Александр Иванович Абрамов
Белые начинают…



Александр Абрамов
Белые начинают…

Рассказ


Художник И. Блиох

1. «ДАЧНОЕ» ДЕЛО

Подымаясь по лестнице, майор Жемчужный чуть не столкнулся с девушкой в сером легком костюме. Она стремительно пронеслась – другого глагола и не подберешь! – вниз, прикрывая носовым платком явно заплаканные глаза. «Сколько своего горя несут сюда люди», – подумал майор, но раздумья его тотчас же были прерваны: окликнула секретарша отдела. Жемчужного требовал к себе начальник отдела угрозыска полковник милиции Кершин. Он критически оглядел майора и усмехнулся:
– Толстеешь…
– Старею… – в тон ему ответил Жемчужный. – Возраст, товарищ полковник.
– Есть шанс похудеть. «Дачное» дело знаешь?
– Кутыринское? Немного знаю.
– Придется познакомиться вплотную.
Жемчужный удивился, «Дачным» делом здесь называли дело о недавнем убийстве профессора Заболотского, которое вел один из старейших и очень опытных работников уголовного розыска, подполковник Кутырин.
– Ничего не понимаю, – сказал Жемчужный, – а Кутырин?
– У него инфаркт, – вздохнул Кершин. – Вчера в больницу увезли.
Жемчужный задумался. Жаль Кутырина. Поправится, уйдет на пенсию, а вместе с ним уйдет в прошлое еще одна живая страница истории милиции города. Без Кутырина даже трудно себе представить уголовный розыск.
– А кто еще работал по этому делу? – после некоторого раздумья спросил Жемчужный.
– От нас – капитан Парамонов и старший лейтенант Рыжов, – отвечал полковник. – А ведет следствие старший следователь прокуратуры Михайлов. Ты с ним работал?
– Было дело…
«Михайлов – опытнейший работник прокуратуры, да и Кутырин тоже, как говорится, краса и гордость угрозыска, – подумал Жемчужный. – Неужели они запутались?..»
– Поговори с Михайловым, ознакомься с материалами и доложи свои соображения.
…И разговор с Михайловым, и тщательное ознакомление с делом только подтвердили опасения Жемчужного: в процессе расследования пока ничего не прояснилось.
Обстоятельства убийства профессора Заболотского, одного из крупнейших знатоков славянской филологии, были действительно загадочны. Труп его нашли воскресным утром на даче, в большой комнате, служившей ученому и кабинетом и столовой.
Дверь комнаты была заперта изнутри. Окно в сад открыто настежь. Самодельная финка, искусно выточенная из напильника, торчала между лопаток. По заключению медицинской экспертизы, смерть последовала вскоре после полуночи от кровоизлияния в области сердца.
Убитый лежал ничком на ковре возле шахматного столика. Два легких соломенных кресла, подвинутые к столику, несколько черных и белых фигурок на доске, кучка таких же фигурок на краю стола – все говорило о том, что шахматная партия была не закончена или прервана.
Посреди комнаты на обеденном столе громоздились неубранные тарелки, рюмки, бокалы, бутылки из-под вина – следы ужина, сервированного на несколько человек. Повсюду – окурки и пепел: в комнате курили сигареты, папиросы и даже трубку. Она лежала с краю на шахматном столике, должно быть, ее курил сам хозяин. На зеленом сукне письменного стола обнаружили крохотные пятна крови: вероятно, кто-то из гостей профессора порезался о лезвие безопасной бритвы, торчавшее из-под толстого стекла на столе. А под столом найдена светло-серая пиджачная пуговица.
В замочной скважине распахнутого сейфа торчала связка ключей, а на полке внутри лежали аккуратные стопки исписанных тетрадей. Профессор работал над книгой по истории древнеславянских языков и хранил черновики в сейфе. Из денег в сейфе нашли только одну двадцатипятирублевку, прикрытую упавшей тетрадью. А между тем накануне профессор получил в издательстве гонорар за монографию – около трех тысяч в банковских пачках. За ужином Заболотский и рассказал о гонораре, и о сумме упомянул. Сейф у него, по словам свидетелей, был в это время раскрыт. Кто-то из гостей сделал профессору замечание: мол, так крупные суммы не хранят. Профессор, как говорят, отмахнулся – кому, дескать, грабить? – сейфа не закрыл, а между тем все деньги исчезли. Значит, было кому…
Под окном с трудом удалось обнаружить чьи-то следы, размытые дождем.
Кто же был в гостях?
Жемчужный взял листок бумаги, на котором рукой Кутырина были написаны несколько имен и фамилий.

Валя.
Маслов.
Вера Тимофеевна – жена Маслова.
Полковник Хмара.
Сизов.

