Обслужили супер, рекомендую друзьям 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

По дороге они завернули на место стоянки Элоара и извлекли предусмотрительно прикопанные тогда Цэрлэгом трофеи. Разведчик не поленился при этом удостовериться, что труп эльфа под слоем песка уже почти мумифицировался; вот ведь странно: эльфийских мертвецов никогда не трогают ни трупоеды, ни могильные черви — ядовитые они, что ли?..
Марш-бросок в сторону гор начали прямо с рассветом: двигаться днем — огромный риск, но надо было пользоваться тем кратким временем, пока можно идти, не заботясь об уничтожении своих следов. К концу второго дня пути отряд достиг плато, но никаких кочевий Цэрлэг пока не узрел, и это начинало его всерьез беспокоить.
...Распадок, где они стали лагерем, был зелен оттого, что здесь жил ручеек — маленький, но общительный. Он, как видно, стосковался в своем уединении и теперь спешил поведать неожиданным гостям все новости этого крохотного мирка — о том, что весна нынче припозднилась, так что голубые ирисы у третьей излучины все никак не зацветут, но зато вчера его навестили знакомые дзэрэны, старый самец с парой козочек... — и эту тихую мелодичную болтовню можно было слушать до бесконечности. Только человек, сам проводивший в пустыне неделю за неделей, не видя ничего, кроме горько-соленой жижи на дне овечьих водопоев да скудных капель безвкусного дистилята из цандоев, способен понять, что это значит — погрузить лицо в живую проточную воду Это сравнимо лишь с тем, как впервые прикасаешься к любимой после долгой-предолгой разлуки; не зря центром Рая, созданного воображением жителей пустыни, служит не какая-нибудь помпезная безвкусица типа хрустального Чертога наслаждений, а маленькое озеро под водопадом...
А потом они пили заваренный до дегтярной черноты чай, церемонно передавая друг другу единственную выщербленную пиалу, неведомо как сохраненную сержантом во всех этих пертурбациях («Настоящая кхандская, что б вы все понимали!..»), и теперь Цэрлэг степенно разъяснял Тангорну, что зеленый чай имеет бездну достоинств, вопрос же о том, лучше ли он, чем черный, сродни дурацкому «Кого ты больше любишь, папу или маму?» — каждый хорош на своем месте и в свое время, вот, к примеру, в полуденный зной... А Халаддин слушал все это вполуха, вроде как ночное бормотание ручья за большими камнями, переживая удивительные мгновения тихого счастья, какого-то... семейного, что ли?
Костер, в котором быстро сгорали сухие корневища солянок (этими серыми коряжками был почти сплошь покрыт соседний склон), ярко освещал его товарищей: чеканный профиль гондорца был обращен к лунообразной физиономии орокуэна, смахивающего на флегматичного восходного божка. И тут Халаддин с внезапной тоской понял, что это их странное содружество доживает последние дни: не сегодня-завтра пути их разойдутся — надо думать, навсегда. Барон, едва лишь окончательно заживет его рана, двинется к Кирит-Унгольскому перевалу — он решил пробираться в Итилиен, к принцу Фарамиру, — им же с сержантом предстоит самим решать, как быть дальше.
Странно, но, пройдя вместе с Тангорном путь, полный смертельных опасностей, они ничего, по сути, не узнали о его предшествующей жизни («А вы женаты, барон?» «Сложный вопрос, одним словом не ответишь...» «А где расположено ваше имение, барон?» «Думаю, это уже не существенно, его ведь наверняка конфисковали в казну...») И тем не менее Халаддин с каждым днем проникался все большим уважением, если не сказать любовью к этому чуть ироничному, немногословному человеку; глядя на барона, он, пожалуй, впервые проникся смыслом выражения «врожденное благородство». И еще ощущалась в Тангорне такая странная для аристократа черта, как надежность— надежность иная, чем, к примеру, в Цэрлэге, но совершенно при том несомненная.
Халаддин, сам будучи выходцем из третьего сословия, к аристократии относился весьма прохладно. Он никогда не понимал, как можно гордиться не конкретными деяниями своих предков — в работе ли, в войне ли, — а самою по себе протяженностью этой шеренги, тем более что почти все эти «благородные рыцари» были (если называть вещи своими именами) просто удачливыми и беспощадными разбойниками с большой дороги, чьим ремеслом было убийство, а призванием — предательство. Кроме того, доктор с самого детства презирал бездельников. И все же он подсознательно чувствовал, что если начисто изъять из общества аристократию, распутную и бесполезную, то мир безвозвратно утеряет часть своих красок; скорее всего он станет справедливее, может быть — чище, и уж наверняка — гораздо скучнее, а одно это чего-нибудь да стоит! В конце концов сам-то он принадлежал к братству куда более закрытому, чем любая иерархия крови: его плеча некогда коснулся мечом — уж это-то Халаддин знал абсолютно точно! — кое-кто помогущественнее монарха Воссоединенного Королевства или кхандского калифа. Странно, но мало кто осознает, до какой степени антидемоктратичны в самой своей сущности наука и искусство...
