И на холмах, и на идущей к городу дороге, и на зеленеющей равнине, и в больших заводах, там и сям раскинутых по предместьям, словом везде — было множество народа, ходивших по одиночке и группами. Одни сидели ради собственного удовольствия, ничего не делая, под городскими стенами, другие озабоченно спешили по своим делам.
Насколько я мог заметить, все носили какой-нибудь отличительный знак. У многих были трехцветные ленты, но у большинства же — красные: красные банты, красные кокарды — эмблемы, при виде которых лица моих спутников становились все мрачнее. Не по душе им был и колокольный звон, призывавший к вечерней службе, хотя он звучал очень красиво в вечернем воздухе. Оба мои спутника нахмурились и быстрее двинулись вперед. Я как-то незаметно отстал от них. Когда мы въехали на городские улицы, сильное движение на них и любопытство, с которым я осматривался кругом, отдалили меня от попутчиков еще более. Потом навстречу попалась целая вереница повозок, пересек дорогу отряд Национальной гвардии… И я оказался один, шагах в ста от спутников.
Я, впрочем, не жалел об этом: волнующаяся толпа, постоянно меняющиеся лица, южный говор, движущиеся строем солдаты, женщины, крестьяне — все это привлекало меня куда больше. Особенно я был доволен своим одиночеством, но вдруг со мной произошло то, чего я никак не предполагал в Ниме. Проезжая мимо какого-то окна с решеткой, я случайно поднял на него рассеянный взгляд, и в то же мгновение чья-то белая ручка махнула мне в знак привета из него платком. Я натянул поводья и остановил лошадь, но платок исчез и на окне никого уже не было. С этой минуты мысль о Денизе не покидала меня более.
Вокруг не было никого, к кому бы еще мог относиться этот привет. Но я не смел верить, что мне удалось опять найти Денизу!
Не без колебаний я еще раз обернулся к окну, и опять кто-то махнул мне платком. На этот раз сомнений не могло быть — обращались именно ко мне. Я направил лошадь через толпу, к крыльцу дома, и бросил поводья какому-то малому, стоявшему подле. У меня не хватило духа спросить его, кто живет в этом доме, и я, ограничившись беглым взглядом на скучные белые стены с длинным рядом зарешеченных окон, постучал в дверь.
Она открылась в ту же минуту, и появился слуга. Я не подумал заранее, что сказать ему, и довольно долго, молча, смотрел на него. Потом я наудачу спросил, принимает ли хозяйка дома.
Он вежливо ответил, что принимает, и распахнул передо мной двери.
Конфузливо удивляясь всему происходящему, я вошел. Лакей повел меня по обширному вестибюлю, выложенному черным и белым мрамором. Потом пришлось подниматься по лестнице вверх. Все, что попадалось на глаза, начиная от ливреи лакея до лепных потолков, носило печать изящества и утонченности. В зале стояли в кадках апельсиновые деревья, а стены были украшены античными фрагментами. Все это я отмечал мимоходом. Разглядывать было некогда, ибо лакей, отворяя двери в следующий зал, уже посторонился, давая мне дорогу.
Я вошел туда с сияющими глазами, рассчитывая, что меня встретит девушка, которую я так любил. Но вместо нее мне навстречу поднялась какая-то незнакомая дама, сидевшая у выступа окна. То была высокая, серьезная и очень красивая дама. Слегка зарумянившись своим оливкового цвета лицом, она впилась в меня глазами.
Увидев перед собой незнакомку, я забормотал что-то, извиняясь за мое вторжение.
— Пожалуйста, — промолвила она, улыбаясь. — Вас ждали, и ужин для вас накрыт. Если позволите, то Жервье отведет вас в комнату, где можно будет почиститься от дорожной пыли.
— Позвольте, мадам, — в смущении забормотал я. — Боюсь, что я слишком бесцеремонно…
Она, улыбаясь, покачала головой.
— Пожалуйста, — промолвила она, показывая рукой на дверь.
— Но как же быть с моей лошадью? — проговорил я в смущении. — Я оставил ее на улице.
— О! О ней позаботятся. Не угодно ли?
И повелительным жестом она указала мне опять на дверь.
Удивление мое все возрастало. Человек, который привел меня сюда, повел меня дальше по широкому, светлому коридору в мою комнату, где я нашел все необходимое, чтобы привести туалет в порядок. Сняв с меня плащ и шляпу, он ждал дальнейших моих приказаний. Видно было, что это вымуштрованный малый.
Оправившись немного от изумления, я хотел было порасспросить его, но он, извинившись, сказал, что все объяснения мне даст сама мадам.
— Мадам? — спросил я, рассчитывая, что он восполнит пробел и назовет фамилию.
— Так точно, сударь, все сведения вам даст мадам, — отвечал он без тени улыбки.
Увидев, что я готов, он повел меня обратно, но не в ту комнату, где я был раньше, а в другую.
Я двигался, словно сомнамбула, и надеялся, что теперь, по крайней мере, загадка должна наконец разрешиться, но не тут-то было.
