https://wodolei.ru/catalog/mebel/komplekty/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 




Андрей Ильин
Балалайка


Ильин Андрей
Балалайка

Андрей Ильин
Балалайка
Женился мужик. Худо-бедно прожил с женой двадцать лет. И за эти двадцать лет народилось у него двадцать сыновей, и все, как один, в сентябре. Младший еще титьку сосал, а старший уже вовсю с девками женихался. А когда младший по девкам бегать начал, у старшего уже борода до пояса выросла и своих десять сынов ложками по столу стучали.
Тут батька их помер. Утром заболел, заохал, а к вечеру и помер. Сыны тятьку на двор вытащили и стали наследство делить. По столу кулачищами стучат, усами шевелят, ругаются. А тятька тихонько на дворе в деревянном гробу лежит, ручки на груди сложил, в кулачках свечку держит.
Старший сын говорит:
- Я самый старший, поэтому мне земли самый большой кусок положен!
- А вот врешь, - говорит седьмой сын, - меня тятька больше всех любил, на коленях качал и свистульку вырезал. Моя земля!
- Это как же так? - удивляется третий сын, - у меня детей всех вас больше. Что им, с голоду попухнуть? Отрезайте мне клин на косогоре! А то я хату подожгу!
- За что тебе клин?! Ты три года ногами маялся, на печке вылеживался, а мы в поле хребтину ломали! - отвечают братья. - А если ты хату подпалишь, мы всех твоих детей как котят перетопим! Так и знай.
Шумят братья, глазами сверкают, зубами скрежещут. А мать сидит тихонько в уголке, плачет по умершему. Но плачет молча, в ладошку, чтобы сынам не помешать.
А сыны-то уже не кричат - кулаками дерутся, из голов волосья пучками рвут, валят друг дружку на пол и ногами топчут. И ни один другому своего куска наследства уступать не хочет.
Только младшой возле матери сидит, в разговор старших не встревает, по батьке горюет.
Били-били друг дружку братья - устали. Сели на лавку передохнуть. Кровь да сопли, по лицу размазанные, рукавами да подолами изорванных рубах вытирают, друг на дружку глазами зыркают.
- Ну, тогда так, - говорит старший брат, - тогда по справедливости делить станем.
- Станем, - соглашаются братья.
- Мне поле за оврагом и индюков.
- Мне сарайку i огород.
- А мне соху, бычка и телегу. Дошла очередь до младшего брата.
- Чего ты хочешь, Ванька? - спрашивают его.
- А ничего мне не надо, - отвечает младший брат, - только разве балалайку отцову отдайте.
- Ладно, забирай балалайку, - соглашаются братья, - все одно от нее проку в хозяйстве никакого нет.
Взял младший брат балалайку, у окошка сел, ногу на ногу закинул, голову склонил и стал пальцем по струнам тренькать.
Братья еще маленько пошумели, чугуны-ложки поделили и потащили отца на кладбище. Гроб несут, а сами на небо поглядывают - гадают, будет дождь или нет. Пропадет сено или выстоит? Донесли гроб, закопали по-быстрому, повздыхали да и в поле пошли. А крест да оградку ладить младшенького брата оставили. У него все равно ни хозяйства, ни забот нет - одна балалайка.
Поставил младший брат крест, поставил оградку, пот с лица утер и отправился на реку окуней ловить на ужин. Сидит на бережке, ноги в воду свесил, удилом дергает, окуней на кукан наздевывает. Солнце в спину печет, речка в камушках журчит, на лугу кузнечики трещат, перед глазами мотыльки-стрекозы туда-сюда мельтешат. Травой пахнет, ягодами и рекой. Хорошо.
"А батька ничего этого больше уже не увидит, не услышит", думает младший сын, и от этого ему чуть-чуть грустно. Но все равно хорошо. Подергает окуней, упадет навзничь на землю, руки в стороны раскинет. Трава лицо щекочет, небо перед глазами синее, веселое, и кажется, что завтра все непременно хорошо будет, а сама жизнь длинной, длинной...