Размышления его были прерваны сержантом, предложившим «кинуть на пальцах», кому стоять первую вахту. Футах в пятнадцати прямо над их головами огромной пушинкою проплыла сова-сплюшка, напоминая своими печальными причитаниями — «Сплю!.. Сплю!.. Сплю!..» — о том, что хорошим детям давно уже пора на горшок и в постель. «Падайте, ребята, — предложил Халаддин, — а я заодно у костра приберусь». Вообще-то весь сегодняшний вечер — с огнем (пусть даже хорошо укрытым) и временным отсутствием дозорного — был с их стороны чистейшим раздолбайством. Цэрлэг, однако, счел, что риск, в сущности, невелик — поиски Элоара прекращены, а в обычных условиях эльфийские патрули далеко от тракта не отходят; в конце концов, людям иногда надо дать чуть-чуть расслабиться: постоянное напряжение может в свой черед выйти боком.
Костер тем временем прогорел дотла — солянки почти не дают углей, сразу обращаясь в золу, — и Халаддин, сунув Цэрлэгову «кхандскую» пиалу в котелок с остатками заварки, спустился к ручейку сполоснуть посуду. Он уже поставил на прибрежную гальку чистый котелок и отогревал дыханием пальцы, онемевшие от ледяной воды, когда по окружающим валунам пробежали быстрые отсветы — костер у него за спиною разгорался вновь. «Кому там из них не спится? — удивился он. — Что-то я против света ни черта не разберу...» Черный — на фоне огня — силуэт замер в неподвижности, протянув руки к быстро разрастающимся оранжевым язычкам. Световой круг плавно раздвинулся, выудив из мрака лежащие кучкою тюки с поклажей, прислоненные к камню костыли Тангорна и обоих спящих, которые... Как — обоих?!! А у костра кто?! И в тот же самый миг до доктора дошло кое-что еще, а именно: отправившись в свой двадцатиярдовый «посудный рейд» к ручью, он не захватил с собою оружия. Никакого. И тем самым, надо полагать, погубил спящих друзей.
Сидящий у огня между тем неспешно поворотился в сторону незадачливого часового и адресовал тому властный приглашающий жест: ясно как день — если бы это входило в его намерения, все трое давно уже были бы покойниками... В каком-то оцепенении Халаддин вернулся к костру, сел напротив пришельца в черном плаще — и тут у него разом перехватило дыхание, как от хорошего удара в корпус: тень низко надвинутого капюшона скрывала пустоту, из которой на него пристально глядела пара тусклых багровых угольков. Перед ним был назгул.
ГЛАВА 15
Назгулы. Древний магический орден, деятельность которого издавна окружена самыми зловещими слухами. Черные призраки, якобы вхожие в высшие государственые сферы Мордора; им приписывались такие чудеса, в которые ни один серьезный человек никогда в жизни не поверит. Он и не верил — и теперь вот назгул явился по его душу... А мысленно выговорив эту расхожую фразу — «явился по его душу», он едва не прикусил себе язык. Халаддин, будучи скептиком и рационалистом, всегда при этом отчетливо сознавал: есть вещи, до которых не следует дотрагиваться пальцами — оторвет... И тут он услыхал голос — негромкий и глуховатый, с трудноуловимым акцентом, причем звук, похоже, исходил не из мрака под капюшоном, а откуда-то со стороны... или сверху?
— Вы боитесь меня, Халаддин?
— Да как вам сказать...
— Так прямо и скажите — «боюсь». Видите ли, я мог бы принять какой нибудь... э-э-э... более нейтральный облик, но у меня осталось слишком мало сил. Так что придется уж вам потерпеть — это ненадолго. Хотя, наверное, с непривычки и вправду жутковато...
— Благодарю вас, — сердито ответил Халаддин, почувствовав вдруг, что страх его и в самом деле улетучился без остатка. — Между прочим, вам не мешало бы представиться — а то вы меня знаете, а я вас нет.
— Вы меня, положим, тоже знаете, хотя и заочно. Шарья-Рана, к вашим услугам. — Край капюшона чуть опустился в легком поклоне. — Точнее сказать — я был Шарья-Раной раньше, в предшествующей жизни.
— С ума сойти. — Теперь Халаддин нисколько не сомневался, что видит сон, и старался вести себя соответственно. — Личная беседа с самим Шарья-Раной — не задумываясь отдал бы за такое пять лет жизни... Кстати, у вас довольно своеобразная лексика для вендотенийца, жившего больше века назад...
— Это ваша лексика, а не моя. — Он готов был поклясться, что пустота под капюшоном на миг структурировалась в усмешку. — Я просто говорю вашими же словами— для меня это не составляет труда. Впрочем, если вам неприятно...
