OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru)
«К.М.Станюкович. «Два брата. Василий Иванович»»: Издательство «Правда»; Москва; 1990
Аннотация
Рассказы о море и моряках замечательного русского писателя конца XIX века Константина Михайловича Станюковича любимы читателями. Его перу принадлежит и множество «неморских» произведений, отличающихся высоким гражданским чувством.
В романе «Два брата» писатель по своему ставит проблему «отцов и детей», с болью и гневом осуждая карьеризм, стяжательство, холодный жизненный цинизм тех представителей молодого поколения, для которых жажда личного преуспевания заслонила прогрессивные цели, который служили их отцы. В книгу вошло также одно из первых произведений Станюковича о море.
Константин Михайлович Станюкович
Два брата
Роман
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I
В двадцати пяти верстах от одного из уездных городов Смоленской губернии, в полуверсте от глухого проселка, в начале семидесятых годов стояла, — вероятно, стоит и теперь, — скромная помещичья усадьба с тенистым старым садом, спускающимся вплоть к маленькой речке Вити, на противоположном берегу которой ютится небольшая деревня.
Витино — так называлась эта усадьба — принадлежало землевладельцу Ивану Андреевичу Вязникову.
Это имя хорошо было известно не только во всем округе, но и в губернии. Трудно было встретить человека, который бы не отозвался об Иване Андреевиче Вязникове, как о благородном, образованном и честном старике, пострадавшем в молодости за увлечения. К этим лестным отзывам многие, впрочем, прибавляли с сожалением, что у Вязникова все еще беспокойный характер и что он несколько чудак-идеалист. Были и такие люди, особенно между губернской бюрократией, которые говорили о Вязникове, пожимая плечами и таинственно покачивая головой. По их мнению, Иван Андреевич был «старый нигилист» и «как будто еще не уходился». Если бы не эти недостатки, то Вязников был бы во всех статьях превосходнейший человек.
Несмотря, однако, на эти оговорки к лестным отзывам о Вязникове, разноречия насчет его личных качеств и достоинств не было. Все единодушно признавали неподкупную честность и рыцарское благородство старика. По словам его поклонников, Вязникова можно было не любить, но не уважать его было нельзя.
Поселился Иван Андреевич в этих местах, по словам старожилов, в 1860 году, вскоре после того, как он вернулся из дальнего места, где проживал с 1848 года… Он с восторгом приветствовал зарю новой жизни, был одним из первых энергичных мировых посредников, наделил своих крестьян хорошими наделами без всякого выкупа и с той поры безвыездно живет вот уже тринадцать лет в родовом своем поместье, в маленьком одноэтажном домике, выстроенном им на месте развалившейся барской хоромины, в которой когда-то неистовствовал его отец, один из богатейших и отчаянных помещиков Смоленской губернии.
Между крестьянами Вязников пользовался громадным доверием. Слово его было свято. О нем рассказывали, как о заступнике и предстателе во всех серьезных обстоятельствах, готовом при случае помочь и в нужде, хотя он и сам не имел больших достатков. Окрестные крестьяне уважали Ивана Андреевича, и витинского барина звали в округе не иначе, как «праведным барином». Так под именем «праведного барина» он и слыл.
Таковы были отзывы о витинском старом барине, с которым читатель сейчас познакомится поближе.
Знойный июльский день 1873 года угасал. Багряный диск солнца медленно скрывался за горизонтом. В воздухе потянуло прохладой занимавшегося вечера и ароматом скошенной травы.
В это время на крыльце перед лужайкой, по которой только что прошла коса, сидел Иван Андреевич, покуривая сигару и внимательно поглядывая на дорогу.
Это был высокий, статный, широкоплечий старик, с длинными, спускавшимися на плечи, седыми волосами и большой, широкой, окладистой, совсем белой бородой, доходившей почти до пояса. В лице, фигуре и осанке Ивана Андреевича было что-то величавое, красивое, напоминающее древних патриархов. Открытое, несколько задумчивое и усеянное морщинами лицо, большой высокий лоб, зоркий взгляд черных блестящих глаз и приятная улыбка, скользившая на губах, невольно заставляли остановиться в благоговейном почтении перед этим стариком. На чертах его лица, когда-то красивого, лежала печать благородства, пережитых страданий, мысли и все еще бодрого, протестующего духа. Он на вид казался стариком, хотя ему было всего пятьдесят два года. Жизнь состарила прежде времени его тело, но глаза, светлые, блестевшие мыслью глаза, говорили о живучести его нравственного существа. Невольно при встрече с такими стариками, богатыми прошлым и верящими в будущее, проникаешься уважением.
Есть на свете люди, перед ясным взглядом которых словно вы чувствуете себя виноватым, слабым духом и ничтожным. Есть люди, перед которыми даже наглое бесстыдство невольно опускает глаза, как бы чувствуя робость. Это те поседевшие рыцари духа, те могучие, хотя и надтреснутые дубы человечества, которых природа бросает в мир как будто бы для того, чтобы человек не изверился в человека.