Фамилии Сизова, Хмары и Маслова подчеркнуты красным карандашом – это соседи по дачному поселку. Валя приходилась профессору дальней родственницей, последнее время жила у него в мезонине. У отставного полковника Хмары и у доктора Маслова были собственные дачи, а лаборант Сизов снимал в поселке комнату с верандой.
Гости разошлись около одиннадцати. Профессор спросил, не хочет ли кто-нибудь сыграть с ним партию в шахматы. Желающих не нашлось. Маслова увела домой жена. Хмара беспокоился о дочери, уехавшей «на ночь глядя» в город к подруге. А Сизов вообще казался чем-то раздраженным. Профессор даже спросил его, не случилось ли что… «Голова почему-то разболелась, – ответил Сизов. – Пройдусь немного. Буду возвращаться – может, зайду…»
Обещал зайти и Хмара, «если Ленка уже дома». Валя, проводив Масловых, пошла к себе в мезонин и легла спать. К профессору она больше не заходила, хотя в его комнате горел свет и слышались чьи-то голоса.
А утром Заболотского нашли мертвым.

2. РОДСТВЕННИКИ И ГОСТИ

Ясным на первый взгляд казалось только одно: мотив преступления. Исчезнувшие деньги – это достаточно убедительно. Но убедительно ли? Убийство из-за трех тысяч?.. Михайлов сказал:
– Слишком невелика сумма, чтобы из-за нее убивать. Кутырин, кстати, тоже сомневался… Подумай, майор, подумай…
Жемчужный еще раз перечитал дело. Вот показания дочери Заболотского, Марии Львовны, сотрудницы одного из научно-исследовательских институтов. Она, хотя и жила отдельно от отца, иногда приезжала к нему на дачу. Отношения между ними уже давно были натянутыми. А за последнее время они еще более ухудшились.
Несколько раз прослушивал майор магнитофонную запись допроса.

«– Значит, отец жил один?
– Один. Я не могла ужиться с его второй женой. А когда они разошлись, я все равно не хотела простить отцу: ведь после смерти матери он обещал мне никогда не жениться…
– А давно он разошелся со второй женой?
– Еще во время войны, в эвакуации. Мы жили тогда в Ашхабаде.
– Где же она сейчас?
– Там же, вместе со своим сыном от первого брака. Работает артисткой городского театра. Сыну, наверное, уже более сорока.
– А как сложились ее отношения с вашим отцом после развода?
– Никак. Разошлись – и все. Недолго прожили. По-моему, даже не переписывались. Только Виктор один раз и навестил его за последние лет десять…
– Подружились?
– Наоборот: расстались как чужие.
– А что вы можете сказать о Вале?
– Валя – это дочка троюродной сестры моего отца, студентка. Учится в юридическом институте. Ну, а с кем встречается и где бывает – право, не знаю…»

Жемчужный снова и снова включал магнитофон. «С чего начинать? – думал он. – С кого? С гостей или родственников? Прежде всего необходимо установить всех, кто мог знать о хранящихся в сейфе деньгах. О них могли знать не только присутствующие на вечере».
И все-таки начинать пришлось с участников ужина.
Жемчужный взял чистый лист бумаги и крупно написал: «Черенцова Валя, двадцать два года…» Интересно, как она вела себя на допросах? Была искренней или играла? Трудно иногда судить об этом по протоколам: нет подтекста, нет ощущения живого человеческого слова, смысл которого порой зависит от того, как оно произнесено.
Он с интересом прослушал еще одну запись: Парамонов беседовал с Валентиной.

«– Как реагировали гости, когда профессор рассказал о деньгах? – спрашивал Парамонов.
– Не помню. Смеялись, кажется… Кто-то даже зааплодировал почему-то… А вот еще: Вера в шутку попросила профессора немедленно закрыть сейф, а то она готова соблазниться такой суммой…
– Кто упрекнул профессора в неумении хранить деньги? Не помните?..
– Точно не помню. Кажется, Хмара.
– А Сизов?
– Он тоже пошутил. Только очень мрачно. Он вообще был в этот вечер в плохом настроении.
– Что же он сказал все-таки?
– Сказал, что в нем сидит Раскольников. Что-то в этом роде. Не помню».

