Качество супер, привезли быстро
– заметил прокурор и покрепче ухватился руками за сиденье, чтобы не свалиться на днище при посадке вертолета.
***
– Пошли домой. – Алексей глянул на небо. – Сейчас ливанет.
***
– Во – темень найбабадская! Так ее и разэтак! – чертыхнулся прокурор, когда все три колеса Ми-8 коснулись железных плит вертолетодромчика.
Мы встали и пошли: с Переслени – домой, на 16-ю авеню, а с прокурором – в расположение дивизии.
***
– Приехав в Сан-Франциско, – продолжал Переслени, – я вскоре сошелся с Ленкой. Совершенно случайно.
Мне как-то позвонили знакомые и спросили, не хочу ли я познакомиться с Сашей, с Александром Вороновым, тоже бывшим военнопленным. Я, конечно, обрадовался. Дали мне его адрес. Рванул к нему. Там-то и увидел Ленку. Ну, у нас с ней закрутилось-понеслось. Одним словом, роман. Ерундовый, конечно, но роман. Однажды она мне говорит: «Слушай, у меня с мужем плохо получается. Если хочешь, давай снимем с тобой квартиру». Вот мы и сняли. Нравится?
Я кивнул, продолжая думать о Воронове. Парень этот тоже жил в Сан-Франциско, но оказался в тюрьме. По официальной американской версии – за ограбление старухи. По неофициальной – из-за мании преследования. Говорят, опекуны Воронова здорово накачали его рассказами о КГБ.
Агенты этой спецслужбы мерещились ему всюду. Однажды вечером он шел по улице. Сразу за ним – пожилая парочка.
Решив, что ему на хвост прочно села советская разведка, принявшая лик старика и старухи, Воронов с кулаками набросился на парочку. Убегая, он, правда, прихватил с собой дамскую сумочку. Словом, история темная. Переслени говорить о ней не захотел.
Незаметно мы оказались у дома Переслени. Дверь открыла Лена. На сей раз она была чуть более приветлива, чем утром, хотя, если честно, ненависть ко мне по-прежнему плескалась в ее красивых глазах.
Почему-то я всегда приходил в восторг от тех женщин, которые ненавидели меня особенно люто. Сколько я ни рылся в своей душе, никогда не мог объяснить этот парадокс. Думаю, что и папаша Фрейд сломал бы зубы, попытайся он разгрызть сей орешек, который, видимо, Лена разнюхала своим женским чутьем, И потому демонстрировала мне свою ненависть открыто, с гордостью. Словно роскошный особняк.
– Ленк, – спросил Алексей, – отвезем журналиста в аэропорт?
В ответ она громыхнула посудой на кухне.
– В нашем распоряжении еще час, – подсчитал Переслени, глянув на часы. – Кофе выпьешь? Отлично…
Во-первых, я не люблю опаздывать, во-вторых, гнать. Но то, что во-первых, не люблю еще больше, чем то, что во-вторых.
Шутка!
Мы сели за журнальный столик. Из кухни вкусно пахло бразильским кофе. Переслени закурил, и тлевшая крошка табака упала ему на штаны. Соорудив пинцет из ногтей указательного и большого пальцев, он удалил пепел с аккуратностью хирурга, оперирующего на человеческом мозге.
За окном сверкнуло, словно кто-то сфотографировал нас при помощи вспышки. Через несколько мгновений где-то на западе Сан-Франциско ухнула гаубица.
– Как услышу гром, – Переслени прикрыл окно, – сразу же перед глазами Афганистан.
Пошел дождь, и несколько брызг упало мне за шиворот.
– Завтра на работу? – спросил я.
– Да, – ответил он. – Встану, как обычно, в шесть утра.
Дорога занимает сорок минут: хожу пешком. К семи должен быть на месте.
– Где?
– В ресторане «На все времена» – «Фор ол сизенс». Я ведь повар. Очень люблю готовить. Мои хозяева – неплохие люди…
Почему-то резануло словосочетание «мои хозяева». Быть может, потому, что никогда за двадцать семь лет своей жизни я не произносил этих слов. (Моим хозяином был не конкретный человек, а система.) И сделаю все, чтобы не произнести в будущем. Гигантский смысл скрыт в этом словосочетании. С определенной точки зрения – смысл многого из того, что происходило на земле на протяжении всей человеческой истории.
Переслени вернулся из кухни с кофейником в руках.