Вечером братья с поля вернулись, стали дом делить. Сруб по бревнышку раскатали, печь по кирпичику расколотили. И каждый себе по бревну унес и по кирпичу. Заложили новые девятнадцать срубов и перво-наперво заборами их обнесли. Хошь без стен, без окон, без крыши, а своя хата, свое хозяйство!
Когда последнее бревно сковырнули, нашли в земле полтинник серебряный, который еще отец отца на счастье под избу заложил. Стали полтинник делить и младшенького, Ваню, не забыли - дали пятак на чарку водки.
Сидят братья, каждый возле своего бревна, а возле них на узлах, на сундуках с добром жены и дети. Сидят, мечтают, какая у них жизнь распрекрасная выйдет при своем хозяйстве.
Час сидят, два. Уж вечер настал, занепогодилось. Ветер задул-засвистел. Дождь закапал. По земле лужи растеклись. Холодно, мокро. Хоть бы навес какой сколотить на четырех шестах. Но боязно свое бревно в общую кучу снести. Бревно - оно только с виду бревно, а на самом деле начало новой жизни! Как его лишиться?! Дети к матерям жмутся, озябли, зубами, у кого прорезались, стучат, а у кого нет - криком заходятся. А ночь дли-н-ная...
- Ну хоть печку давайте сложим. Похлебки горячей поедим, кишки согреем, - предлагает младший брат и тянется к кирпичам.
- Не трожь кирпичи! - кричат братья. - Не твои они! Мы, может, тех кирпичей да бревен двадцать лет дожидались, а ты их за здорово живешь хочешь в общую кучу снесть! Не бывать тому! - и бьют Ванюху по рукам.
- Я же для всех хотел, как лучше! - удивляется Ваня.
- А нам для всех "как лучше" не надо! Нам бы так лучше, чтобы каждому хорошо. Тогда мы тебе спасибо скажем и в ножки поклонимся.
- Чудаки вы, ей-богу! Если всем хорошо, значит, и каждому хорошо!
- Это ты брось! Все - это все, а каждый - это каждый. Так всегда было. Хорошего в жизни такая малость, что на всех, как ни растягивай, хватить не может.
- Да у вас же дети померзнут, - совсем удивляется младший брат.
- А это не твоя забота. Мы дождь переждем да зиму пересидим, а там такие хоромы отгрохаем - любо-дорого! Ты еще нашим детям завидовать станешь!
Плюнул Ванька на братьев и в трактир пошел.
А в трактире грязно и тепло. Народу битком набилось - не протиснуться. На лавках сидят, на столах сидят, на окошках, на земле, на собственных подогнутых ногах. Постные щи ложками хлебают, семечки лузгают, бражку пьют, усы ладонями отирают, жизнь ругательски ругают, смеются, ссорятся, обнимаются, плачут, в губы целуются, кости бросают, девок за ляжки щиплют - весело. Гул стоит, дым от самосада глаза ест. А в окнах темнота, капли о стекло, словно мухи, бьются и ветер в трубе воет, что волк голодный.
Втиснулся Ванька в уголок, согрелся, повеселел.
- Пить, есть будешь? - спрашивает хозяин.
- Буду, - отвечает Ванька и ест и пьет вволю на весь пятак, без сдачи.
А как бражки выпил - подобрел, соседей угощать стал. Соседи бражку пьют, сальцем закусывают, Ваньку похваливают, по плечу стучат, в грудь толкают, другом прозывают. От того Ваньке совсем хорошо.
- Раз вы такие друзья распрекрасные, я вам на балалайке сыграю, - говорит.
- Давай! - соглашаются друзья.
Берет Ванька балалайку и ну струны теребить-дергать.
- О, ты мало что добряк, еще и музыкант первостатейный, удивляются все.
Руку об руку хлопают, ногами о пол стучат - танцуют, кто еще на ногах стоять может. Бабенок за бока хватают, вкруг себя вертят. Бабенки визжат, руками толкаются, но видно, что им это страсть как нравится. Тут веселье пошло, что трактир ходуном заходил. И все-то пляшут - ногами дрыгают, а кто не может, ложками о стол в такт стучит да каблуками о половицы. Э-э-эх!