Таких стариков напоминал и старик, сидевший на крыльце и пристально всматривавшийся на дорогу.
— Пора идти, Иван Андреевич! — раздался из комнаты приятный и мягкий, несколько взволнованный женский голос.
И вслед за тем на крыльцо торопливо вошла пожилая, среднего роста женщина, загорелая блондинка, крепкого, здорового сложения, с приятными и мягкими чертами лица, сохранившего еще следы прежней красоты. Но главным украшением этого лица были глаза — большие, светлые, серые глаза, светившиеся кротким выражением. Под мягкими лучами взгляда этих кротких глаз точно становилось теплей на душе, — так много было в них нежной любви и какого-то симпатичного добродушия. Достаточно было взглянуть в эти глаза, чтоб сразу отгадать кроткое, привязчивое, доверчивое создание — одну из тех женских натур, для которых главный смысл жизни заключается в привязанности и самоотвержении, а счастие — в счастии любимых людей.
Марья Степановна — так звали жену Вязникова — держала в руках шляпу и палку мужа и, подавая их, снова повторила:
— Пора, пора, Иван Андреевич! Коля скоро должен быть.
Счастливая улыбка сияла на лице матери. Необыкновенной нежностью звучало в ее устах имя сына.
— Идем!.. Приедет ли только Коля сегодня? — обронил Иван Андреевич, подымаясь с лавки.
— Сегодня приедет, непременно приедет. Увидишь!.. Вчера не приехал — верно, в Москве что-нибудь задержало.
Муж и жена вышли за ограду, отделявшую усадьбу от поля, и повернули по узкой черной полосе проселка, пролегавшего между зеленью хлебов, встречать старшего сына, которого третий день как ждали из Петербурга.
Они шли под руку скорыми шагами, пристально всматриваясь в даль дороги. Оба молчали. Каждый из них думал о сыне.
— А Вася где? — спохватился Иван Андреевич, останавливаясь.
— Вася с утра куда-то ушел.
— И, по своему обыкновению, не сказал куда? — усмехнулся отец.
— Ты ведь знаешь, он не любит, когда его спрашивают. Верно, к Лаврентьеву в Починки. Они приятели. А то у кого-нибудь из мужиков в деревне.
— Разве он не знает, что Коля обещал быть вечером?
— Знает. Он сказал, что придет встретить.
— Сказал?
— Да.
— Ну, если сказал, так придет! — уверенно заметил Иван Андреевич.
И Вязниковы пошли далее.
— Странный мальчик! — как бы в раздумье проговорил Вязников.
— Это ты про Васю?
— А то про кого же? Коля человек как человек.
— А что же в Васе-то странного? Душа-то какая добрая, а если немного дик — что ж тут особенного?
— Ты напрасно заступаешься! — улыбнулся Иван Андреевич. — Малый-то он добрый и честный, я знаю не хуже тебя, но это не мешает ему быть странным. Совсем он у нас за год омужичился и одичал. Робинзоном каким-то стал. Знаешь, за каким делом я его вчера на лугу утром застал? За косьбой! Коса его не слушается, а он-то старается, он-то старается. Пот градом катится с его лица, видно устал. Здоровье у него не то, что у Коли. Увидал Вася меня, вспыхнул весь и оправдывается: «Я, говорит, еще учусь. Увидишь, как через неделю косить буду». Чудак! Ему в академию надо готовиться, а он точно собирается в мужики!
— Он это так, быть может для моциона! — заступилась Марья Степановна.
— Ты думаешь, для моциона? — с едва заметной усмешкой проронил Иван Андреевич.
Он замолчал и пристально вглядывался на дорогу. Начало смеркаться. Вязников взглянул на часы и покачал головой.
— Пора бы Коле приехать. Поезд уж час тому назад пришел. От станции всего десять верст.
В это время из-за перелеска, тянувшегося вдоль дороги, вышел длинный, неуклюжий, худощавый юноша в блузе, высоких сапогах и маленьком картузе на большой кудрявой голове. Он запыхался от скорой ходьбы и обтирал пот с бледного, болезненного, задумчивого лица.
— Откуда ты, Вася, усталый такой? — спросил Иван Андреевич.
— Спешил не опоздать. От Лаврентьева, папа. В лес ходили. Пилка там…
— Уж не пилил ли и ты?
— Пилил! — ответил, краснея, юноша.
— Вредно тебе, Вася, — вставила мать. — Опять грудь заболит!
— Не заболит, мама, не бойтесь. А Коля, видно, не приехал, — прибавил он.
— Не опоздал ли поезд?
— Сбегать узнать, мама? — вызвался юноша.
— Это десять-то верст сбегать? — усмехнулся отец.
— Велика важность — десять верст! Мужики не по десяти верст отхватывают. Сходить?
— Не надо! — резко заметил Иван Андреевич.
Несколько времени они шли по дороге. Марья Степановна тревожно взглядывала то на мужа, то вперед, — не покажется ли на дороге экипаж.