Присев на диван, он стал разливать дымящийся кофе по чашкам. Я с нетерпением ждал, что он скажет дальше. Он молчал, а перед моими глазами вставали и кружились, словно в калейдоскопе Брюстера, тысячи лиц людей, умерших и еще живущих, жаждавших власти и мести, революций, переворотов, светлого будущего для миллионов людей, готовых погибнуть за онтологический аргумент, видевших абсурд жизни, но не веривших в него, принимавших его не как печальный и безысходынй вывод, но как исходную точку и потому сосланных, повешенных расстрелянных, замученных или же (если повезло) захвативших власть и оказавшихся в положении тех, кого надлежит свергать…
– ..Мне нравится работать у них, – продолжал Переслени, потягивая кофе, – но я и сам хочу быть шефом. Я уже почти шеф. Поверь мне! Если бы я сейчас жил в СССР, уже давно был бы шефом. И это не пустые мечты. У меня есть знания и хватка. Я пробьюсь – увидишь! Приезжай через пять лет – я буду всесильным миллионером. Сейчас необходимо поднакопить денег – тогда можно будет самому открыть ресторанчик. А потом – целую сеть, а?!
– Я искренне желаю тебе успеха.
– Ведь как хорошо, как хорошо, что мама в детстве научила меня готовить! Какая она у меня умница!.. Так что я заработаю. Обязательно заработаю много денег. Уже сейчас у меня приличная зарплата. Вдобавок мы трясем время от времени еврейские лавки…
– Алексей, мне пора.
– Погоди, мы довезем тебя – Ленка гоняет быстрее звука.
Я достал из кармана письмо и положил его на стол.
– Это от дяди, – сказал я.
Он ловким движением вскрыл конверт, принялся читать.
Глаза его забегали из стороны в сторону. Я сделал несколько больших глотков кофе, теперь уже остывшего и не обжигавшего рот. Алексей сложил письмо, скользнув ногтем по сгибу.
– Что-то, – медленно и хмуро сказал он, – дядя стал шибко политикой увлекаться. Газеты, понимаешь, цитирует… Скажи честно – ему надиктовали?
– Юрий Сергеевич писал то, что ты сейчас прочитал, при мне. И никто не заставлял его это делать.
Удостоверившись, что дверь на кухню плотно закрыта, я протянул Переслени бумажку, на которой шариковой ручкой был написан телефон Ирины.
– Ты в своем письме к матери просил сообщить адрес Ирины, но Маргарита Сергеевна адреса не помнит. Она дала мне вот этот телефон. Я звонил, но не застал Ирину дома – она где-то отдыхала.
– Тебе дали этот телефон в КГБ, – холодно постановил Переслени. – Я-то уж знаю. Ты сам-то капитан или уже майора получил?
***
– Вот это да! – хлопнул себя ладонью по щеке прокурор, когда мы подходили к КПП. – Запугали же, черти, парня! Значит, так и спросил – капитан ты или уже майор?!
– Так и спросил, – улыбнулся я.
– А ты сообщил ему, что его родная мать полагает, будто он пишет ей письма под диктовку ЦРУ? – спросил прокурор.
– Нет, – ответил я. – Сын и мать доведены шпиономанией почти до помешательства. К чему было подбрасывать дрова и в без того полыхавший костер?
– Зря, – сказал прокурор. – Следовало сообщить… Так что же ты все-таки ему ответил?
– Если один человек убежден в том, что второй человек – верблюд, второму бывает очень трудно доказать обратное, – ответил я.
***
Переслени поглядел на меня исподлобья.
– Впрочем, – сказал он, – мне все равно, кто ты – гебист или журналист. В любом случае приятно поговорить с человеком, приехавшим оттуда.
– Если не хочешь брать телефон, давай его обратно.
Он ничего не ответил, но бумажку с телефоном поглубже упрятал в карман. Лена забрала чашки со стола и понесла их на кухню. Когда дверь захлопнулась, Переслени сказал:
– Как-то я был у приятеля на парти Вечеринка (англ.).
. Мы переписывали кассеты, пили чай… Девчонок не было. Я говорю: «Без женщин нельзя!» – «Давай, – отвечает он, – позвоним моей подружке, пригласим ее и попросим взять с собой какую-нибудь симпатичную девчонку. Идет?» Я обрадовался. Словом, скоро появляется его Ирина с приятельницей. Бог мой – что за Ирина! Мы знакомимся с ней, а я чувствую, что уже по уши ин лав Влюблен (англ.).
