Наверное, поэтому в последствии, во всемирную историю этот эпизод вошел под названием «Большой офицерский заговор».
* * *
Из столицы, почуяв крупную поживу, потянулись к фронту следователи по особо важным делам. Они толпами слонялись по контрразведке, выслушивали, выспрашивали, высматривали, вынюхивали, устраивали шумные свары при дележе перспективных — то есть обещающих очередной орден или звание — дел. Наибольшим вниманием пользовался капрал. Особо важные следователи увивались перед ним, как прыщавые юнкера перед театральной шансонеткой. Они доставляли ему в постель взбитые сливки, горячий шоколад и свежие армейские сводки, в которых он разыскивал фамилии заговорщиков.
За предоставленные услуги капрал ежедневно расплачивался двумя свежими именами, на которые следователи набрасывались, как шакалы на обглоданную лань.
Если сливки были взбиты недостаточно или шоколад прохладен, капрал обижался и молчал до ужина.
— Что вы с ним цацкаетесь?! — поначалу сильно удивлялись местные следователи, не имевшие юридического образования. — Отдайте его фельдфебелям, они выбьют из него сто тысяч имен!
Капрал, каким-то образом узнавший о публично высказанном ему недоверии, страшно расстроился и незамедлительно вспомнил три фамилии внедренных в контрразведку агентов. Следователям заложили руки.
— Вы что, не понимаете, что он валяет дурака? — искренне удивлялись уличенные в связях с противником местные следователи.
— Вы что, с ума посходили? — громко возмущались они, когда на их телах закрепляли электроды.
— Мы все вспомнили! — все вспомнили они, когда через них пропустили электрический ток.
Честь контрразведки была спасена! Разговоры прекратились. И впредь местные следователи почитали за удовольствие разворачивать шоколад и взбивать сливки к завтраку.
Капрал входил во вкус все больше. Плотно откушав, он откидывался на заботливо подставленную дежурным фельдфебелем софу.
— Что-то мне твоя рожа знакома, — лениво пугал он побелевшего фельдфебеля. — Может, мы знакомы?
— Ваше благородие! Помилосердствуйте! — начинал мелко трясти нижней челюстью фельдфебель. — Сорок лет безупречной службы!
Жена! Дети! Пенсия! Помилосердствуйте!! — грохался фельдфебель на колени, пытаясь поцеловать подошву капральского ботинка.
— Да ладно тебе, братец. Может, ошибся, — милостиво уступал капрал домоганиям фельдфебеля. — На, скушай пирожное!
Фельдфебель с готовностью жрал кусок кремового торта, не сводя медового взгляда с капрала.
— Ступай себе! Я спать хочу! — отпускал капрал перепачкавшегося в креме фельдфебеля.
«Пронесло!» — облегченно вздыхал фельдфебель, аккуратно затворив за собой дверь.
Капрала боялись больше, чем фронта. И капрал привыкал к собственной значимости.
Когда однажды начальник разведки позволил себе войти к капралу в час послеобеденного отдыха да еще без предупреждающего стука, капрал страшно возмутился.
— Подите вон! Хам! — закричал он на полковника.
— Что? — удивился полковник. — Что-о?! Ты мне будешь указывать? Мразь! Я тебя сам пристрелю, собственной рукой! Сию минуту! Без суда и следствия! — рассвирепевший полковник потащил из кобуры именной мушкет.
— Караул! Свидетеля убирают! — заверещал капрал, прикрываясь от направленного в глаза дула пуховой подушкой.
Агенты охраны ворвались в помещение, повалили полковника, вырвали мушкет.
— Раньше я боялся мести, а теперь скажу! Полковник должен был стрелять в императора из полевой гаубицы! — признался капрал, взбивая помятую подушку.
— Что?! Я? Императора?! — взревел полковник и стал вырываться. — Я приказываю отпустить меня! Я начальник контрразведки! Я приказываю!
— Если вы отпустите его, вы отпустите особо опасного государственного преступника, покушавшегося на жизнь императора, — предупредил капрал и повалился в постель досматривать прерванный сон.
— Вы уж простите, ваше благородие. Мы люди маленькие! — оправдывались следователи, выволакивая полковника из комнаты.
— Я разжаловал вас всех! Я вас на фронт всех! — все слабее вскрикивал полковник, хватая агентов за ноги.
Но уже на втором допросе бравый полковник размяк и стал исправно давать показания…
Вновь назначенный начальник разведки с капралом в конфликт не вступал, приходил в строго назначенное время, предупредительно стучал в дверь подушечками пальцев.
И вообще в ближних тылах армии жизнь текла спокойно.
