Но конечно, когда он сам начал наизусть шпарить целыми периодами из «Семейной хроники», мне пришлось переменить свое мнение. Тем большей загадкой становилась для меня, скажем так, помягче, индифферентность этого хозяина села к аксаковским памятным местам, ко всему этому, пользуясь языком документов, мемориальному комплексу. Уже и щи были съедены, и «огонек», а я так ничего и не понял в побуждениях и действиях этого человека.
Мой вывод состоит в том, что никакой загадки тут нет и что председатель колхоза отнюдь не злоумышленник, а действительно хороший хозяин и, вероятно, неплохой человек. Я не утверждаю этого категорически только потому, что знакомство наше было слишком кратким и я не успел узнать этого человека шире, глубже, основательнее для более категоричного утверждения его человеческих и душевных качеств. Допустим, что он даже очень хороший человек.
Но он председатель колхоза со всеми вытекающими отсюда последствиями, а вовсе не краевед энтузиаст, не блюститель старины, не председатель местного Общества по охране памятников архитектуры, не музейный работник. Председатель колхоза не обязан иметь широкие просвещенные взгляды на отечественную культуру, литературу в частности, особенно если дело касается прошлого нашей культуры и литературы. Картофелекопалка не обязана одновременно сажать цветы. Это не ее функция. Она для этого не приспособлена конструктивно. А если была бы приспособлена, то, вероятно, плохо делала бы свое основное дело.
Опять же я не хочу обижать огромную армию председателей колхозов, добросовестных и старательных тружеников, становящихся, кстати, все более культурными и образованными. Просто – другие функции. В колхоз поступают телефонные звонки и бумаги, требующие показателей и цифр (а значит, продуктов сельского хозяйства), председатель в ответ на эти требования дает показатели и цифры. В эти два встречных потока не умещается такое понятие, как мемориальный комплекс. Ему негде там поместиться. А так как выполнение показателей и цифр требует повседневного напряжения как рядовых колхозников, так и самого председателя, так как это напряжение не оставляет «люфта» для занятия побочными делами вроде приведения в порядок парка, пруда, мельницы (которая может нести теперь только декоративную функцию), естественно, что председатель воспринимает эти побочные дела лишь как досадную помеху и отвлечение от основных повседневных и неотложных колхозных дел.
Для того чтобы подтвердить правильность этого вывода, доведем мысль до крайности и воспользуемся математическим методом доказательства от противного. Есть такой метод в математике для доказательства теорем. Например, когда хотят доказать равенство двух углов, говорят: «Предположим, что углы не равны, тогда…» Тогда получается абсурд и сразу становится очевидным, что эти углы равны. Упрощаю, но в принципе верно. Итак, доказательство от противного. Спрашивается: можно ли передать на содержание ближнему колхозу Ясную Поляну? Михайловское? Тарханы? Мураново? Спасское Лутовиново? И что произошло бы, если бы весь мемориальный комплекс толстовской Ясной Поляны перешел бы в ведение и, так сказать, на баланс местного колхоза? Там ведь, кроме парка, – подлинный толстовский дом. Библиотека, старая мебель, зеркала, паркетные полы, рояль, картины, живые цветы в доме, подлинные толстовские вещи. Это ведь все нужно содержать в полной сохранности. Это требует целого штата сотрудников, сторожей, истопников, полотеров, толстоведов, экскурсоводов и садоводов.
Допустим далее, что колхоз напрягся бы и все бы там в Аксакове сделал. Нашел бы один миллион рублей, значащийся в проектной смете (или пусть дали бы ему эти деньги в области), и снова построил бы дом, привел бы в порядок парк и пруд, восстановил бы мельницу. А дальше? Без целого штата сотрудников, специалистов музейного дела все опять начало бы очень быстро зарастать, ветшать, терять благопристойный вид, приходить в негодность. Без повседневного и внимательного содержания мемориального комплекса, требующего, в свою очередь, повседневных материальных затрат, дело обойтись не могло бы.
Согласимся же, что вовсе это не дело колхоза – повседневно содержать большой и хлопотный мемориально литературный комплекс. Тогда можно будет понять инстинктивное почти стремление председателя колхоза отпихнуться от навязываемых ему аксаковских дел и как можно радикальнее и прочнее от них избавиться. Как человека, читавшего Аксакова, можно за это Ивана Александровича Маркова осуждать, как председателя колхоза – едва ли.
Таким образом, если мы хотим сохранить, а теперь уж фактически восстановить аксаковский комплекс, нужно поставить дело на государственную, всесоюзного значения основу, Нужно поставить этот мемориальный комплекс в один ряд с упоминавшимися: Ясной Поляной, Тарханами, Спасским Лутовиновом, Мурановом, Михайловским. Можно добавить сюда Карабиху, Поленово или хотя бы то же Абрамцево под Москвой.
Тут то вот и могут сказать: «Есть уже один аксаковский комплекс – Абрамцево. Не довольно ли?»
Но, во первых, оттого, что у нас есть три чеховских мемориальных комплекса, никто пока не страдает. Дом музей в Москве, Дом музей в Ялте и Дом музей в Мелихове.
Во вторых, Абрамцево уже более мамонтовский (васнецовский, врубелевский, серовский, поленовский, коровинский) комплекс, нежели в чистом виде аксаковский.
В третьих, самое главное. Абрамцево расположено под Москвой, где много по соседству других музейных, туристических, экскурсоводческих мест. В бугурусланских же, в оренбургских степях аксаковский комплекс был бы один на пятьсот километров вокруг как единственный и необходимый для тех мест опорный очаг культуры, притягивающий к себе и школьные экскурсии, и вольные туристские группы, сочетающий в себе элементы и просвещения, и воспитания любви к родной природе (воспитание патриотизма), и даже отдыха. Я противник строительства турбаз около литературных памятных мест, но там, в оренбургской отдаленности и, так сказать, безмузейности, можно было бы пойти даже на организацию туристической базы, тем более что прекрасный пруд, будь он вычищен, и сама речка Бугуруслан, и парк, приведенный в порядок, и окрестные перелески располагали бы к здоровью и в то же время культурному отдыху.
Если же мы считаем, что Аксаков как писатель, как литературно историческое явление недостоин, чтобы его памятное место было поставлено в один ряд с памятными местами Тургенева и Тютчева, Толстого и Некрасова, Лермонтова и Пушкина, Поленова и Чехова, и что село Аксаково может быть лишь литературным памятником местного значения, на балансе колхоза, района (а пусть хоть и области!), то лучше сразу прекратить об этом все разговоры, все переписки, решения, постановления, акты обследования, проекты и сметы. Многолетняя и бесплодная история разговоров, проектов, решений, актов и смет подтверждает правильность этого печального вывода.