До утра гуляли!
А утром Ванька проснулся - зябко, никого в трактире нет. Пусто. Только грязь, чашки битые да три дюжины пьяных под лавками валяются. Голова у Ваньки гудит, будто ее в пустой чугунок всунули и по чугуну тому палками колотят. В ногах слабость, в животе бурчание, а на балалайке одна струна оборвана. Встал Ванька, голову ладонями обхватил и к выходу поплелся.
- Это ты куда? - спрашивает хозяин трактира. - А платить кто станет? Друзей своих поил-кормил, одной посуды на гривенник расколотили.
Шарит Ванька по карманам, а там только дыры да нитки гнилые.
- Нет у меня, дядька, денег, - вздыхает он.
- А раз нет денег, отдавай балалайку. Балалайка справная, ручной работы, я ее весной на ярмарку свезу и весь твой долг покрою.
- Э нет! - не соглашается Ванька. - Это балалайка тятькина. Я ее в наследство получил и тебе не отдам, хошь бы ты со злости лопнул! - И балалайку к груди жмет.
- А это как хочешь. Но только если ты мне балалайку не отдашь, я тебя к приставу сведу! - пугает хозяин.
А пристав в округе личность известная - рожа что помидор, усы колечком, а кулаки твердые, как копыта лошадиные, и весь разговор его - тем кулачищем по зубам хрясь и в кутузку!
- Не-ет! - мотает головой Ванька. - Не хочу к приставу.
- Ну, а тогда ступай ко мне на всю зиму работником! предлагает хозяин.
Куда деваться - некуда! Стал Ванька работать на трактирщика за харчи да постель. Спал в хлеву на бревне, укрывался соломой. Ел что от посетителей осталось. А работал за семерых. Утром скотину кормил да чистил, снег разгребал. Днем дрова колол, печь топил, полы ножиком скреб. Вечером бутылки, тарелки чистил. Тогда же и ел. Ночью трактир сторожил.
Чем больше работал, тем больше в долг попадал.
- В убыток мне такой работник, - попрекал его хозяин, работает чуть, а жрать горазд! Раньше у меня кабанчик с тарелок питался да жирел по пуду в неделю, а нонче так худ, что хребтину видать! И все через твое брюхо бездонное! С тарелок куски да со столов крошки подчистую метешь, скотине дать нечего!
- Ну тогда отпусти меня на все четыре стороны, - предлагает Ваня.
- Как же, отпусти! Я что, миллионщик какой, долги прощать?
Вредный хозяин Ваньке достался. Он уж и так и эдак старается, уж не знает как извернуться, чтобы трактирщику угодить. А хозяин все недоволен. И ешь-то ты много, и спишь как хорь, и рожа-то у тебя не умыта, и голова нечесана. А где ее, рожу, умыть, если хозяин Ваньку в баню не пускает - пар впрок бережет.
Совсем Ванька загрустил. Ну что это за жисть такая, когда ни на балалайке поиграть, ни с девкой на скамейке посидеть, ни поспать вдосталь. Ходит Ванька смурной, с посетителями лается, и свет ему не мил.
И вот говорит ему однажды один знакомый мужик:
- Совсем ты, Ванька, осатанел! На людей бросаешься, посудой гремишь. Чего с тобой делается?
- Мочи больше моей нету, - отвечает Ванька, - совсем меня хозяин заел.
- Так брось ты его, и весь сказ.
- А как же я его брошу, когда у меня долг - десять гривенников и полушка?
- Да, - чешет в голове мужик, - погибельное твое дело, парень. Всего-то две дорожки тебе и осталось: одна в петлю да на погост, другая - в церкву к алтарю!
- Это как это понимать? - спрашивает Ванька.
- А так и понимать! Либо удавиться тебе, паря, с горя, либо жену брать, да таку, чтобы приданого поболе. Приданым долг закроешь, а жену к лету изведешь. И будет тебе полная воля и удовольствие.