Капрал выписал за казенный счет из деревни престарелую мать, тетку и еще 12 единиц дальних и ближних родственников.
— Пусть поживут на старости лет в тепле и сытости, — попросил он начальника разведки.
Родственников поставили на вещевое и продуктовое довольствие, а матери еще стали доплачивать полторы ставки уборщицы штабных помещений.
— Какой ты большой человек стал! Сын-ок! — умилялась мать, сидя в кресле-качалке, раскачиваемой двумя специально приставленными к престарелой родительнице фельдфебелями. Мать растроганно плакала, и фельдфебели утирали ей слезы большими казенными платками.
Прочие родственники, свободно бродившие по штабу, контрразведке, по армейской кухне и складам, уже не удивлялись, что капралы и даже подполковники отдают им честь.
«Наверное, наш оболтус совершил какой-то особый героический подвиг, раз ему такое уважение», — думали они.
Из следователей, работавших с капралом вначале, почти никого не осталось. Как оказалось, все они были перевербованными агентами врага, за что и понесли тяжелую, но вполне заслуженную кару.
Капрал шел в гору. Теперь по утрам возле комнат капрала выстраивалась длинная очередь разнообразных просителей. Ефрейторы просили о краткосрочном отпуске, растратившиеся каптенармусы молили о милосердии, капитаны ходатайствовали о присвоении очередного звания. По армии ходили устойчивые слухи, что капрал может все. Он и мог почти все.
После приема капрал вызывал заместителя командующего по тылу или еще какое-нибудь официальное лицо и строго спрашивал: «Ты, случаем, со мной не знаком?» — после чего получал все требуемое.
Заместители командующего пытались жаловаться, посылая на имя командующего бесчисленные рапорты о «вызывающем поведении капрала и попустительстве со стороны армейской контрразведки». Но командующий в конфликт не встревал, рапорты не читал, ссылаясь на то, что капрал находится под следствием и, значит, к армии прямого отношения не имеет. По-человечески его понять можно.
Рапорта переадресовывались начальнику армейской разведки, который в правом верхнем углу накладывал стандартную резолюцию:
«Поведение капрала определяется интересами следствия!» Его тоже понять можно.
Изверившиеся в справедливости старшие офицеры составили заговор с целью уничтожения ненавистного капрала. Историки впоследствии классифицировали произошедшее как «офицерский заговор внутри большого офицерского заговора».
В один из дней хорошо вооруженный отряд офицеров (не ниже майора в звании), усиленный 12 бронетранспортерами и 7 тяжелыми танками, с ходу опрокинул, смял и рассеял караульную роту, окружил здание, где содержался капрал, заняв круговую оборону.
Ударная офицерская группа, которой предстояло привести приговор в исполнение, ворвалась в коридоры и там неожиданно наткнулась на гигантскую очередь просителей, тоскливо ожидающих часа приема.
Естественно, очередь сильно возмутилась нахальным поведением новых посетителей и стала оттеснять офицеров к выходу. Напрасно заговорщики пытались объяснить, что цель их визита составляет не подача жалобы, что им надо зайти лишь на одну минутку. Их не понимали, оттирали назад.
— Мы здесь шестую неделю выстаиваем! — злобно гудела очередь. — А эти норовят сразу пройти! Нашли простаков! Чем вы лучше других? Подумаешь, покушение! Если вам так приспичило его пристрелить, отстойте в очереди на общих основаниях, а дальше как хотите! Каковы наглецы! Может, мы по такому же делу стоим!
— Я здесь занимал! За интендантом с портфелем! — пытался схитрить во благо общему делу заместитель командующего.
— А врать-то, врать-то! А еще в каске! — заорала очередь. — Он здесь стоял! Видели нахала! Гнать их! В три шеи! — толпа угрожающе зашевелилась, придвинулась.
Тогда офицеры, обнажив клинки, бросились на приступ. Они порубали полета человек, вспотели, затупили палаши и, наконец, уперлись в непреодолимый частокол выставленных локтей.
— Вперед! — кричал заместитель командующего.
Но раздосадованные просители офицеров разоружили, надавали тумаков и воткнули в самый конец очереди, написав каждому на ладони химическим карандашом порядковый номер. Офицеры плакали, рвали волосы и знаки различия, три или пять заговорщиков застрелились. Но очередь была неколебима. И не такое видели!
Деваться было некуда. Офицеры выстояли в очереди положенные шесть недель. И все эти шесть недель горстка храбрецов сдерживала на подступах к приемной превосходящие силы правительственных войск. Давно были сожжены танки и бронетранспортеры. Давно кончились боеприпасы. Офицеры бросались в отчаянные штыковые контратаки. Израненные, истекающие кровьюпорученцы проталкивались к стоящим в очереди заговорщикам и спрашивали:
— Сколько еще народу осталось впереди?