Моя поездка в Аксаково не могла, как видно, закончиться без одного пронзительного мотива, связанного с природой. Это произошло, когда поезд уже тронулся. Я стоял у окна в проходе вагона и смотрел на бегущие мимо холмы и долы. Между прочим, все еще стояла осень, все еще не слышалось прямого и откровенного дыхания зимы, но поезд (дальний, карагандинский) пришел к станции Бугуруслан с заснеженными подножками, и снег этот уже не таял. Через золотые осенние земли западного Оренбуржья так и везли мы на подножках поезда в Москву мелкий въедливый снежок карагандинских степей.
Тут рядом со мной около другого окна остановился пассажир попутчик. Мы стояли у двух разных окон, а смотрели в одну и ту же сторону.
– Аксаковские места! – сообщил мне попутчик. – Здесь у него были и все охоты, и все рыбалки.
– Дичи было много, да и разного зверя, а теперь поубавилось.
– Зверя и дичи везде поубавилось. Двадцатый век. Но знаете ли, какое в прошлом году произошло в Аксакове чудо?
– Ну?
– Пара лебедей завелась было на пруде в Аксакове. Прилетели весной и остались здесь выводить птенцов. Что уж их сюда привело? Может, дальняя память какая. Через эти… гены что нибудь передалось? Может, их предки водились когда нибудь здесь, а в крови у потомков и проснулась память об этом месте. А ведь если бы они вывели птенцов, то птенцы уж прилетели бы сюда на другой год как на родину. Обязательно прилетели бы. Так, глядишь, и прижились бы здесь лебеди. Украсили бы пруд и вообще, так сказать, пейзаж. Это же красота, если по пруду плавают дикие лебеди! И Аксакову тоже бы вроде памяти было, как ценителю и певцу природы.
Собеседник замолчал, и я осмелился спросить у него через минуту другую:
– Что же, лебеди? Почему не прижились?
– Почему, почему… Снесли они два яйца и стали их насиживать. А яйца эти у них кто то стащил. Может, мальчишки. А то и взрослый охулки на руку не положит. Огромные яйца, крупнее гусиных. Ну и улетели они сразу с пруда, больше уж не показываются. А жаль…
– Конечно, жаль, – подтвердил я. – Разве плохо – лебеди на пруду? Вот я слышал в других странах: в Польше, Чехословакии, Германии, будто лебеди там запросто плавают по озерам. Народ вокруг, население, а они плавают с лебедятами.
– Я вот что скажу: сами же мы и виноваты. Недостойны мы, как видно, своим поведением, чтобы у нас лебеди плавали. Не заслужили. Лебедей – это, брат, заслужить надо…
Поезд шел, быстро сгущались сумерки. Надо было идти в вагон ресторан ужинать. Моя поездка в аксаковские места подошла к концу.

