Контакт был явственно заметен: двигаясь к северу одним из бесчисленных ответвлений тропы, мы вышли на ложе бежевого песка пересохшего лага. Справа поднимались гранитные холмы, сверкая вкраплениями белого кварца и слюды, а слева высился почти вертикальный откос колоссального доисторического слоя лавы толщиной больше ста метров. На вершине его громоздились более поздние обломки.
Теперь понятно, почему в здешних местах невозможно двигаться по выбранному азимуту: местность состоит из бесконечного чередования каньонов, глубоко врезанных меж крутых базальтовых берегов, там, где из трещин выходили вязкие лавы. Откосы и сбросовые долины следуют параллельно с севера на юг, напоминая клавиши циклопического рояля. Приходилось шагать по дну уэдов до тех пор, пока не находили перевал, и ослы упрямо начинали подниматься короткими шажками по извилистой тропе, одолевая крутизну.
Дорога, по которой мы шли среди выжженных солнцем камней, насчитывала, быть может, сотни, а то и тысячи лет. После первой гряды холмов начали встречаться на обочине сложенные из камней пирамиды. Кто похоронен там – вождь или просто рядовой член племени? Как покоится скелет – на спине, сидя или повернут лицом к восходящему солнцу? Возможно, рядом с ним лежит какой-нибудь предмет из камня или металла – след давным-давно угасшей цивилизации. Но на раскопки не было времени. Нас ждал вулкан Телеки, иначе я непременно попытался бы заглянуть под каменный погребальный покров…
Пирамиды встречались до самого сердца Рифта. И это были не единственные свидетели минувших эпох, на желтом песке мы натыкались на осколки черной обсидиановой лавы. Как они оказались здесь, в гранитной зоне? В первые дни я собрал несколько осколков и убедился, что это были отходы древней индустрии. В скором времени мы нашли и обтесанные орудия из обсидиана: лезвия, клинья, скребки.
Встреча с материальными следами труда давно исчезнувших поколений всегда вызывает волнение. Сколько веков минуло с тех пор как человек пользовался этими предметами? Воображение перескакивало через тысячелетия, рисуя далеких предков, шагавших подобно нам к неведомой цели.
Мы начали лихорадочно собирать предметы и осколки, уверенные, что оказались на месте древней «каменотесной мастерской». Велико же было удивление, когда на следующее утро мы увидели, что тропа буквально усеяна доисторическими орудиями! Похоже, здесь пролегала торная дорога, по которой прошли поколения путников. Мне вспомнились мавританские некрополи, целые города надгробий возле Адрара – длинные ряды столбов, выглядевших совсем загадочно в сердце Сахары. Приглядевшись внимательнее, мы заметили, что кладбища тянутся вдоль широких углублений, выстланных иссохшей глиной. Дно было усеяно обломками доисторических черепков… В те времена, когда Сахара еще не превратилась в безводную пустыню, в тени густой растительности здесь лежали озера, по зеленым лугам бежали реки; к водопою стекались стада диких животных. Несколько тысячелетий назад климат изменился, и когда-то плодородные обитаемые земли превратились в пустыню. На высохшем дне водоема остались черепки глиняных сосудов.
Также и на территории Кении в каменном веке процветали цивилизации, от которых до наших дней дошли лишь обработанные кремневые орудия и захоронения. Захватывало дух при мысли о том, что в этом безлюдном краю стояли деревни, была жизнь. Сейчас мы шагали по археологическим находкам.
Караван двигался медленно, медленнее, чем мы рассчитывали. Но виной была не наша усталость, а ослы. Вернее, не столько ослы, сколько их неуклюже навьюченная поклажа: она то и дело соскальзывала, заставляя нас останавливаться и перевьючивать. Вновь шли и вновь останавливались, иногда через пятьдесят шагов… Поначалу это даже забавляло, но потом стало приводить в отчаяние. Наконец подобно настоящим кочевникам мы смирились с неизбежностью, можно сказать, покорились судьбе. Почти половину времени пути пришлось жертвовать на остановки и перевьючивания. Тонкие ремешки из невыделанных козьих шкур предназначены не для твердой поклажи (ящиков и жестяных бидонов), а для мягких бурдюков с водой или вязанок хвороста. Можно ли кого-то винить в этом?
На каждом новом перевале нас ждало разочарование, и, чем дальше, тем оно было горше. Ни озера, ни вулканов. Лишь новый уэд и новый откос – точные копии тех, что мы только что прошли. Когда к концу второго дня забрались на очередной гребень и опять не увидели желанной цели, мы вдруг начали терять уверенность. Если так пойдет и дальше, нам не хватит продуктов и воды, чтобы добраться до вулканов и возвратиться назад… Жара, переносимая вначале довольно легко, становилась нестерпимой. Создавалось впечатление, что каждая новая долина глубже предыдущей, а температура в ней выше на несколько градусов.