— Уже скоро. Продержитесь еще хотя бы недельку, — просили заговорщики. Порученцы, оставляя на паркете капли крови, уходили, чтобы уже не вернуться никогда.
Очередь вздыхала, сочувствовала, но вперед офицеров не пропускала.
Еще несколько суток офицеры оказывали сопротивление в многочисленных комнатах и коридорах внутри здания. Но все же правительственные войска продвигались быстрее очереди.
Заговорщики погибали один за другим, воздвигая из своих тел баррикады, затрудняющие движение. И когда наконец последний, изрешеченный пулями и осколками гранат заговорщик подполз к двери с зажатым в руке мушкетом, чтобы исполнить свой долг ценой собственной жизни, — прием был закончен.
— Пожалуйста, приходите завтра, — сказал секретарь.
Заговор провалился. Офицеры погибли все до одного. Некого было даже расстрелять за измену.
После неудавшегося покушения авторитет капрала возрос многократно. Если заговорщики для убийства одного капрала не пожалели несколько тысяч своих командирских жизней, значит, капрал был не просто капралом.
Контрразведку и прилегающие к ней здания оцепили пятью рядами колючей проволоки, по которой пропустили электроток, для чего пришлось обесточить четыре оборонных завода.
Капрала стали охранять с утроенной бдительностью. Просителей обыскивали, просвечивали рентгеном, а потом и вовсе перестали к капралу допускать. Достоявшие свою очередь писали стандартное заявление на имя капрала с кратким изложением существа дела и отдавали в секретарский отдел. Секретари передавали прошение в канцелярию. Канцелярия, в зависимости от чина жалобщика, в военные или гражданские арбитражные отделы. Отделы, в свою очередь, спихивали бумаги в следственные подотделы. Которые через две-три недели, ознакомившись с прошением, требовали справки и характеристики, необходимые для принятия беспристрастного решения. Проситель отбывал на фронт или в тыл собирать требуемые справки.
Благодаря таким крутым мерам слава о всесилии капрала распространилась повсеместно.
Посетители во множестве потянулись с передовой, из ближнего и дальнего тыла, с соседних фронтов, из городов, селений, приграничных государств. Отдельные жалобщики проникли даже с территории противника. Например, однажды походным маршем, под барабанный бой, при полной амуниции и оружии пришел полк абиссинцев жаловаться на притеснения, чинимые белыми офицерами, и отсутствие в солдатском рационе фиников, к которым они очень привыкли за годы проживания в Абиссинии. Но так как абиссинцы не знали нашего языка, они не смогли написать прошение и ушли ни с чем, кляня свою судьбу и осточертевшую луковую похлебку.
По семь раз на дню капрал избирался почетным президентом различных благотворительных и добровольных обществ и акционерных компаний, удостаивался профессорских и академических званий. Для приветственных адресов, дипломов и удостоверений пришлось в спешном порядке выстраивать специальный архив на 50 тысяч единиц хранения.
Группа слабо издающихся писателей-баталистов преподнесла в дар капралу 10-томное рукописное исследование «Роль капралов во всемирной истории», где со всей очевидностью доказывалось, что именно капралы, вышедшие из народной гущи, вскормленные народной грудью, а вовсе не погрязшая в благодушии и философском мелкотемье интеллигенция, являются носителями социального и технического прогресса. Последние два тома подробно перечисляли достоинства капралов на примере конкретной исторической личности.
Эти два тома растрогали капрала до слез. Он черкнул записочку в военное издательство. Тиражи круто полезли вверх.
В четырех критиках, осторожно высказавших сомнение в художественных достоинствах опубликованного труда, сподвижники капрала немедленно опознали оппозиционеров, внедренных в ряды передовой интеллигенции. Критиков изолировали. Прочие их собратья по перу, избавившиеся от сдерживающих поступательное движение кучки отщепенцев, разразились монографией "Еще раз о достоинствах десятитомника «Роль капралов во всемирной истории». Монографию, вслед за десятитомником, выдвинули на медаль «За боевые заслуги перед Отечеством». Десятитомник был рекомендован к распространению в войсках в качестве учебного пособия. Каждому солдату, сидящему в окопе, вручили по десять означенных томов, высчитав их номинальную стоимость из годового жалованья.
Выпущенных тиражей на всех солдат не хватило, что доказало популярность издания и необходимость массового переиздания.
Пользующиеся протекцией капрала или его родственников низшие чины, достигшие высших званий, повсюду выискивали крамолу и уничтожали ее, невзирая на лица, тем обеспечивая себе новые звания и должности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9