… Понимаешь, я впервые полюбил по-настоящему красивую женщину. Роскошная коса на спине, большие глаза, чистый лоб, алые губы… Я медленно, но верно сходил с ума. А потом мы гуляли с ней по свежему снегу вдоль Москвы-реки. Я волновался, жутко хотел курить.
Стрельнул сигаретку у водителя грузовика. Но Ирина сказала, что, если я посмею закурить, она начнет раздеваться… А ведь мороз стоял, снег кругом. Словом, она победила. Мы бродили с ней до вечера, а меня не покидало тягостное предчувствие разлуки. С тех пор она так и осталась в памяти – недосягаемо прекрасной. Первой и последней. Самой дорогой на свете. Ты мне больше не напоминай о ней – не то опять, как баба, разревусь… Ладно?
Мне хотелось успокоить его, но я не знал, как.
– Знаешь, – сказал я и положил руку на его плечо, – по мне, уж лучше страдания неутоленной любви, вечная скорбь и тоска, чем неизбежное разочарование и цепь предопределенных банальностей. Да! Чуть не забыл…
Я еще раз порылся в нагрудном кармане куртки и выложил его старенький профсоюзный билет. Сказал:
– Это тебе на память. Маргарита Сергеевна просила передать.
Алексей раскрыл книжицу и, глянув на фотографию, рассмеялся:
– Какой же я здесь дурак! Ах, дурак! И ничего еще не знаю о том, что случится со мной всего через год… Бедный, глупый мальчик… Знаешь, вместо профсоюзного билета ты бы лучше привез мне веточку рябины… Я когда-то рябину посадил у нас в деревне под Москвой. Хотя, – он махнул рукой, – деревню снесли и рябину, должно быть, тоже не пощадили. Ну, пора ехать!
***
…По пути в аэропорт мы заехали в местную православную церковь. Она одиноко стояла посреди огромного шумного города. Омытая теплым вечерним, еще моросившим дождем. Окутанная туманом и темнотой. Внутри было тепло и сладковато пахло топленым воском.
Переслени подошел ближе к алтарю, и я краем глаза увидел, как зашевелились его губы:
– И крестом святым… Пречистая… Пресвятая.., раба Божия.., упование мое…
О чем просил Переслени Бога в тот теплый августовский вечер под шум дождя и потрескивание свечей? Услышал ли Господь его молитву? А если да, то как рассудил?
***
Приблизительно через две недели в генеральное консульство СССР в Сан-Франциско позвонил человек, назвавшийся Алексеем. Он просил о встрече. Сказал, что находится в закрытой для советских людей зоне Сиэтла. Однако дело было в пятницу вечером, и консульские работники уже собрались расходиться по домам. Человеку, назвавшемуся Алексеем, предложили связаться с консульством в понедельник утром.
Но он больше не позвонил…
***
Ирина недавно вышла замуж. По-прежнему живет в Москве, и, как говорят, брак ее счастливый. Но иногда, раз или два в год, когда странная тоска опускается на сердце, она подходит к телефону и, убедившись, что поблизости никого нет, звонит Маргарите Сергеевне. Они обмениваются новостями, долго разговаривают, вспоминая былое, и прощаются до следующего Ирининого звонка. Повесив трубку, Маргарита Сергеевна достает из комода картонную коробку и беззвучно – чтобы не потревожить соседей – плача, перебирает вещи, оставшиеся от Алексея, – расческу, комсомольский билет, носовой платок… Ирина же спешно прячет в сумочку книжку, где записан телефон женщины, которой не суждено было стать ее свекровью, и идет хлопотать по хозяйству.
XVIII
На центральном направлении вывода войск, в районе Южного Саланга, шла подготовка к последним боевым действиям против Ахмад Шаха. Но здесь, в Найбабаде, что затерялся среди бескрайних пустынных песков, в семидесяти километрах от советской границы, война, казалось, уже закончилась. О ней напоминали лишь бесконечные колонны боевой и транспортной техники, уныло тянувшиеся с юга на север, к Хайратону.
Близ этого глинобитного городка, в расположении мотострелковой дивизии, начальник штаба 40-й армии генерал-майор Соколов разместил запасной армейский командный пункт. Дней за десять до пересечения границы последним советским подразделением сюда, как предполагалось, должен был переместиться командующий армией генерал-лейтенант Громов. На всякий случай оборудовали отдельный модуль для руководителя оперативной группы Министерства обороны, все еще находившегося в Кабуле.
