Фанфары звучат громче.
Шарлотта. Там кортеж…
Дядюшка. Закрой дверь. Это меня отвлекает.
Повернувшись, Шарлотта оказывается нос к носу с Мажисом, подошедшим к ней.
Мажис. Поцелуй меня.
Шарлотта. Что это с тобой?
Мажис. Ты что, не можешь меня поцеловать?
Шарлотта колеблется, потом быстро целует его в щеку.
(Жалобно.) Не так… Шарлотта… Как раньше… (Хочет обнять ее.)
Шарлотта (пытаясь высвободиться, сдержанно). Оставь меня… Оставь меня… Тебе не стыдно? Вот скажу Гортензии.
Мажис. Дай мне твой платок…
Шарлотта (удивленно). Мой платок? Зачем тебе?
Мажис. На память.
Шарлотта (помолчав). Ты мне противен.
Мажис. Дай мне его. (Ему удается завладеть ее платком.) Шарлотта (вгрызаясь, очень громко). Отдай мне этот платок!
Бертулле (издали, весело). Ссорятся.
Шарлотта (подходя к семейству). Он отнял у меня платок.
Бертулле. Ну и что? Это шутка. Он тебе его отдаст. Ты что думаешь, платков у него нет? А, Эмиль?
Шарлотта (все еще вне себя). Ему не платок нужен. Он хочет, чтоб у него было что-нибудь мое. Он сам это сказал.
Гортензия (сваливаясь с небес на землю). А почему именно платок?
Шарлотта. Он все время меня мучает. Подлавливает. Гнусные предложения делает.
Мадам Бертулле (вставая). Предложения?…
Бертулле. Ну и дела, этого уж я вынести не могу.
Дядюшка (продолжая игру). Моя взятка.
Жозеф. Платок? Как не стыдно!
Люси. Не вмешивайся, болван.
Мадам Бертулле (с горячностью). Я же тебе говорила, Гастон, надо было навести справки. Прежде чем отдавать свою дочь…
Мажис. И все это из-за платка. Какая пошлость!
Дядюшка достает платок, сморкается. Все смотрят на него.
Бертулле. Да ладно, Эмиль. Отдайте платок, и не будем больше об этом.
Мадам Бертулле. Ну уж нет. Я и минуты не останусь в этом доме. Моя дочь! Предложения. Бедная Гортензия, иди ко мне, моя девочка…
Гортензия. Да что ты, мамочка. Ты же знаешь, какая у нас Шарлотта. Вечно она что-то воображает.
Шарлотта. Я воображаю?
Мадам Бертулле. Конечно. Ты к нему приставала, я уверена.
Шарлотта. Он хотел поцеловать меня…
Дядюшка (протестуя). Нет, это не игра.
Мадам Бертулле. Пойдемте, дядюшка.
Гортензия (выходя с матерью). Мама, это же смешно…
Семейство уходит. Бертулле, прежде чем уйти, оборачивается к Мажису, разводя руками. С этим же самым жестом Мажис подходит к рампе.
Мажис (зрителям). Вот так!… Думаете, Гортензия хоть раз со мной об этом заговорила? Устроила мне хоть одну сцену из тех, что так нравилось устраивать моей бедной матушке? Ничего подобного… Молчание… Гробовое… Это у них так принято было, у Бертулле. К неприятному больше не возвращались. А я на стенку лез от тоски. Да-да, именно от тоски… Хотя она мне нравилась, Гортензия… Красивая женщина… Но ее будто не существовало. Она, мебель, салфеточки… Полено, бревно… Ну, пустое место… Часть моего сна… У меня коллега был в министерстве, так его на службе сон разбирал. Только к шести часам он начинал оживляться. А я – наоборот. (Берет шляпу, идет в глубь сцены.) И вот я вернулся к Розе. Почему? (Делает неопределенный жест.) Откуда я знаю.
На последних словах слева входят Роза и Эжен. У Розы в руках – блузка и утюг. Она располагается за столом на втором плане. Эжен, на руке у него – пиджак, берет газету, оставленную Мажисом и разворачивает ее.
Тьфу, черт, там же был Эжен. Это я совсем упустил из виду…
Эжен (поворачиваясь к Мажису). Мажис!
Мажис. Здравствуйте!
Роза (продолжая гладить). Здравствуй!