— Да нет, отчего же... — Бред, совершеннейший бред! — А вот скажите, досточтимый Шарья-Рана, болтают, будто все назгулы — бывшие короли...
— Есть среди нас и короли. Так же как королевичи, сапожники, портные... ну, и все прочие. А бывают, как вы видите, и математики.
— А правда, будто вы после опубликования «Натуральных оснований небесной механики» целиком посвятили себя богословию?
— Было и такое, но все это тоже осталось в той, предыдущей жизни.
— А уходя из этой самой «предыдущей жизни», вы просто расстаетесь со своею обветшалой плотью, обретая взамен неограниченные возможности и бессмертие...
— Нет. Мы долгоживущи, но смертны: нас действительно всегда девятеро — такова традиция, — но состав девятки обновляется. Что же до «неограниченных возможностей»... Это ведь на самом деле немыслимой тяжести бремя. Мы — магический щит, век за веком прикрывающий тот оазис Разума, в котором так уютно устроилась ваша легкомысленная цивилизация. А она ведь абсолютно чужда тому Миру, в коем нас с вами угораздило родиться, и Средиземье борется против этого инородного тела, обрушивая на него всю мощь своей магии. Когда нам удается принять удар на себя — мы развоплощаемся, и это просто очень больно. А вот если мы допускаем ошибку и удар все же достигает вашего мирка... Тому, что мы испытываем тогда, нет названия в человеческом языке; вся боль Мира, весь страх Мира, все отчаяние Мира — вот плата за нашу работу. Если бы вы только знали, как может болеть пустота... — Угли под капюшоном как будто подернулись пеплом. — Одним словом, вряд ли стоит завидовать нашим возможностям.
— Простите, — пробормотал Халаддин. — У нас ведь никто и не подозревает... болтают про вас невесть что... Я-то сам думал, что вы — фантомы, которым нет дела до реального мира...
— Очень даже есть. Я, к примеру, хорошо знаком с вашими работами...
— Нет, вы это серьезно?!
— Вполне. Мои вам поздравления: то, что вы сделали в позапрошлом году по части исследования нервных волокон, откроет новую эпоху в физиологии. Не уверен, что вы попадете в школьный учебник, но в университетский курс — с гарантией... Если только, в свете последних событий, в этом Мире вообще будут существовать школьные учебники и университеты.
— Да-а? — протянул Халаддин в некотором сомнении. Что и говорить, слышать такую оценку из уст Шарья-Раны (если это и вправду Шарья-Рана) было приятно — не то слово, однако великий математик, похоже, слабовато разбирается в чужой для него области. — Боюсь, что вы путаете. Я и впрямь кое-чего достиг по части механизмов действия ядов и противоядий, но та работа по нервным волокнам — это же было просто минутное увлечение... пара остроумных экспериментов, гипотеза, которую еще проверять и проверять...
— Я никогда ничего не путаю, — холодно отрезал назгул. — Та небольшая публикация — лучшее, что вы сделали — и сделаете — за всю свою жизнь: во всяком случае, имя свое вы обессмертили. И я говорю это не потому, что так думаю, а потому что знаю. Мы обладаем определенными возможностями в предвидении будущего и изредка ими пользуемся.
— Ну да, вас же должно интересовать будущее науки...
— В данном случае нас интересовала не наука, а вы.
— Я?!
— Да, вы. Но кое-что так и осталось неясным; вот я и явился сюда задать вам несколько вопросов. Почти все они будут... достаточно личными, и я прошу об одном: отвечайте с той степенью откровенности, которую вы находите допустимой, но не пытайтесь выдумывать... тем более что это бесполезно. И кстати — не вертите головой по сторонам! Вокруг вашей стоянки нет ни одного человека в радиусе... — назгул секунду помедлил, — в радиусе двадцати трех миль, а ваши товарищи будут спокойно спать, пока мы с вами не закончим... Ну так как — вы согласны отвечать на таких условиях?
— Насколько я понимаю, — криво усмехнулся Халаддин, — вы можете получить эти ответы и без моего согласия.
— Могу, — кивнул тот. — Но делать этого не стану — во всяком случае, с вами. Дело в том, что я собираюсь обратиться к вам с неким предложением, так что мы с вами должны как минимум доверять друг другу... Послушайте, да вы никак решили, будто я пришел покупать вашу бессмертную душу? — Халаддин пробурчал нечто невразумительное. — Оставьте, это ведь полнейший вздор!
— Что — вздор?
— Покупка души, вот что. Душу — да будет вам известно — можно получить в подарок, как жертву, можно безвозвратно потерять — это да, а вот купля-продажа ее — дело абсолютно бессмысленное. Это как в любви: никакое «ты мне — я тебе» тут не проходит, иначе это просто никакая не любовь... Да и не так уж интересна мне ваша душа, по правде говоря.
— Скажите пожалуйста... — Смешно сказать, но он отчего-то почувствовал себя уязвленным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62


А-П

П-Я