Впрочем, он не собирался чинить разбирательств относительно того, в кого тот стрелял — в ворон или хоть даже в «товарищей».— Зимой четырнадцатого года вы принимали литерный груз, состоящий из восьми деревянных ящиков? — спросил он.Арестант в первую секунду не понял, о чем его спрашивают. При чем здесь какие-то ящики?...— Вы были тогда комендантом грузовой станции, — подсказал Мишель. — Вы не могли не знать о прибытии груза. Вы должны были организовать его прием и охрану. Не припоминаете?— Да, что-то такое было, — кивнул мужчина. — Мне, помнится, приказали выделить солдат из комендантского взвода для разгрузки какого-то важного груза. Кажется, верно — ящиков. Восьми или десяти. Но я даже не знаю, что в них находилось!— Куда далее поехал груз?— Не знаю, — мотнул головой арестант.— А фамилии тех, кто при том был?Тот назвал несколько фамилий.Кажется, не врет...След вновь оборвался. В той же самой точке. На пакгаузе Николаевского вокзала.С минуту Мишель размышлял, затем приказал:— Уведите его.— Ага!... — обрадовался Митяй, подскочив к арестанту. Схватил его за воротник, дернул, разворачивая к себе. — Ну все, дядя, молись! — возбужденно прошипел он.— Оставьте его, — поморщился Мишель. — Сопроводите до крыльца и... отпустите. На все четыре стороны!— Как? А разве не стрельнуть? — поразился Митяй, собиравшийся шлепнуть беляка прямо здесь же, в ближайшей комнате, в крайнем случае во дворе. — Это же явная контра! И револьверт у него! Его теперь непременно к стенке надоть!— Вы слышали, что я приказал? — повысил голос Мишель.Митяй сверкал глазищами, готовый схватиться за кобуру.— Вы, как я погляжу, шибко добренький! — зло сказал он. — Али своих по старой памяти выгораживаете? А?!— Можете думать все, что вам заблагорассудится! — спокойно ответил Мишель. — Но, пока я здесь командир, вы будете мне подчиняться!Митяй тряхнул арестанта так, что у того клацнули зубы.— Знал бы, еще там его шлепнул! — обиженно сказал он.И пошел было к двери. Да та растворилась ему навстречу.На пороге, отдуваясь и отряхиваясь от снега, возник Валериан Христофорович. Собственной персоной.— Вот вы тут, господа... — мельком взглянул на Митяя и не без иронии прибавил: — и товарищи... разной ерундистикой занимаетесь, а ваши сокровища теперь на Сухаревке, на толкучке, за рупь штука распродаются!— Как на Сухаревке?!— Да-с. Именно так-с!... За рупь-с!... Глава 26 Если есть на свете место, где можно спрятаться так, что тебя сам черт вовек не сыщет, — то они такое отыскали. Ольга отыскала... Тут, неподалеку...Потому что схоронились беглецы не в таежных урманах сибирской глухомани, не в заполярной тундре и не в джунглях. А в «джунглях»... В каменных...Так решила Ольга, которой хватило деревенских пасторалей с милыми сердцу среднерусскими пейзажами, холодным рукомойником, имеющими вид большого скворечника удобствами на дворе и единственным на всю округу сельмагом, который именуется гипермаркетом, оттого что в нем кроме паленой водки продается еще два куска хозяйственного мыла. Что ж ей, всю жизнь по медвежьим углам таиться, где ее смогут по достоинству оценить лишь представители местной фауны? И то — на вкус...Вот уж нет!...Коли пропадать, то в Москве!И тут Ольга, конечно, была права — людям куда проще затеряться среди двуногих, чем среди четверолапых. Подобное растворяется среди подобного... Как семечка в подсолнухе. Вернее, как семечка в подсолнухе на поле, засеянном подсолнечником, среди бескрайних подсолнечных полей. Если говорить о московских масштабах.