Комната была довольно велика, с паркетными полами и тремя узкими, но высокими окнами. Одно было полуоткрыто, и с улицы через него доносился шум толпы. В небольшом камине с мраморными колонками горел огонь. В углу виднелись клавикорды и арфа. Ближе к огню стоял круглый стол, красиво сервированный к ужину. На нем в старинных серебряных подсвечниках было зажжено несколько свечей. Подле стала стояла та самая дама.
— Не озябли ли вы? — спросила она, направляясь ко мне.
— Нет, сударыня.
— В таком случае, садитесь за стол.
Я сел на указанное место и с удивлением заметил, что приборы поставлены только для нас двоих. Она заметила мой изумленный взгляд и слегка покраснела. Губы ее задрожали, как бы от усилия сдержать невольную улыбку. Тем не менее, она не сказала ни слова. Всякое недостойное предположение невольно исключалось благородством ее манер, богатством, которое ее окружало, и той почтительностью, с которой обращался к ней слуга.
— Сколько вы проехали сегодня? — спросила она, разламывая хлеб несколько дрожавшими пальцами.
— От самого Сова, — отвечал я.
— О! А куда вы предполагаете ехать дальше?
— Никуда.
— Очень рада слышать это, — промолвила она с очаровательной улыбкой. — У вас нет знакомых в Ниме?
— Не было, но теперь есть.
Она взглянула мне прямо в глаза.
— Чтобы вы чувствовали себя еще свободнее, — проговорила она, — я скажу вам свое имя. Вашего я не спрашиваю.
— Как! Разве вы его не знаете?
— Нет, — со смехом отвечала она.
Пока она смеялась, я заметил, что она гораздо моложе, чем я предполагал.
— Конечно, вы можете сами сказать мне ваше имя, если вам кажется это нужным.
— В таком случае, позвольте представиться, сударыня: виконт де Со из Кагора, к вашим услугам.
Она замерла и устремила на меня взор, в котором читалось неподдельное изумление. Мне даже показалось, что в нем промелькнул ужас.
— Виконт де Со из Кагора? — переспросила она.
— Да, сударыня. Боюсь, что меня здесь приняли за кого-то другого, — добавил я, видя ее испуг.
— О, нет! — отвечала она.
Чтобы дать выход охватившим ее чувствам, она принялась опять смеяться и хлопать в ладоши.
— Нет! Нет! Тут нет ошибки! — весело вскричала она. — Напротив! Теперь я знаю, кто вы, и хочу предложить тост за вас! Альфонс! Наполните стакан господина виконта и оставьте нас вдвоем! Теперь, — продолжала она, когда слуга вышел, — вы должны выпить со мной по-английски за здоровье…
Она внезапно смолкла и лукаво посмотрела на меня.
— Я весь внимание, — сказал я, кланяясь.
— За здоровье прекрасной Денизы!
Теперь была моя очередь изумляться и смущаться. Но она только смеялась и хлопала руками, крича с детским увлечением:
— Вы должны пить, сударь! Должны пить!
Краснея под ее взглядами, я храбро осушил свой стакан.
— Прекрасно, — промолвила она, когда я поставил его на стол. — Теперь я могу передать вам из самого достоверного источника, что там не падают духом.
— Почему вы знаете эти достоверные источники? — спросил я.
— Ах, почему я знаю? — спросила она наивно. — Это единственный вопрос?
Однако, она так и не ответила мне. Но с этого момента она изменила тон. Бросив излишнюю сдержанность, она бомбардировала меня веселыми шутками, от которых я оборонялся, как мог. Дуэль эта была не лишена пикантности. Нападки ее становились тем сильнее, чем ближе приходилось касаться моих отношений к Денизе. И я был очень рад, когда часы пробили восемь, и это обстоятельство заставило ее смолкнуть. При этом ее лицо сделалось почти мрачным, она вздохнула и уныло посмотрела перед собой без определенной цели. Я спросил, не почувствовала ли она себя худо.
— Я хочу устроить вам испытание, — отвечала она.
— Вы хотите, чтобы я что-нибудь сделал?
— Я хочу, чтобы вы проводили меня в одно место.
— Готов вам сопутствовать, — живо отвечал я, поднимаясь. — Я был бы трусом, если бы не сделал этого. Но, кажется, сударыня, вы хотели сообщить мне ваше имя?
— Меня зовут мадам Катино, — отвечала она.
Не знаю, что почудилось ей, но она поспешила прибавить, густо покраснев:
— Я вдова, а остальное вас не касается.
— Слушаюсь.
— Я буду ждать вас в зале, — закончила она спокойно.
Я отворил дверь, и она вышла. Совершенно сбитый с толку этим приключением, я немного походил взад и вперед по комнате, потом тоже пошел вниз. При слабом свете лампы, освещавшей залу, я увидел ее, стоящей у лестницы. На голове ее была черная мантилья, а на плечи наброшен тоже темный плащ. Слуга молча подал мне шляпу и плащ. Не говоря ни слова, таинственная незнакомка повела меня по длинному коридору.