Эжен. Да входи же. (Начинает смеяться.) Чертов Мажис! Уже? (Смеется, потом замолкает.)
Роза, склонившись над утюгом, смотрит на Мажиса.
Мажис. Так мы и смотрели друг на друга. Все трое. А между нами была какая-то яма, откуда поднималось ощущение собственного ничтожества, стыда…
Эжен (машинально повторяя). Чертов Мажис…
Роза отставляет утюг. Смотрит на блузку, держа ее на вытянутых руках.
Роза (Эжену). Ты собирался прогуляться?
Эжен. Раз надо… (Медленно надевает пиджак.)
Роза поскребывает в углу рта. Мажис смотрит в сторону.
Но куда же мне пойти? В «Улитке» в этот час обычно никого нет.
Роза (раздраженно). Ну и что. (Смягчаясь.) Я же не говорю,
чтобы ты шатался часами.
Эжен (делает шаг, потом Мажису). Привет! Если не увидимся.
Мажис. Привет!
Эжен (у двери). Так я ухожу?
Роза (Мажису, подумав). В следующий раз пойдем в гостиницу. Эжен любит удобства. Не стоит его беспокоить. (Подходит к двери слева.) Ты идешь или нет?
Мажис (догоняя ее). Розочка…
Они уходят в левую дверь. Мажис на ходу снимает пиджак, но почти сразу же возвращается.
(Очень непринужденно.) На этот счет, кстати, я кое-что усек. Если верить системе, то любовь – это чувство неуправляемое. И желание тоже. Что такое желание? Фестон. Пена. Вьюшка. Оно приходит и уходит. Это дело такое, очень капризное. Вот сегодня вечером, вернувшись со своей дамой, вы будете заниматься любовью? Не обязательно. То есть, это как выйдет… Во всяком случае, вам в голову не придет себе командовать. Тьфу черт (смотрит на часы), уже двадцать минут первого, пора… Комиссар полиции вас будет заставлять, так вы и то воспротивитесь. Ведь правда? Вы скажете ему: «Минуточку! Желание приказам не подчиняется». Нет? Я думаю, приступом это не берется. Так! Тогда, пожалуйста, попробуйте мне объяснить, как это получалось, что Роза говорила: «В четверг, полседьмого…», и в четверг, в шесть тридцать, ну, в шесть сорок, бах! мы занимались любовью. По заказу! Как будто на этот раз подчинялись комиссару полиции. Как в коммерческих делах: вы мне доставите товар к шести тридцати в четверг. По заказу, тут другого слова не подберешь. И со всеми так. Я расспрашивал. Если у вас с женщиной вся жизнь впереди или хотя бы две недели, вы не торопитесь. А вот если у вас – полчаса, так и пожалуйста. Вы скажете, да ну, это же очень легко объясняется, это случай, а случая не упускают. Не возражаю. Но что такое случай? Веленье судьбы. Приказ. Предписание. И желание тут как тут, подчиняется. А как же аксиома? Желание-то ведь неуправляемо. Управляемо, и еще как. Да хоть в Париже, каждый день это видно на каждом шагу. (Поворачивается, смотрит в глубь сцены.)
Там появляется Гортензия. Она выкатывает кроватку с младенцем.
Потом у нас с Гортензией появился ребенок… Девочка… Беатриса… Беатриса! Ну и имечко. Теще так заблагорассудилось… Хотя семья благодаря этому со мной помирилась… (Замученным голосом, пока те, кого он перечисляет, входят.) Папа, мама, Люси и Жозеф, теперь женатые… Нет, Шарлотты не было. Она больше не приходила.
Мадам Бертулле. Дорогой Эмиль!
Мажис (хмуро). Здравствуйте, мама.
Бертулле. Привет, старик!
Семейство тут же склоняется над кроваткой.
Мажис. Видели? Без слов, без объяснений. Платочек-то зарыт. Так боялись о нем вспоминать, что просто забыли.
Бертулле (склонясь над кроваткой). Агу-агу-агу.
Мадам Бертулле. Она улыбается совсем, как Эмиль.
Бертулле. Ату! Агу! Идет коза рогатая за малыми…
Люси. Папа, ты ее разгуляешь.