Жажда начинала давать себя знать, язык казался сухой ватой. Взгляд упрямо цеплялся за двадцатилитровые бидоны с водой, мерно колыхавшиеся на ослиных боках. Вода была теплой, но, когда она текла тонкой струйкой в подставленные железные котелки, сердца наши наполнялись радужным ожиданием. Для этой процедуры ослов укладывали наземь и с превеликими осторожностями снимали бидон.
Дойдем ли мы сегодня до полувысохшего озерца Лаисами (судя по карте, оно должно находиться на нашем маршруте)? И есть ли еще в нем вода? Ведь по эту сторону гор уже больше года не выпадало дождя…
– Далеко до Лаисами? – спросил я у нашего стража-аскари.
Тот вытянул вперед руку, указывая на расстилавшуюся у ног каменистую долину, утыканную колючими акациями; она заканчивалась внушительной стеной муарового цвета.
– Мбари кидоко (немного далеко).
Это могло быть и пару часов, и полный день…
– Шире шаг, пехота! – бросил клич Луи.
Почти бегом мы припустились вперед, оставив ослов догонять нас; если нам удастся дойти до воды, караван подтянется, а если мы останемся со всеми, придется быть на голодном пайке.
В новой долине плавал жар, он был особенно силен у подножия крутого склона. Смена уровней чувствовалась сильно, и относительная свежесть Лонджерина воспринималась сейчас как сладостная нега. Торопясь к воде, мы невольно начали спотыкаться на камнях и кочках жесткой травы. Пустыня и горы могут казаться нескончаемыми, до жути одинаковыми, если вы спешите достичь вершины или колодца… Всеми фибрами души вы жаждете увидеть блеск воды среди зеленых пальм. Но вот, задыхаясь, взбираетесь наверх, а перед вами все та же ложбина, как и час, и два, и три назад, – камни, чередующиеся тут и там с редкой травой. Тогда вы переводите взгляд к новой гряде вдали, к едва различимой полосе, за которой, как вы надеетесь, прячется она. Вода… Вы стараетесь не замедлять шага и далеко выбрасываете ноги, но усталость наливает их тяжестью, на сердце – камень разочарования, жажда раздирает сухой, как бумага, рот, а беспокойство грызет мозг – что, если не удастся дойти и придется с полпути возвращаться назад…
Навстречу плетется стадо коз – сотни белых, черных, коричневых коз в сопровождении пастушонка, не прожившего на свете и десяти лет. При виде нас он стремглав бросается прочь. Еще через сотню шагов натыкаемся на колючий куст; в тени его двое голых юношей рендилле доедают жареного козленка. Они смотрят на нас довольно равнодушно; на кисуахили не понимают ни слова. Однако аскари смог у них выудить: да, в Лаисами сохранилась вода. Они как раз гонят оттуда стадо…
Спускаемся дальше по откосу, петляя меж обломков скал. Внизу, прямо в плоском дне долины, различаем каньон, проеденный эрозией в базальте. Возможно, эта эрозия – часть того процесса, который породил и саму долину. Возможно, что именно там и кроется Лаисами?
Так оно и есть! В углу ущелья под сенью громадной нависающей скалы вдруг блеснул меж камней клочок ярко-синего неба. Она необычайно красива, вода…
Жажда, видимо, была еще не смертельной: никто не бросился вперед и не припал ничком к озерцу. Мы даже остановились, чтобы получше рассмотреть его и увериться, что это не мираж. Бесценное сокровище! Честное слово, иногда даже приятно томиться жаждой, зная, что сейчас ее утолишь…
Луи опустился на колени возле лужи, вытащил нож и стал ковырять плотно слежавшийся гравий примерно в метре от воды. Минут через двадцать он добрался до водоносного слоя, расширил отверстие и погрузил в него эмалированный сосуд с фильтрующим составом.
Мы с Жаком уселись рядом с Тормозом, терпеливо глядя, как вода, светлая, чистая, медленно проходит сквозь фильтр. И вот наконец она готова – можно пить. Предосторожности оказались не пустыми; озерцо было столь же красиво, сколь и грязно: на поверхности густым слоем плавал козий горошек, осклизлые водоросли, нечистоты… Ожидание доказывало, что по-настоящему мы не хотели пить.
Трое погонщиков с ослами прибыли еще до наступления темноты. Похоже, стоило нам уйти, как ремешки перестали сползать. В теплой ночи горело желтое пламя, выхватывая лица. Мы счастливы: горло смочено водой, жареный козленок обглодан до последней косточки и снова обильно запит водой. Завтра мы выйдем к большому озеру, послезавтра – к вулкану…
Да, но это получается пять с половиной, а то и все шесть дней вместо трех. Что ж, придется еще урезать порции галет, сухофруктов и сыра. Но мы дойдем. Кто знает, вдруг счастье вновь улыбнется и мы встретим дорогой новое стадо.
