
Она отошла от него. Ей очень захотелось исчезнуть. Она сделала шаг и оступилась. Нилс успел подхватить ее, не дав упасть.
– Амелия...
– Довольно! Вы сожалеете обо всем. Мне не надо было вас соблазнять.
– Соблазнять меня? О чем вы? Я мог в любой момент развернуться и уйти.
Она обернулась, вдруг оказавшись в его объятиях – невольных объятиях.
– Так почему вы не ушли? – сверкая глазами, спросила она.
Почему? Почему он сделал то, что по всем понятиям чести было за гранью допустимого?
Потому что она внушила ему желание, которое он не смог преодолеть? Потому что он предчувствовал, что получит наслаждение выше всего того, что ему доводилось испытывать?
Слабые оправдания. Годы – годы! – самоконтроля, самодисциплины и самоограничения, железные принципы, которыми он не мог и помыслить поступиться. И все сгорело в один миг. В ее объятиях.
– Вам что, просто нужна была женщина? – спросила она, и губы ее дрогнули. – Прошло слишком много времени с тех пор, как вы последний раз были с подружкой?
– Нет! Не смейте думать о себе так!
– Почему нет? Потому что вы мне запрещаете? Плевать мне на вас! Я буду думать так, как считаю нужным! Вы ничего мне не должны. Ничего! Я выбрала вас, я поступила так, как хотела, и я не сожалею об этом. Будьте уверены, мистер Нилс Вулфсон, я сохраню о вас приятное воспоминание.
Он прижал ее к себе крепче.
– О нет, принцесса. Я очень далек от того, чтобы стать воспоминанием. Чувствуете? – Он прижал ее к себе изо всех сил. – Я реальность, и с этой реальностью вам еще не раз предстоит столкнуться, и то, что было между нами, еще далеко не закончено.
– Я скажу, когда все будет закончено, а не вы.
– Вы так думаете? Я – нет.
Они стояли под луной, зло уставившись друг на друга. Наконец он ее отпустил. Нарочито медленно разжал палец за пальцем, не оставляя у нее никакого сомнения в том, что отпустить ее – его решение, и, если бы он захотел, он мог бы без усилий держать ее при себе столько, сколько сочтет нужным.
Она пошла по каменной дорожке одна. Пусть, если хочет, идет следом.
Нилс выбрал иной путь – переправился вплавь. И холодная вода лишь слегка успокоила жар его тела.
Тела, но не сердца. Он говорил, что у него нет сердца, что оно вымерзло той холодной зимой, когда он преследовал человека, который должен был убить его идеал. Одного, потом другого. Выследив и убив их, одного за другим, с каждой смертью он убивал что-то и в себе. И в один прекрасный день он понял, что стал Волком.
Он вышел из озера, отряхнулся, как зверь, и встал под луной, залитый серебристым светом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34