Жозеф (подходит к гравюре и говорит тоном сведущего человека). Ах, Константинополь…
Мажис (угрюмо). Да, Константинополь…
Жозеф (поглядев на жену, берет под руку Мажиса). Знаешь, чего бы мне хотелось хоть разочек? Переспать с турчанкой. О, это должно быть сногсшибательно. (С несчастным видом.) Только вот случая не представилось.
Мажис. Еще успеешь…
Жозеф (снова поглядев на жену). О, теперь…
Семейство Бертулле собирается уходить.
Мажис (подходя к ним). Как? Вы уже уходите?
Мадам Бертулле. Зять, который задерживает тещу, где это записать?
Мажис. Такую тещу, как вы, мама…
Гортензия. До воскресенья… (Уходит, увозя кроватку.)
Семейство Бертулле уходит в другую сторону.
Мажис. Затем однажды, когда я вернулся из министерства… Гортензия (входя). Угадай, кто приходил сегодня? Не угадаешь. Виктор Дюгомье.
Мажис. Дюгомье?
Гортензия. Сын Дюгомье, ну, ты знаешь. Я тебе о них говорила. Наши бывшие соседи. Отец потом умер, а Виктор уехал в Индокитай. Вот он вернулся… Представляешь, как я удивилась. (Рассказывая об этом, она волнуется несколько больше, чем следует.)
Мажис. Ах ты! Из Индокитая приехал? Пари держу, что он малость пожелтел…
Гортензия. Почему пожелтел?
Мажис. Да все, кто был там, известное дело, оттуда желтыми возвращаются.
Гортензия. Но он вовсе не желтый.
Мажис. Ладно. Я просто хотел сказать… (Выходит на авансцену, садится, стаскивает туфли, надевает тапочки, снимает галстук.)
В это время входит Дюгомье. Он вешает свою шляпу на вешалку, готовится вступить в разговор.
(Поднимаясь.) И вот, в следующее воскресенье… (Присоединяется к Дюгомье и Гортензии.)
Дюгомье. О, как тяжело было уезжать, отрываться от родных мест. (Энергично.) Но это было необходимо. Здесь я не мог найти хорошей работы, здесь не было применения моим способностям. Метрополия этим не богата. Дела мелки, барыши невелики, размаха нет. Там все совсем по-другому… И все равно, когда я увидел, как французский берег постепенно исчезает за горизонтом… (Бросает взгляд на Гортензию.) Когда я подумал обо всем, что оставляю, – семью, привязанности, самые для меня дорогие…
Мажис. Но, мсье Виктор, разве вы мне не говорили, что отплывали из Генуи…
Дюгомье. Да… А почему вы об этом спрашиваете?
Мажис. Хм, в Генуе – и берега Франции.
Дюгомье. Ну, просто так говорится.
Мажис. Ясно… (Снова подходит к рампе, жестом призывая публику обратить внимание на нелепость объяснений Дюгомье.)
За его спиной Гортензия наливает кофе Дюгомье. Они смотрят друг на друга.
(В зал.) Нет, сначала у меня не было подозрений. Никаких. Может, это и глупо, но их не было. Ну, конечно, я догадался, что он когда-то, еще до Индокитая, был влюблен в Гортензию. И она в него, разумеется. Они, должно быть (паясничая) амменялись посэлуями. Мне так даже понятнее стало, почему она пошла за меня. Вероятно, отчаялась ждать, решила, что этот желтенький никогда не вернется. Она, конечно, теперь жалела. Я был совсем не в ее духе. Ну, а потом, ясное дело, – этот Дюгомье со своей любовью вбил себе в голову черт знает что насчет Гортензии. Мадонна, куколка, венец творенья… Меня он держал за олуха, это было очевидно… Видеть, что твоя куколка – первый сорт – замужем за олухом, наверно, ему было больно, не сомневаюсь, поставьте себя на его место… Тоска. А счастье было так возможно… Я развлекался, дразня их. (Поворачивается к Дюгомье и Гортензии.)
Дюгомье (светски). О, как я люблю ампир.
Мажис (насмешливо). Дело вкуса. А я больше люблю вампиров. Хе-хе-хе.
Дюгомье и Гортензия обмениваются взглядами.
Гортензия (смущенно). Вот, Виктор, видишь… Эмиль у нас за словом в карман не лезет.
Мажис (смотря на маленький пакетик). Хм, а это что за кулечек?