Улеглись на пружинящий брезент походных коек. Усталые тела каждой клеточкой впитывали покой, мышцы расслабились после двух дней тяжкого похода. Луи в последний раз заварил чай – десерт перед сном (у нас есть сахар и сгущенное молоко). Каждый получает по здоровой кружке. Ришар тихонько прихлебывает, а я выпиваю свою в несколько глотков. Небо кажется живым от обилия звезд. Вдали раздается протяжный вопль гиены. Не так уж он страшен, как рассказывают. Гиены – непременная принадлежность африканской ночи, так что все идет заведенным порядком. Хищникам положено находить жертв…
Просыпаемся в сизой заре от щебетанья – крохотные голубенькие птички прыгают с ветки на ветку в листве мимоз. Гляжу на скалу и замираю от восхищения: прямо в трещине на вертикальной стене кряжистый кустарник усыпан дивными коралловыми цветами – это пустынные розы.
Пока навьючиваем ослов, откуда-то налетают стервятники, привлеченные запахом пищи, и кружат над головой, потом опускаются громадной стаей на край скалы. Все в нетерпении хлопают крыльями и пританцовывают, ожидая, когда мы наконец уйдем и они смогут начать пиршество.
Идем по верхней губе ущелья Лаисами. По сути это каньон, пропиленный в твердых слоях базальтовых нагромождений. Когда-то здесь в толще лавы образовалась трещина, которую затем углубили потоки. Постепенно долина достигла профиля равновесия – уровня, ниже которого потоки не углубляют своего ложа. За тысячелетия каньон состарился: воды уже больше не вымывали почву, а, наоборот, устилали дно слоями наносов – гравием, глиной, песком. И тут вновь случился катаклизм, в результате которого резко опустился район устья реки – она превратилась в озеро Рудольф. Снова началась интенсивная эрозия. Настолько интенсивная, что казалось, кто-то продолбил стамеской древнее дно реки. В конце концов образовался этот почти идеально ровный каньон, никак не напоминавший творения природы.
Эрозия шла с такой яростной силой потому, что уровень устья опустился метров на пятьдесят: где-то в центре Рифта ушел вниз новый блок. Миллионы лет спустя после образования гигантских разломов процесс все еще продолжался…
Цепляясь за острые камни, мы взобрались на новый перевал. Каждый втайне надеялся, что сейчас-то заметим на горизонте озеро. На гребне нас ждал ветер. Сильнейший теплый поток толкал в спину и гнал дальше, вперед. Вот где рождались легендарные бури на Рудольфе! Приходилось изо всех сил упираться в скалы, чтобы тебя не сдуло вниз. Но постоять так хотелось: ведь нам открылось озеро!
Незабываемый момент: сколько лет я разглядывал на карте волшебное название «озеро Рудольф» и вот теперь видел его наконец. Среди однообразного ландшафта сизых гор виднелась широкая голубая лента. Кончились стиснутые скалами уэды, мы вновь вышли на безбрежный африканский простор, и нас подгонял необузданный ветер – подлинный владыка здешних мест.
Да, было именно такое впечатление: перед глазами расстилается целиком вся Африка. До самого горизонта уходили, сменяя друг друга, столообразные плато, упираясь где-то далеко-далеко в дымку зубчатых вершин. Озеро покоилось в середине панорамы, смыкаясь на севере с голубизной неба. Мы добрались до южной оконечности этого внутреннего моря, «Бассо норок», как зовут его пастухи-нилоты. Триста километров на шестьдесят – озеро вытянулось вдоль 36-го меридиана, в самом сердце Большого Рифта, которому оно обязано своим рождением.
К югу от побережья земля являла лунный пейзаж: ни следа растительности, одни хаотические черные нагромождения застывших лав недавних извержений и ржавые конусы вулканов с зияющими дырами кратеров. Десятки и десятки пайков, словно нарывы черной проказы.
Который же из них Телеки? В бинокль видно, как из склона одного кратера подымается дымок. Фумарол? Может, это и есть он? Сегодня к вечеру доберемся к озеру, а уж завтра как следует рассмотрим вулкан. Осталось всего несколько лье.
Но именно последний отрезок оказался самым трудным! Куда труднее, чем мы ожидали… Вначале мы осторожно спускались между шатавшимися глыбами. Тропа вывела нас на широкую лагу, устланную круглым галечником; лишь кое-где проглядывали языки песка. Альтиметр показывал 650 метров. Это очень низко, если вы находитесь в двух с половиной градусах от экватора, на сковороде пустыни; в тени под брюхом осла термометр подскакивал к 500…
Между тем до полудня было еще далеко, а значит и до полуденного привала тоже. В ложбине было безветренно. Мы механически переставляли ноги, согнувшись под палящим солнцем почти закрыв глаза: настолько нестерпимо сверкал песок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23