Солдаты его так и окрестили – «домик Варенникова».
В расположении дивизии гасли последние огни. Ночной мороз схватил редкие лужи – они подернулись прозрачной корочкой льда.
Прокурор распрощался со мной близ штаба дивизии и растворился в темноте, похрустывая башмаками по мерзлой воде.
За стеной и колючей проволокой опустились на ночлег припозднившиеся вертолеты. Вскоре пустыня поглотила и их глуховатое урчание.
Командир дивизии полковник Рузляев сидел в своем кабинете за поздней кружкой чая.
Он был коренаст, широкоплеч и, казалось, сколочен на века. Прозрачно-голубые глаза на вышелушенном солнцем и ветрами лице зло посверкивали по сторонам. Движения точные, быстрые. Энергией, которой зарядили этого человека сорок один год назад мать и отец, можно было запускать ракеты и двигать поезда. Он лукаво улыбался, прячась за фиолетовым дымом сигаретки.
Закончив десять лет назад бронетанковую академию, Рузляев попал в Сибирский военный округ, став начальником штаба танкового полка. Потом командовал мотострелковым полком на БМП, а в 83-м опять был назначен начальником штаба, но уже дивизии.
Оказавшись в Афганистане в 87-м, Рузляев принял дивизию у полковника Шеховцова и с тех пор командовал ею.
Когда-то – в Кундузе, а теперь вот в Найбабаде.
– С Шеховцовым мы познакомились в апреле 87-го, – вспомнил я, – когда он проводил операцию по уничтожению группировки Гаюра.
– В Багланах? – прищурился Рузляев.
– Да. И хотя Гаюр был окружен со всех сторон нашими и афганскими подразделениями – блоки стояли через каждые двадцать пять – тридцать метров, – ему удалось уйти.
Он еще воюет?
– Воюет, тудыть его мать! – выругался Рузляев. – Тогда, весной 87-го, Шеховцов и впрямь взял его в кулак. Казалось, не уйдет. Но Гаюр всех перехитрил. Одни убеждены, что он, переодевшись в женскую одежду, просочился сквозь окружение, другие – что подкупил царандоевцев и те вывезли его на бронетранспортерах, их-то никто не проверял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
***
– Пошли домой. – Алексей глянул на небо. – Сейчас ливанет.
***
– Во – темень найбабадская! Так ее и разэтак! – чертыхнулся прокурор, когда все три колеса Ми-8 коснулись железных плит вертолетодромчика.
Мы встали и пошли: с Переслени – домой, на 16-ю авеню, а с прокурором – в расположение дивизии.
***
– Приехав в Сан-Франциско, – продолжал Переслени, – я вскоре сошелся с Ленкой. Совершенно случайно.
Мне как-то позвонили знакомые и спросили, не хочу ли я познакомиться с Сашей, с Александром Вороновым, тоже бывшим военнопленным. Я, конечно, обрадовался. Дали мне его адрес. Рванул к нему. Там-то и увидел Ленку. Ну, у нас с ней закрутилось-понеслось. Одним словом, роман. Ерундовый, конечно, но роман. Однажды она мне говорит: «Слушай, у меня с мужем плохо получается. Если хочешь, давай снимем с тобой квартиру». Вот мы и сняли. Нравится?
Я кивнул, продолжая думать о Воронове. Парень этот тоже жил в Сан-Франциско, но оказался в тюрьме. По официальной американской версии – за ограбление старухи. По неофициальной – из-за мании преследования. Говорят, опекуны Воронова здорово накачали его рассказами о КГБ.
Агенты этой спецслужбы мерещились ему всюду. Однажды вечером он шел по улице. Сразу за ним – пожилая парочка.
Решив, что ему на хвост прочно села советская разведка, принявшая лик старика и старухи, Воронов с кулаками набросился на парочку. Убегая, он, правда, прихватил с собой дамскую сумочку. Словом, история темная. Переслени говорить о ней не захотел.
Незаметно мы оказались у дома Переслени. Дверь открыла Лена. На сей раз она была чуть более приветлива, чем утром, хотя, если честно, ненависть ко мне по-прежнему плескалась в ее красивых глазах.