Дюгомье. Засахаренные каштаны. Я не забыл, что они очень нравились Гортензии.
Мажис. О, как это деликатно. Сама деликатность. Прямо-таки деликатес. Засахаренные каштаны. (Берет один и кладет себе в рот.) М-м-м! Люди скромного достатка очень любят каштаны в сахаре. Недешево стоит, а? Да, вы можете себе это позволить, мсье Виктор.
Дюгомье едва сдерживается.
Так рассказывайте же, мсье Виктор, рассказы о путешествиях редко бывают неинтересными.
Дюгомье (любезно). О чем бы вы хотели услышать?
Мажис. Как там, в Индокитае, насчет кралечек, а? Вы-то уж без них не обходились, я уверен.
Дюгомье (как ошпаренный). Что вы, вовсе нет…
Мажис. Ну! В такой ситуации приходится брать то, что под руку попадается. Разве нет, мсье Виктор?
Дюгомье. Уверяю вас…
Мажис. А у желтых женщин кожа не сальная? (Опять берет один засахаренный каштан, потом хватает еще несколько штук. В зал.) А то я еще деревенщину корчил. Вот что его из себя выводило. (К Дюгомье.) Елки-палки, никак я своей трубки не найду. Ох, трубчонка моя! Ой, да не ерзайте в кресле, мсье Виктор. Ей-же-ей, хорошая трубочка…
(Берет еще один каштан, потом, обернувшись к Гортензии.) Ты будешь дуться на меня, моя козочка. Я все слопал. Правда, их и было-то не густо. О, это не упрек, мсье Виктор…
Дюгомье (вне себя). Зовите меня хотя бы Виктор!
Мажис. Что вы, как можно, мсье Виктор…
В отчаянье Дюгомье опускается в кресло.
Мажис (выходит к рампе, в публику). Не то чтоб у меня были подозрения… (Продолжая говорить, он надевает туфли, галстук, берет шляпу.) Я, конечно, заметил, что время от времени он заходил, этот Дюгомье, и в мое отсутствие тоже, под вечер. По вторникам он задерживался у себя на службе и потому в пятницу, после обеда был свободен. Мне казалось, что у них дело не заходит дальше сантиментов. Признанья, сожаленья, фантазии там всякие. Роза меня заставила серьезно задуматься. Однажды она сказала: «А этот твой Дюгомье, он еще спит с Гортензией?» У Розы, как всегда, все просто. Ну-ну, сказал я себе. И вот в пятницу, под предлогом зубной боли, я ухожу из министерства в три часа и возвращаюсь… (Оборачивается и на цыпочках идет к двери. На полдороге прижимает палец к губам, показывая публике на шляпу Дюгомье.) Шляпа! Безобидная шляпа. (Поднимает указательный палец вверх.) А под ней адюльтер! (Смотрит в замочную скважину.)
Дюгомье с чашкой кофе в руках, Гортензия штопает носки.
Дюгомье. Мать меня тревожит. Слаба она стала.
Гортензия. Возраст такой. Мама тоже жалуется.
Дюгомье. Наверно, мне надо отправить ее в Швейцарию. Она часто о тебе расспрашивает… Ты ей нравишься.
Гортензия. Я обязательно к ней зайду на днях.
Дюгомье. Ей будет приятно…
Мажис оборачивается к залу, жестом показывает: да нет же, ничего не происходит.
Бедная мама… Ее мечта была, чтобы мы поженились. Гортензия. Не надо об этом говорить.
Дюгомье (оживляясь). Почему? Пора наконец и поговорить. Твое замужество было ошибкой.
Гортензия. Быть может. Но она совершена.
Дюгомье. Не можешь же ты оставаться с этим типом. Он – сама тупость и грубость.
Гортензия. Ты его не знаешь.
Мажис пожимает плечами, подходит к рампе.
Мажис. И больше ничего… Как я и думал. Пенки. Всплески… Ну и забавные встречаются на земле экземпляры… Через три недели я все-таки, для очистки совести, еще раз проверил.
Дюгомье подошел к Гортензии, держит ее за руки. Мажис возвращается к замочной скважине.
Дюгомье. Но я люблю тебя. Я не переставал тебя любить. Там, в Индокитае, твой образ не покидал меня.
1 2 3 4 5 6 7 8