1976

Большое Шахматово

1

Как вольготно было мне писать перед этим о державинской Званке на берегу Волхова и о селе Аксакове на берегу Большого Бугуруслана! Это была, по выражению древних, вот именно «tabula rasa» – чистая доска. Они ведь, древние, писали острыми палочками на восковых дощечках. И вот предыдущую запись можно было легко стереть, загладить. Образовывалась «чистая дощечка», «tabula rasa», чистая страница, как еще можно было бы сказать более современным языком; что ни нацарапаешь – все твое, все как бы впервые.
Где там Волхов, где Бугуруслан? Многие ли из литераторов, а тем более московских, могут сказать про себя, что их нога ступала по руинам державинского дома, а также по тому месту, где еще в 1960 (!) году стоял крепкий, в восемнадцатом веке построенный дом Аксаковых.
Кроме того, какова была цель предыдущих очерков? Привлечь внимание людей, возбудить интерес, показать необходимость восстановления этих памятных литературных мест, дорогих (как хотелось бы верить) сердцу каждого соотечественника.
Снежный ком, хотя бы и величиной с гору, начинается с обычного снежка размером с яблоко. Бывало, в детстве скатаешь такой снежок и пустишь с крутой горы при благоприятных условиях. Благоприятными условиями были оттепель и сырой, липкий, только что выпавший снег. И вот уж вместо яблока – шапка, а там шар с тележное колесо, а там громада выше нас самих.
Нет, не сделались мои предыдущие очерки о Державине и Аксакове теми снежками, которые превращаются в снежные глыбы. Сами ли они оказались какими то не такими, внешние ли условия были не подходящи, но ничего не налипло на мои снежки. Не возникло никакого общественного интереса, не видно продолжения темы в печати, ничего не слышно об этом хотя бы в разговорах, суждениях, никто не собирается восстанавливать державинскую Званку и аксаковский дом в Бугурусланском районе Оренбургской области.
Читательские отзывы, правда, были, и много, но ведь из читательских отзывов, согласитесь, дом, а тем более усадьбу восемнадцатого века не построишь, не возродишь.
Еще раз напомним (это важно и для теперешнего очерка), что примеры полного восстановления и возрождения разрушенного были, примеры яркие, так что не бредовая это идея – на пустом месте что либо снова строить и возрождать. Тем более (и это надо особенно понять) что возрождать на пустом месте вовсе не означает возрождать из пустого места, из ничего. В том то и дело, что великое разрушенное как бы продолжает существовать, оно как бы живо, бессмертно, надо только его снова материализовать, снова придать ему зримый материальный (доски, гвозди, штукатурка, кровельное железо, застекленные окна) облик.
И примеры этому были. Есть десятки примеров, когда заново восстанавливались исчезнувшие было от времени или разрушенные памятные объекты.
Дом Пушкина в Михайловском сгорел в 1919 году и построен опять в 1937 году к столетию со дня смерти великого поэта. Второй раз дом сгорел во время войны, восстановлен в 1949 году.
Горел и заново строился дом Лермонтова в Тарханах.
Полностью утрачивались и опять существуют дом Репина в Пенатах, Чехова в Мелихове, Тургенева в Спасском Лутовинове… Да мало ли, если поискать по нашей необъятной стране.
Целиком восстановлена Триумфальная арка, ну, правда, на новом месте, уж не около Белорусского вокзала, а в конце Кутузовского проспекта.
Цель была, повторяю, возбудить интерес и привлечь внимание. И если вдруг появилась бы в центральной газете, и не просто в газете, а в «Правде», заметочка вроде нижеследующей, то вот и оправданы усилия литератора, вот и вознаграждение, вот и желаемый результат. Заметочка в «Правде» от 2 марта 1977 года, на последней странице. Рубрика «Проекты». Название заметочки «Поднимется дом с мезонином» Текст за подписью Н. Дорофеева таков:
«Во Всесоюзном производственном научно реставрационном комбинате при Министерстве культуры СССР разработан проект восстановления усадьбы Шахматово, где прошли детские и юношеские годы поэта Александра Блока.
В одном из живописных уголков Подмосковья, близ Солнечногорска, располагалась некогда усадьба Шахматово. Сейчас на том месте, где 60 лет назад стоял дом с мезонином, разрослась роща с деревьями в обхват.
Архитекторы В. Якубеня и А. Чеховской – авторы проекта реконструкции – изучали ранние стихотворения поэта, стараясь найти какие нибудь описания усадьбы. Сначала работа не ладилась. Не хватало фотографий. Правда, были рисунки, сделанные детской рукой Блока, но они, как правило, изображали лишь часть какого либо строения:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35