— И что это у тебя, мой милый, все на языке мужики да мужики, — заговорил Иван Андреевич. — Мало ли что может мужик и чего ты не можешь. Мужики — народ привычный, а ты… ты ведь, кажется, не мужик и готовишься не пахать землю, а быть образованным человеком благодаря счастливой случайности. Так надо ею пользоваться. Пойдемте-ка домой, Коля не будет! — оборвал Иван Андреевич.
Все трое молча пошли к усадьбе. Вася шел сзади.
— Верховой едет! — крикнул он и побежал к нему навстречу.
Отец и мать остановились.
— Не Коля ли? — радостно воскликнула Марья Степановна.
— Какой Коля? К чему ему ехать верхом? — недовольным тоном возразил Иван Андреевич, пристально, однако, всматриваясь в полусвет сумерек.
Через несколько минут Вася возвратился один и подал отцу телеграмму.
— Уж не случилось ли чего, — испуганно прошептала Марья Степановна, питавшая вообще страх к телеграммам.
— Успокойся, ничего не случилось. Чему случиться. Верно, назначает новый день приезда. Сейчас придем домой, узнаем…
Старики прибавили шагу.
— А где же ямщик, Вася?
— Уехал. Я расписался в книге.
— Как же это ты так оплошал! Человек устал с дороги, а ты не догадался позвать его выпить рюмку водки?
— Захочет — сам в кабаке выпьет. Кабаков здесь, слава богу, много!
Отец промолчал на это замечание и только искоса взглянул на сына.
Когда вернулись домой, Иван Андреевич прочел вслух следующую телеграмму из Москвы от сына:
«Простите. Сегодня не могу быть. Непременно завтра. Задержали дела».
— Вот видишь ли. Ничего особенного не случилось! — проговорил Иван Андреевич, обращаясь к жене. — Какие-то дела задержали! Верно, важные! — усмехнулся иронически отец.
Он оставил телеграмму на столе в гостиной и пошел в кабинет.
— Чаю мне в кабинет, пожалуйста, пришли, — заметил Вязников в дверях.
Марья Степановна, грустная, тихо пошла в столовую, где уже накрыт был стол и стояли разные печения и закуски, приготовленные для ожидаемого гостя. Она видела, что муж огорчен, и сама была огорчена. Но она не сердилась на сына. Он не виноват. Быть может, и в самом деле его задержало что-нибудь важное. Точно у него не может быть дел!
— А ты куда, Вася? Разве чаю не будешь пить? Сейчас подадут самовар! — обратилась Марья Степановна к сыну, заметив, что он собирается уходить.
— Я сию минуту вернусь, мама. Только в деревню сбегаю.
— Загорелось, что ли? Какие дела это у тебя там, в деревне?
— Обещал Василью ружье принести. Завтра на охоту идет!
С этими словами юноша пошел было из комнаты, потом вернулся, обнял мать и вышел вон.
II
На другой день, когда, по обыкновению, Иван Андреевич, в восемь часов утра, вышел к чаю, Марья Степановна, дожидавшаяся уже мужа за самоваром, заметила, что лицо Ивана Андреевича утомлено и как будто осунулось. С тревожной пытливостью взглядывала она на мужа и наконец спросила:
— Здоров ты?
— Здоров. Разве я кажусь больным?
— Лицо у тебя сегодня нехорошее! Хорошо ли ты спал?
— По обыкновению… хорошо. Отчего мне не спать!
Старик говорил неправду.
Эту ночь ему плохо спалось. Различные думы гнали сон прочь, и он только под утро заснул коротким, тревожным сном.
Его больно кольнула, кольнула в самое сердце, неделикатность сына. Отец так нетерпеливо ждал его, ему хотелось прижать к сердцу своего любимца, своего милого, умного, талантливого мальчика, на котором лелеялось столько отцовских надежд, а Коля два раза назначал дни приезда и два раза не сдержал обещания.
Это было больно. Кажется, он не заслужил такого… он прибирал слово… — такого невнимания! Какие могли быть у Коли важные дела? Разве он не знает, как горячо его любят, как нетерпеливо ждут его после двухлетней разлуки? Разве его чуткая натура не понимает, как хочется отцу поскорей взглянуть на молодого человека, познакомиться с ним поближе теперь, когда он готов вступить в жизнь, узнать, как он думает, во что верит, что любит, что ненавидит? И разве Коле самому не хочется скорей повидаться с отцом, не только с отцом, но и с другом, скорей поделиться мыслями, надеждами? Разве письма могут заменить живую беседу?
В его года так быстро меняются веяния, особенно у такой впечатлительной натуры, как Коля. Что сделали с ним последние два года?
Ну, разумеется, он остался таким же хорошим, подсказывало родительское сердце. Еще недавно старик читал первую статью Коли, горячую статью, обратившую даже на себя внимание, и старик был обрадован. В этих благородных стремлениях молодости он точно узнавал себя, с гордостью отца и учителя любовался первым трудом сына и ученика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54