— Снимем где-нибудь в спальном районе небольшую квартирку... — строила планы Ольга.— Где нас сразу же найдут и сцапают!... — недоверчиво качал головой Мишель Герхард фон Штольц.— Как найдут?— По паспортным данным, оставленным в нотариально заверенном арендном договоре, который будет занесен в базу данных...Ах ты, святая европейская простота!...— А мы не будем ничего заверять, потому что не будем составлять договор, так как не станем встречаться с хозяевами квартиры, отчего они даже не узнают наших имен, — парировала Ольга.— Да? — поразился Мишель Герхард фон Штольц. — Ну да... В разведке это называется — находиться на нелегальном положении. Но это очень непросто даже для подготовленных разведчиков!— Тогда, считай, у нас пол-Москвы разведчики, — буркнула Ольга. — Мы просто снимем квартиру через посредника, который о нас тут же забудет.— Но есть еще полиция!— Полиции в лице участкового мы дадим на лапу.— Разве он возьмет? — удивился воспитанный в уважении к органам правопорядка Мишель Герхард фон Штольц.— Возьмет и еще придет, — уверила его Ольга. — И будет приходить как на работу... Впрочем, можно сделать временную регистрацию. Но тогда придется дать его начальству и больше. Но один раз.— Разве такое возможно? — не верил Мишель.— Что возможно? — не понимала его Ольга. — Дать? Или не дать? Не дать — невозможно! Если прийти. А если не приходить, то можно не регистрироваться и никому ничего не давать.— Но соседи! Они сообщат о нас куда следует! — напомнил Мишель Герхард фон Штольц.— Это у вас в Европе сообщат... Ты хоть знаешь, кто у нас соседи?...— А кто?...Соседи по лестничной площадке, подъезду, дому и двору все как один носили приставку «оглы», по вечерам на улице играла восточная музыка, приезжающие на «шестерках» горячие восточные мужчины играли на скамейках в нарды, в песочницах возились многочисленные, не знающие ни одного слова по-русски детишки, за которыми приглядывали повязанные платками по самые брови мамаши, пять раз в день на девятом этаже многоэтажки что-то кричал мулла, а в ближайших магазинах давно не торговали свининой.Обращение Саша или Ваня здесь звучало столь же редко, как в африканском племени масаев имя Сигизмунд.— Это потому, что здесь рынок недалеко, — объясняла Ольга.Мишель Герхард фон Штольц только диву давался.— Как так можно?... — поражался он.«Да можно, можно, — подсказывало ему его второе, принадлежащее Мишке Шутову Я. — Ты просто слишком давно дома не был. Это раньше нельзя было, а теперь все можно... Если за „бабки“...»И верно — в российской столице нелегалы из ближнего и дальнего зарубежья, беглые зэки, объявленные в розыск преступники и лишенные какого-то бы ни было гражданства беспаспортные бродяги жили себе спокойно годами, обзаводясь семьями, детьми и движимым и недвижимым имуществом. Какой Израиль — давно Москва стала землей обетованной.— Салам алей кум, Мишель Герхард фон Штольц-оглы. И вам, Ольга-кызы...— Алейкум асалам! — привычно отвечал Мишель-оглы...Ну кто их найдет?... Кто догадается здесь искать?!Так думал Мишель Герхард фон Штольц.Никто и никогда!...И... ошибся!... Глава 27 Ныне Сухаревка уже не та — не гудит, не месит грязь тысячами ног, не завлекает зычно примерить лучший в Москве товар, не торгуется до хрипоты, не снимает с себя последние порты, чтобы тут же, в ближайшем трактире, пропить вырученные деньги, а после валяться где-нибудь в тени башни, отсвечивая срамотой. Где-то теперь ряды старьевщиков, где можно было купить за пятак нательный крест Наполеона или поддевку царя Соломона? Где полупьяные, разбитные гармонисты, наяривавшие на истертых тальянках похабные частушки?