- Да ну! - удивляется Ванька.
- В твоем положении женихаться наипервейшее дело! Я сам восемь разов под венец ходил. Тем только и жив.
- А жены где?
- Так по-разному. Одна в колодец свалилась да утопла, другая в сарайке с сеном сгорела, еще одна мухоморов жареных наелась, еще одну медведь в лесу задрал. А остальные уж не упомню как, но тоже все померли.
Ты меня слушай, я плохого не посоветую. Бабу себе подыщи поплоше - рябую да хромую, да годков чтобы сорок, а то и поболе. За некрасивую да хворую приданого больше дадут. Понял?
А как женихаться будешь, меня на свадебку пригласи, да накорми, да чарку водки поднеси, да серебряным рублем одари, это и будет благодарность за мою добрую службу!
- Ладно, - согласился Ванька. - Женихаться, чай, лучше, чем на березе, язык высунувши, висеть!
И стал себе жену искать. Но только не везло Ваньке. Все-то ему девки попадались справные - румяные да грудастые, кровь с молоком! Сколько за такую дадут - грош ломаный, не больше!
Ванька от них воротится, а девки вкруг него вьются, юбками шуршат, плечиком толкаются, бровками играются, хохочут и говорят:
- Аида, Ванюша, в лес грибы искать...
Ну, не дуры ли?! Какие в лесу грибы в феврале?
Ванька от них в чулане схоронится, дверь на крючок закроет, сидит в темноте тихонечко. А сердце тук-тук, тук-тук, счас из груди выскочит.
Девки возле чулана ходят, половицами скрипят, семечки лузгают и так меж собой разговаривают:
- Тятька с маманькой на неделю на хутор к родичам уехали. Дома никого. А зимой ночь длинная-предлинная, холодная-прехолодная. На околице волки воют, в подполе мыши скребутся, на чердаке кто-то когти о бревно точит. Страшно спасу нет! Всю-то ночь глаза не сомкнуть! Хоть бы кто пришел да нечистую силу прогнал. Я бы его за то уж так обняла, уж так к себе прижала крепко, что все-то ребрышки повыскакивали бы.
Ванька слушает, дышать боится. Сердце тук-тук, тук-тук, а уши и лицо огнем полыхают, чуть не светятся в темноте. К чему бы это?
"А может, пойти, прогнать нечистую силу с чердака?" - думает Ванька. Но нет, нельзя! Ему жену искать надобно.
Пошепчутся девки, заскучают, да и домой пойдут. А Ванька еще долго в чулане в темноте сидит, вздыхает и сопит.
Так и зима кончилась. А только весна началась, Ванюшка невесту себе сыскал подходящу. В самый раз невеста. Один глаз ячменем зарос, ручки коротенькие, торчат врастопырку, передних зубов вовсе нет и одна нога вполовину другой. Но прожорлива и капризна невеста, как самая что ни на есть писаная раскрасавица. Совсем родителей измучила. Уж те не знают, как ее с рук сбыть. И корову за ней давали, и пол-избы, и свах медом да пряниками задабривали, а все понапрасну! Сговорятся с женихом, уже по рукам ударят, но только войдет невеста в горницу - женишок побелеет весь и скок в дверь, только его и видели.
Стал Ваня в невестин дом ходить. За столом сидит, с тятькой брагу пьет, намеки строит. Мол, у вас товар, у нас купец. Тятька ни жив ни мертв от радости, что жениха сыскал. Бражку без конца подливает, сальца да капустки не жалея на стол тащит. В глазки женишку заглядывает, спугнуть боится. Жених-то нонче совсем редок стал!
- А жить я хочу своим домом. И чтобы все как у людей. Чтобы и скотинка, и сарай, и огород, - рассуждает Ванька.
- Это правильно, что своим, - соглашается тятька, - мужику без дома нельзя! Только вот какая закавыка - хозяйство больших денег требует, а где их взять?
1 2 3 4 5 6


А-П

П-Я