Почему-то я всегда приходил в восторг от тех женщин, которые ненавидели меня особенно люто. Сколько я ни рылся в своей душе, никогда не мог объяснить этот парадокс. Думаю, что и папаша Фрейд сломал бы зубы, попытайся он разгрызть сей орешек, который, видимо, Лена разнюхала своим женским чутьем, И потому демонстрировала мне свою ненависть открыто, с гордостью. Словно роскошный особняк.
– Ленк, – спросил Алексей, – отвезем журналиста в аэропорт?
В ответ она громыхнула посудой на кухне.
– В нашем распоряжении еще час, – подсчитал Переслени, глянув на часы. – Кофе выпьешь? Отлично…
Во-первых, я не люблю опаздывать, во-вторых, гнать. Но то, что во-первых, не люблю еще больше, чем то, что во-вторых.
Шутка!
Мы сели за журнальный столик. Из кухни вкусно пахло бразильским кофе. Переслени закурил, и тлевшая крошка табака упала ему на штаны. Соорудив пинцет из ногтей указательного и большого пальцев, он удалил пепел с аккуратностью хирурга, оперирующего на человеческом мозге.
За окном сверкнуло, словно кто-то сфотографировал нас при помощи вспышки. Через несколько мгновений где-то на западе Сан-Франциско ухнула гаубица.
– Как услышу гром, – Переслени прикрыл окно, – сразу же перед глазами Афганистан.
Пошел дождь, и несколько брызг упало мне за шиворот.
– Завтра на работу? – спросил я.
– Да, – ответил он. – Встану, как обычно, в шесть утра.
Дорога занимает сорок минут: хожу пешком. К семи должен быть на месте.
– Где?
– В ресторане «На все времена» – «Фор ол сизенс». Я ведь повар. Очень люблю готовить. Мои хозяева – неплохие люди…
Почему-то резануло словосочетание «мои хозяева». Быть может, потому, что никогда за двадцать семь лет своей жизни я не произносил этих слов. (Моим хозяином был не конкретный человек, а система.) И сделаю все, чтобы не произнести в будущем. Гигантский смысл скрыт в этом словосочетании. С определенной точки зрения – смысл многого из того, что происходило на земле на протяжении всей человеческой истории.
Переслени вернулся из кухни с кофейником в руках.
Присев на диван, он стал разливать дымящийся кофе по чашкам. Я с нетерпением ждал, что он скажет дальше. Он молчал, а перед моими глазами вставали и кружились, словно в калейдоскопе Брюстера, тысячи лиц людей, умерших и еще живущих, жаждавших власти и мести, революций, переворотов, светлого будущего для миллионов людей, готовых погибнуть за онтологический аргумент, видевших абсурд жизни, но не веривших в него, принимавших его не как печальный и безысходынй вывод, но как исходную точку и потому сосланных, повешенных расстрелянных, замученных или же (если повезло) захвативших власть и оказавшихся в положении тех, кого надлежит свергать…
– ..Мне нравится работать у них, – продолжал Переслени, потягивая кофе, – но я и сам хочу быть шефом. Я уже почти шеф. Поверь мне! Если бы я сейчас жил в СССР, уже давно был бы шефом. И это не пустые мечты. У меня есть знания и хватка. Я пробьюсь – увидишь! Приезжай через пять лет – я буду всесильным миллионером. Сейчас необходимо поднакопить денег – тогда можно будет самому открыть ресторанчик. А потом – целую сеть, а?!
– Я искренне желаю тебе успеха.
– Ведь как хорошо, как хорошо, что мама в детстве научила меня готовить! Какая она у меня умница!.. Так что я заработаю. Обязательно заработаю много денег. Уже сейчас у меня приличная зарплата. Вдобавок мы трясем время от времени еврейские лавки…
– Алексей, мне пора.
– Погоди, мы довезем тебя – Ленка гоняет быстрее звука.
Я достал из кармана письмо и положил его на стол.
– Это от дяди, – сказал я.
Он ловким движением вскрыл конверт, принялся читать.
Глаза его забегали из стороны в сторону. Я сделал несколько больших глотков кофе, теперь уже остывшего и не обжигавшего рот. Алексей сложил письмо, скользнув ногтем по сгибу.
– Что-то, – медленно и хмуро сказал он, – дядя стал шибко политикой увлекаться. Газеты, понимаешь, цитирует… Скажи честно – ему надиктовали?
– Юрий Сергеевич писал то, что ты сейчас прочитал, при мне. И никто не заставлял его это делать.
Удостоверившись, что дверь на кухню плотно закрыта, я протянул Переслени бумажку, на которой шариковой ручкой был написан телефон Ирины.