В конце этого коридора мелькнул какой-то свет. Он упал мне прямо на шляпу, которую я держал в руках. Каково же было мое удивление, когда вместо трехцветной кокарды, которую я носил, на ней оказалась красная!
Незнакомка слышала, что я остановился и, обернувшись, заметила мое изумление. Она быстро взяла меня под руку и шепотом проговорила:
— Только на один час, только на час! Дайте мне вашу руку.
Взволнованный (я начинал предчувствовать осложнения и даже опасность), я надел шляппу и подал ей руку. Вскоре мы вышли в темный узкий переулок. Она сразу повернула налево, и мы молча прошли шагов сто или полтораста, пока не очутились около низкой двери, из-под которой выбивался луч света. Незнакомка, слегка пожимая мне руку, указывала путь. Мы переступили через порог и оказались в узком вестибюле. Еще через несколько шагов мы оказались… в церкви, переполненной безмолвными богомольцами!
Моя спутница приложила палец к губам, призывая сохранять молчание, и повела меня вдоль бокового притвора, пока мы не нашли свободного места у одной из колонн. Она сделала мне знак, чтобы я встал около колонны, а сама опустилась на колени.
Получив возможность осмотреться свободно, я оглядывался вокруг, словно зачарованный. Середина церкви, слабо освещенная, казалась еще темней от множества темных плащей и накидок коленопреклоненных женщин. Мужчины в основном стояли возле колонн и сзади, откуда доносился тихий гул — единственный звук, нарушавший это тяжелое молчание. Красная лампада, горевшая перед алтарем, бросала слабый отблеск на эту черную массу, и темнота от этого делалась как будто еще гуще.
Тишина, царившая в храме, подавляла меня. Толпа и закрытое пространство, наполненное мраком, начинали действовать на нервы, а сердце, сам не знаю отчего, билось все сильнее и сильнее. Наконец, когда чувство угнетения стало невыносимым, из алтаря послышались знакомые меланхолические звуки «Misere, Domine».
Было что-то особенно торжественное в этих звуках, и они, то поднимаясь, то опускаясь в тишине, потрясали молящихся до глубины души. Слезы заволакивали глаза, невидимая рука сжимала горло, головы поникли даже у сильных людей, а руки их дрожали.
Пение смолкло. Псалом окончился. Среди тьмы внезапно вспыхнул яркий огонек. Показалось худое, бледное лицо с горящими глазами, устремленными не на молящихся, а поверх их голов, туда, где на арках свода смутно виднелись изображения святых.
Началась проповедь.
Сначала проповедник тихо и монотонно заговорил о неисповедимых путях Господних, о вечности прошлого и мимолетности настоящего, о всемогуществе Божием, перед которым ничто и время, и пространство. Потом, постепенно усиливая голос, он перешел к церкви — Божьему орудию на земле, к делу, которое она вершила в течение целых веков. Он призывал молящихся держаться церкви, стоять за нее.
Не успел проповедник произнести последние слова, как свет около него потух, и безгласная масса снова погрузилась в темноту. Правда, теперь толпа была охвачена волнением. Мужчины переминались с ноги на ногу со странным шумом, который, сгущаясь под сводами, напоминал отдаленный гром. Женщины рыдали, вскрикивая, и громко молились. Священник, стоя у алтаря, благословлял богомольцев дрожащим от волнения голосом.
Я едва пришел в себя от всего испытанного, когда моя спутница дотронулась до моей руки и, сделав знак, чтобы я шел за ней, быстро поднялась с колен и пошла назад, к двери. Ночной воздух пахнул на нас свежестью. Через несколько минут мы были уже дома у m-me Катино, перед освещенным салоном, где я впервые ее увидел.
Прежде, чем я успел сообразить, что она собирается делать, она повернулась ко мне стремительно и обеими ручками схватила мою руку. Слезы градом покатились по ее щекам.
— Кто со Мною! — вскричала она, повторяя слова проповеди.
И, закрыв лицо руками, она так же стремительно отвернулась.
Я стоял в полном смущении: вид этой плачущей женщины произвел на меня глубокое впечатление. Некоторое время я молчал.
— Сударыня, — начал я неуверенно наконец, — вы были так любезны по отношению ко мне, и я страшно сожалению, что не могу отблагодарить вас за это.
— Не говорите этого! — воскликнула она, прерывая меня. — Не говорите!
Она положила свои, стиснутые в кулаки, руки мне на плечи и сквозь слезы пристально посмотрела на меня.
— Простите меня, — сдержавшись, проговорила она. — Я неправильно взялась за дело. Я чувствую слишком сильно и спрашиваю слишком быстро. Но вы не измените своему достоинству? Не измените?
— Однако, на меня возложено поручение от комитета, — заметил я.
— Откажитесь от него.
— Но это не уничтожит моего отношения к комитету.
— Кто со Мной!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32