Нет ничего!Но жива Сухаревка! Без гомона, без песен, без шумной, всем миром, ловли воров-карманников, без веселых драк. Нет уже лавок, но сидят, прямо на земле, подстелив под себя какое-нибудь тряпье, продавцы, ходят вдоль рядков немногочисленные покупатели, шныряют меж них темные личности, предлагая ворованный, а то и вывернутый из карманов убиенных товар. И теперь все, что ни пожелаешь, можно купить на Сухаревке — хоть наган, хоть целый пулемет...Гуще всего народа в съестных рядах — сидят подле своих телег, закутавшись по самые глаза в овчиные тулупы мужики, съехавшиеся из окрестных сел, а то и подале, чуть не из самой Вологды, предлагают муку, картошку, мясо, сало. Глазки вострые, хитрые, а в телеге, а то и под овчиной схоронен заряженный обрез. Денег не берут, деньгам нынче веры нет, меняют припасы на мануфактуру. Долго трут меж пальцев ткань шароваров, стучат костяшками по подошвам сапог, торгуются. Берут не все, а лишь то, что в хозяйстве сгодится. Случается, что иной с голодухи прямо здесь пальто скидает и бежит вприпрыжку по морозу, зажимая в руках шмат сала. Многие мужики, из тех, что побогаче, что набрали сапог на век вперед, меняют еду на буржуйские вещицы, которые раньше только у своих помещиков видали, берут золотые — луковицей — часы, портсигары с монограммами, серебряные подсвечники. Везут в глухие деревни своим жинкам собольи шубы да бальные туфли...Чуть подале бабы, сидя на жаровнях, под которыми тлеют угли, продают горячие потроха с пирожками. Толчется подле них голодный люд, покупать ничего не покупает — воздух жадно нюхают, слюнями давясь. За понюшку, чай, денег не берут. И здесь нередко с себя шапки да последние сапоги скидают, чтобы тут же, ожигаясь, проглотить потроха. Хотя, судачат, потроха те все больше собачьи да кошачьи, а в мясных пирожках человечинка случается, а кто-то целый ноготь с детского пальчика находил!Такая она ныне, Сухаревка!Милиция сюда близко не суется: один или вдвоем пойдешь — головы не сносишь! А чтобы облаву учинить — нет сил у молодой советской республики.Боязно соваться на Сухаревку.А надо!— Походите, посмотрите, потолкаетесь, — инструктировал Мишель Фирфанцев своих хлопцев. — Углядите чего — вида не подавайте, в драку не лезьте, руками не машите...Хлопцы понятливо кивали.— Вот только кожанки придется снять.— Как это?...— И маузеры тоже! С ними вас тут же за милиционеров примут, а нам надо, чтобы вы за фартовых ребят сошли.— Фартовые — это как? — не поняли хлопцы.— Это значит везучие, значит воры и грабители, — пояснил Мишель.— Мы?!— Вы! Нам ведь надо, чтобы вас за своих приняли, чтобы не боялись, а иначе вы попусту ходить будете.— А-а!... — сообразили хлопцы.Кожанки сменили на короткие, щегольские полушубки, на сапоги гармошкой, на буржуйские, подбитые мехом пальто.— Гляньте-ка, Валериан Христофорович.— Хороши, нечего сказать, — остался доволен старый сыщик. — А только все одно — увальни и деревенщина! У фартовых, у них глаз иной — настороженный, дерзкий, острый, что бритва...Через день вывели ребят на Сухаревку. Сами тоже пошли, подале от них, но так, чтобы видеть.Ребята шустро разошлись по рядам. Фартовых они напоминали мало, но и пролетариев тоже. Они не спеша бродили туда-сюда, изредка прицениваясь к товару, постепенно обрастая сомнительными личностями.— Есть револьвер, хороший, новый...