– Ты в своем письме к матери просил сообщить адрес Ирины, но Маргарита Сергеевна адреса не помнит. Она дала мне вот этот телефон. Я звонил, но не застал Ирину дома – она где-то отдыхала.
– Тебе дали этот телефон в КГБ, – холодно постановил Переслени. – Я-то уж знаю. Ты сам-то капитан или уже майора получил?
***
– Вот это да! – хлопнул себя ладонью по щеке прокурор, когда мы подходили к КПП. – Запугали же, черти, парня! Значит, так и спросил – капитан ты или уже майор?!
– Так и спросил, – улыбнулся я.
– А ты сообщил ему, что его родная мать полагает, будто он пишет ей письма под диктовку ЦРУ? – спросил прокурор.
– Нет, – ответил я. – Сын и мать доведены шпиономанией почти до помешательства. К чему было подбрасывать дрова и в без того полыхавший костер?
– Зря, – сказал прокурор. – Следовало сообщить… Так что же ты все-таки ему ответил?
– Если один человек убежден в том, что второй человек – верблюд, второму бывает очень трудно доказать обратное, – ответил я.
***
Переслени поглядел на меня исподлобья.
– Впрочем, – сказал он, – мне все равно, кто ты – гебист или журналист. В любом случае приятно поговорить с человеком, приехавшим оттуда.
– Если не хочешь брать телефон, давай его обратно.
Он ничего не ответил, но бумажку с телефоном поглубже упрятал в карман. Лена забрала чашки со стола и понесла их на кухню. Когда дверь захлопнулась, Переслени сказал:
– Как-то я был у приятеля на парти Вечеринка (англ.).
. Мы переписывали кассеты, пили чай… Девчонок не было. Я говорю: «Без женщин нельзя!» – «Давай, – отвечает он, – позвоним моей подружке, пригласим ее и попросим взять с собой какую-нибудь симпатичную девчонку. Идет?» Я обрадовался. Словом, скоро появляется его Ирина с приятельницей. Бог мой – что за Ирина! Мы знакомимся с ней, а я чувствую, что уже по уши ин лав Влюблен (англ.).
… Понимаешь, я впервые полюбил по-настоящему красивую женщину. Роскошная коса на спине, большие глаза, чистый лоб, алые губы… Я медленно, но верно сходил с ума. А потом мы гуляли с ней по свежему снегу вдоль Москвы-реки. Я волновался, жутко хотел курить.
Стрельнул сигаретку у водителя грузовика. Но Ирина сказала, что, если я посмею закурить, она начнет раздеваться… А ведь мороз стоял, снег кругом. Словом, она победила. Мы бродили с ней до вечера, а меня не покидало тягостное предчувствие разлуки. С тех пор она так и осталась в памяти – недосягаемо прекрасной. Первой и последней. Самой дорогой на свете. Ты мне больше не напоминай о ней – не то опять, как баба, разревусь… Ладно?
Мне хотелось успокоить его, но я не знал, как.
– Знаешь, – сказал я и положил руку на его плечо, – по мне, уж лучше страдания неутоленной любви, вечная скорбь и тоска, чем неизбежное разочарование и цепь предопределенных банальностей. Да! Чуть не забыл…
Я еще раз порылся в нагрудном кармане куртки и выложил его старенький профсоюзный билет. Сказал:
– Это тебе на память. Маргарита Сергеевна просила передать.
Алексей раскрыл книжицу и, глянув на фотографию, рассмеялся:
– Какой же я здесь дурак! Ах, дурак! И ничего еще не знаю о том, что случится со мной всего через год… Бедный, глупый мальчик… Знаешь, вместо профсоюзного билета ты бы лучше привез мне веточку рябины… Я когда-то рябину посадил у нас в деревне под Москвой. Хотя, – он махнул рукой, – деревню снесли и рябину, должно быть, тоже не пощадили. Ну, пора ехать!
***
…По пути в аэропорт мы заехали в местную православную церковь. Она одиноко стояла посреди огромного шумного города. Омытая теплым вечерним, еще моросившим дождем. Окутанная туманом и темнотой. Внутри было тепло и сладковато пахло топленым воском.
Переслени подошел ближе к алтарю, и я краем глаза увидел, как зашевелились его губы:
– И крестом святым… Пречистая… Пресвятая.., раба Божия.., упование мое…
О чем просил Переслени Бога в тот теплый августовский вечер под шум дождя и потрескивание свечей? Услышал ли Господь его молитву? А если да, то как рассудил?