Жемчужному понравился характер допроса. Но почему Парамонов сосредоточил внимание на Сизове? Неужели из-за этой глупой шутки? А может быть, потому, что Сизов обещал вернуться и сыграть в шахматы? Но ведь и Хмара обещал заглянуть к профессору. И кто-то действительно был у профессора, когда Валя, проводив Масловых, вернулась домой.
«Лестница в мезонин ведет из передней, куда выходит и дверь из комнаты профессора, – читал Жемчужный показания Вали Черенцовой. – Я задержалась на секунду, вытирая ноги: на улице было грязно, дождь. Из-за двери дядиной комнаты тянулась узенькая полоска света и слышались голоса. Я слышала, как дядя спросил кого-то: „А почему ты в перчатках?“ Другой голос ему что-то ответил, но что именно, я не разобрала. Потом услышала уже сверху, как внизу щелкнул дверной замок: кто-то запер дверь изнутри. Я долго прислушивалась, но внизу было тихо. Потом вдруг что-то упало. Подумала, что дядя передвигал стол. Но звона посуды не слыхала. Постояла минутку у окна и легла спать… Вот только когда закрывала окно – из-за комаров, – увидела в саду мелькнувший огонек сигареты».
Огонек сигареты в саду заметил и Сизов, возвращаясь домой с прогулки. По его словам, было около двенадцати ночи. У профессора в комнате горела лампа, окно было открыто. Сизов постоял у калитки, раздумывая, зайти или не зайти. Но время было позднее, и он направился к своему дому.
Итак, Сизов не заходил к профессору после ужина. Масловы тоже не возвращались. Не приходил вторично и Хмара. Показания полковника подтвердил жилец, снимавший у него беседку с верандой: Хмара, по его словам, встретился с приехавшей дочерью и остался дома.
Еще один листок привлек внимание Жемчужного. На четвертушке бумаги мелким почерком Кутырина было написано несколько неразборчивых строк. По всему было видно, что подполковник наспех записал мелькнувшие у него мысли.
«Кто мог быть у профессора ночью? Подумать, необязательно учитывая участников ужина.
Один или двое?
«Почему ты в перчатках?» Может быть, «вы»? Обмолвка.
Кому он так мог сказать? Проверить: с кем он общался на «ты».
Кто играл в шахматы?
Чей огонек был в саду?»
Жемчужный внимательно пересмотрел всю папку, которую нашел в сейфе у Кутырина. Он знал о привычке подполковника записывать на клочках бумаги мысли и наблюдения. Однако таких листков в папке было немного и они не содержали ничего существенного. Лишь вот эти наспех записанные мысли представляли интерес для розыска. Видимо, собранные показания свидетелей еще не давали сформироваться какой-то определенной версии.
«У меня ее тоже пока нет», – подумал Жемчужный.

3. СТРАННАЯ ПАРТИЯ!

В дверь постучали. Чисто выбритый, подтянутый, словно на параде, в кабинет вошел капитан милиции Парамонов.
– Разобрались, Леонид Николаевич? – кивнул он на папку.
– Тут, милок, разбираться и разбираться! А я не Эркюль Пуаро.
– Что-нибудь заинтересовало?
– Кое-что. У Кутырина я обнаружил несколько отрывочных записей. Читал?
– Читал. Только никого, кроме гостей за ужином, привлечь к этому делу не могу.
– Кто, кроме них, мог знать об авторском гонораре профессора?
– Среди дачников никто, по-моему. Профессор не любил хвастаться. Он и гостям-то о деньгах случайно сказал.
– Но о получении трех тысяч знали в издательстве. В редакции, в бухгалтерии – наверняка. И у кого угодно может быть муж, брат, друг. Надо там поработать. Бросим на это дело старшего лейтенанта Рыжова. Ну, а мы гостями займемся. – Жемчужный взглянул на список ужинавших. – Кстати, вы не знаете, почему в кутыринском списке подчеркнуты фамилии Сизова и Хмары?
– Это шахматные партнеры профессора. Хмара игрок попроще, а у Сизова первый разряд.
– А другие?
– Умеет и доктор. Только кто ж рискнет сражаться с кандидатом в мастера?
– Положение фигур записано? – вдруг заинтересовался Жемчужный.
– Вот! – Парамонов веером рассыпал по столу принесенную им пачку фотографий, на одной из которых был заснят шахматный столик с расставленными на нем фигурками. Партия явно заканчивалась. С каждой стороны короля поддерживали ладья, легкая фигура и пешка. Но единственную пешку черных защищал, кроме того, и черный ферзь, сама же она достигла последней линии и была уже не пешкой, а вторым ферзем. Катастрофа белых была очевидной.
– Разобрались, Леонид Николаевич? – спросил Парамонов.
Жемчужный кивнул, продолжая всматриваться в расположение фигур: он никак не мог понять, почему белые, потеряв ферзя без компенсации, все еще продолжали сопротивляться?
– Странная партия, – сказал Жемчужный.
– Почему странная? – робко возразил ему Парамонов. – Черные выигрывают, вот и все.
– А какими играл профессор?
– Белыми. Мы нашли отпечатки его пальцев на всех фигурах. А здесь вот видите… – Парамонов подвинул Жемчужному другой снимок, на котором виднелись десять симметрично расположенных оттисков пальцев. – Оставлены Сизовым на ладье, коне и ферзе, а также на нескольких пешках.
Жемчужный, казалось, не слушал его, задумчиво хмурился и молчал.
– Нелепо, все нелепо, – проговорил он глубокомысленно. – Профессор не мог играть белыми.
Взгляды их встретились. Парамонов явно не понимал, к чему клонит Жемчужный. Майор протянул ему снимок доски:
– Взгляните на белых… Будете доигрывать партию в таком положении? Нет. И я не буду. Профессор – тем более, если даже он зевнул на старости лет. Но до такого положения даже зевающий не доходит, особенно если у него равной силы противник.
– Он сдался: белые все же не сделали хода.
– До такого положения умный игрок не доводит. Сдаются раньше.
1 2 3 4