— Документы нужны? Паспорта, мандаты, можно чека... Хорошие мандаты, с печатями, лучше настоящих, хоть счас можете с ними реквизиции и облавы делать!Так и хотелось хлопцам схватиться за маузеры, которых не было! Еле сдерживались.Мишель и Валериан Христофорович зорко наблюдали за своими посланцами, делая вид, что рассматривают и перебирают разложенный на рогожах хлам.Вдруг Валериан Христофорович толкнул Мишеля в бок. Тот на мгновение отвлекся, и именно тогда все и случилось!— Гляньте-ка!Один из хлопцев, ухватив продавца за шиворот, что-то угрожающе кричал, тыча свободной рукой куда-то в сторону. Туда, где, ловко ввинчиваясь в толпу, скакал зайцем какой-то парень в вытертой гимназической шинеле.Что же это он!... Ведь твердили же им, чтобы не вязались в драку, чтобы только следили! Ах, как нехорошо-то!...— Валериан Христофорович, бога ради, вы уж помогите ему, а я другого попробую перехватить! — крикнул Мишель, кидаясь в сторону.— Да-да, конечно, будьте покойны! — пробормотал Валериан Христофорович. — Вы только не упустите его, голубчик!...Мишель, расталкивая людей, бежал по направлению к башне, краем глаза замечая, как бьется, извиваясь всем телом, отчаянно пытаясь вырваться, продавец — хилый на вид, но, верно, крепкий и юркий мужичишка.Вдруг что-то изменилось, потому что его хлопец, резко согнувшись, присел, выпустив из рук добычу. Мужичишка, толкнув его в грудь, стремглав сорвался с места, сбив и опрокинув какого-то господина в шубе.— Убили-и-и! Заре-езали! — истошно, на всю толкучку заверещала женщина.— Ах ты, боже мой!...Мишель было дернулся назад, но тут же, сообразив, что все равно никому не поможет, бросился далее, перепрыгнув через какую-то продававшую старые калоши бабу.Беглеца он настиг, когда тот собирался нырнуть в один из проулков. Тот все время оглядывался назад и поэтому не заметил господина, выпрыгнувшего из-за сугроба и ловко подставившего ему подножку. Беглец, с ходу наткнувшись на препятствие, свалился с ног и покатился кубарем. Мишель, в два прыжка догнав его, прыгнул сверху, навалившись всем телом и прижимая к земле.— Не сметь! Полиция! — задыхаясь, крикнул он.Тьфу-ты, какая такая полиция!... Нет теперь никакой полиции!...Но беглец затих.Мишель вывернул ему за спину руку, споро обшарил карманы. Из одного извлек узкий, бритвенно заточенный нож.Рядом, проскользнув на снегу несколько шагов, кто-то остановился. Кто-то из его хлопцев.— Вы живы? — крикнул он. — А Сашок, с ним чего?— Не знаю, — ответил Мишель, хотя уже догадывался что. — Побудь пока с этим. Только осторожно!Побежал назад, толкая людей.Сашок лежал на земле, и подле его тела на снегу быстро расползалась красная, горячая, парящая на морозе лужа. Вокруг, налезая друг на друга, стояли зеваки, молча, с любопытством глядя, как из человека выходит жизнь. Женщины ахали и качали головами.— Ах, бандюги проклятущие, опять человека зарезали!...Сашок увидел Мишеля, встрепенулся, хотел было привстать.— Я не хотел, честное слово... — оправдываясь, забормотал он. — У него брошка была, он сказал, что самой царицы...— Ладно, ладно, помолчи, потом успеешь, расскажешь, — пробормотал Мишель.Но Сашок, превозмогая боль и слабость, закатывая глаза, шептал:— Большая, красивая, длинная, с замочком...«Колье!» — догадался Мишель.— Там камень алмаз посередке был и еще четыре поменьше по краям...Пролетку бы надо...— Там, за башней, в переулке, пролетка была! — крикнул он. — Я видел! Живее только! Живее!!Кто-то, вроде бы Митяй, сорвался с места, побежал, расшибая грудью толпу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32