***
Приблизительно через две недели в генеральное консульство СССР в Сан-Франциско позвонил человек, назвавшийся Алексеем. Он просил о встрече. Сказал, что находится в закрытой для советских людей зоне Сиэтла. Однако дело было в пятницу вечером, и консульские работники уже собрались расходиться по домам. Человеку, назвавшемуся Алексеем, предложили связаться с консульством в понедельник утром.
Но он больше не позвонил…
***
Ирина недавно вышла замуж. По-прежнему живет в Москве, и, как говорят, брак ее счастливый. Но иногда, раз или два в год, когда странная тоска опускается на сердце, она подходит к телефону и, убедившись, что поблизости никого нет, звонит Маргарите Сергеевне. Они обмениваются новостями, долго разговаривают, вспоминая былое, и прощаются до следующего Ирининого звонка. Повесив трубку, Маргарита Сергеевна достает из комода картонную коробку и беззвучно – чтобы не потревожить соседей – плача, перебирает вещи, оставшиеся от Алексея, – расческу, комсомольский билет, носовой платок… Ирина же спешно прячет в сумочку книжку, где записан телефон женщины, которой не суждено было стать ее свекровью, и идет хлопотать по хозяйству.
XVIII
На центральном направлении вывода войск, в районе Южного Саланга, шла подготовка к последним боевым действиям против Ахмад Шаха. Но здесь, в Найбабаде, что затерялся среди бескрайних пустынных песков, в семидесяти километрах от советской границы, война, казалось, уже закончилась. О ней напоминали лишь бесконечные колонны боевой и транспортной техники, уныло тянувшиеся с юга на север, к Хайратону.
Близ этого глинобитного городка, в расположении мотострелковой дивизии, начальник штаба 40-й армии генерал-майор Соколов разместил запасной армейский командный пункт. Дней за десять до пересечения границы последним советским подразделением сюда, как предполагалось, должен был переместиться командующий армией генерал-лейтенант Громов. На всякий случай оборудовали отдельный модуль для руководителя оперативной группы Министерства обороны, все еще находившегося в Кабуле.
Солдаты его так и окрестили – «домик Варенникова».
В расположении дивизии гасли последние огни. Ночной мороз схватил редкие лужи – они подернулись прозрачной корочкой льда.
Прокурор распрощался со мной близ штаба дивизии и растворился в темноте, похрустывая башмаками по мерзлой воде.
За стеной и колючей проволокой опустились на ночлег припозднившиеся вертолеты. Вскоре пустыня поглотила и их глуховатое урчание.
Командир дивизии полковник Рузляев сидел в своем кабинете за поздней кружкой чая.
Он был коренаст, широкоплеч и, казалось, сколочен на века. Прозрачно-голубые глаза на вышелушенном солнцем и ветрами лице зло посверкивали по сторонам. Движения точные, быстрые. Энергией, которой зарядили этого человека сорок один год назад мать и отец, можно было запускать ракеты и двигать поезда. Он лукаво улыбался, прячась за фиолетовым дымом сигаретки.
Закончив десять лет назад бронетанковую академию, Рузляев попал в Сибирский военный округ, став начальником штаба танкового полка. Потом командовал мотострелковым полком на БМП, а в 83-м опять был назначен начальником штаба, но уже дивизии.
Оказавшись в Афганистане в 87-м, Рузляев принял дивизию у полковника Шеховцова и с тех пор командовал ею.
Когда-то – в Кундузе, а теперь вот в Найбабаде.
– С Шеховцовым мы познакомились в апреле 87-го, – вспомнил я, – когда он проводил операцию по уничтожению группировки Гаюра.
– В Багланах? – прищурился Рузляев.
– Да. И хотя Гаюр был окружен со всех сторон нашими и афганскими подразделениями – блоки стояли через каждые двадцать пять – тридцать метров, – ему удалось уйти.
Он еще воюет?
– Воюет, тудыть его мать! – выругался Рузляев. – Тогда, весной 87-го, Шеховцов и впрямь взял его в кулак. Казалось, не уйдет. Но Гаюр всех перехитрил. Одни убеждены, что он, переодевшись в женскую одежду, просочился сквозь окружение, другие – что подкупил царандоевцев и те вывезли его на бронетранспортерах, их-то никто не проверял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24