Одик сжал зубы и застыл. Он смотрел, как ребята пошли к горе, и он пошел за ними и вместе лез к опасной стене. Он видел, как Толян и Костя пробежали по этой стене. Пробежали туда, куда, может, за всю историю человечества пробралось только четверо отважнейших. Да, возможно, еще один - тот военный моряк, чей бушлат, ботинки и бескозырку с надписью на ленте "Мужественный" (не оттого ль они повязывают лоб новичка лентой?) они нашли в пещере.
- Готовься, - тихо сказал Миша. - Только спокойней… Точность, быстрота и спокойствие!
Илька оглянулся. Глаза его вдруг столкнулись с глазами Одика и вспыхнули злобой и отвагой.
- Не учи меня! - крикнул Илька, в какую-то долю секунды он понял: пройдет!
Хоть бы для того, чтобы этот дурачок из Москвы не думал о нем ничего такого… Чтобы не поверил своим ушам, если и слышал у сарая, как он на ухо шепнул Карпову имена тех, кто лез в его сад; ведь они и в грош его не ставят; им подавай таких, как Мишка, а Мишка никчемный, и не ему командовать их группой. Они бы с другим командиром не то делали! Толк был бы. Он, может, и пошел в этот глупейший налет на Карпова только в пику Мишке… Чего налетать на Карпова? Он неплохой мужик: крепкий, неглупый вон какую домину отгрохал! - и на участке порядок: чего только не растет. И Лиля живет у него как у Христа за пазухой. Не то что у жалких, вечно пьяненьких Катраньих рыбачков… Карпов как надо поговорил с ним: ему нужно только одно - поймать хоть раз Катрана, и тогда все будет в порядке!.. Вначале Илька не хотел связываться с ним и обещать. Но потом выяснилось, что Карпов знает про Ильку все и даже то, что его мамка потихоньку носит на базар самодельную виноградную водку и на дому тайком продает ее желающим, а это ведь строго-настрого запрещено законом говорят, даже статья специальная в Уголовном кодексе есть: торговля крепкими спиртными напитками - монополия государства… Не дай бог, Карпов еще разболтает это в отделении милиции! И отцу тогда несдобровать: выгонят из "Якоря", и денежек у него не получишь. Так что умней было согласиться. Конечно, неприятно было, таясь ото всех, красться в его "Северное сияние", чтобы сообщить, когда лучше расставить в саду мышеловки. А когда прокрался, стало хорошо: ведь, черт побери, они в его руках: что хочет сделает с ними, с героями! Захочет - их оштрафуют или по их героическим задам основательно погуляет отцовский ремень… Ха-ха!
Но нельзя было допустить, чтобы они узнали это.
И нельзя, чтобы этот дурачок смотрел на него такими глазами и думал, что он боится пройти по скале, что в сарае он, трясясь от страха, все рассказал.
Он думает, Илька трус?
Смотри же!
Илька махнул рукой, оторвался от выступавшего из горы камня и быстрыми маленькими шажками пошел, побежал по отвесной, уходящей в воду стене, пошел туда, где сидели эти храбрецы, уверенные, что они - соль земли, самые смелые, самые умные…
Он шел вперед. И не падал.
Страха не было. А может, он был, и такой сильный, такой ледяной, такой мертвящий, что Илька не чувствовал тела и, ничего не понимая, бежал по этой скале.
- Ур-р-р-р-а! - загремело вокруг Одика, и он весь как-то ослабел, поник и сел на камень.
Илька скрылся за полукруглым поворотом стены. И как только он выпал из поля зрения Одика, там, на невидимом отсюда мысу, тоже прогремело ура.
- Пятый, пятый там! - закричал Вася и нервно, в припадке странного веселья, стал тормошить Одика. - Ты чего ж, не рад? Пятый уже там! И может, когда-нибудь все мы проберемся худа!
- Отстань от меня, - устало сказал Одик, встал и, потупясь, обходя ребят, пошел по тропке, потом по гальке - у самого моря. Потом сорвался с места и побежал.
Он бежал изо всех сил, бежал к Федору Михайловичу…
Одик постучал.
- Заходите! - Одик толкнул дверь.
Учитель сидел у открытого окна и рассматривал большой альбом со старыми, красноватыми, полуоблезшими фресками. Одик перевел дыхание, поздоровался и вытер лоб.
- Одиссей? - немножко удивился учитель. - Ну как там наша ребятня?
- Федор Михайлович, - каким-то чужим, деревянным голосом спросил Одик, - скажите, пожалуйста… Предатель… может быть мужественным?
Федор Михайлович оторвал от фресок голову.
- Странный вопрос, - сказал он, - это исключено… Как у тебя даже мог возникнуть такой вопрос?
Одик ничего не ответил.
- Это совершенно невозможно… Понимаю, все не так просто… Случается и такое, что даже трус оказывается храбрым или смелым на минуту-другую или даже на больший срок… Но мужественным… Нет, этого не может быть… Мужество и предательство? Никогда! Эти понятия несовместимы. Ведь мужество - это одна сторона благородства, а вторая его сторона бескорыстие, а третья - справедливость… Ты никогда не думал об этом?
Одик отрицательно покачал головой.
- Мужество… Это ведь что? Когда человеку очень трудно, и его жизни, его убеждениям - конечно, хорошим убеждениям - грозит опасность, и нет уже, казалось бы, сил, - он не сдается. Он выше опасений и страхов за собственную шкуру, потому что знает: он не столько для себя, сколько для других… Понимаешь?
- Понимаю. - Одик огляделся: крохотный кабинет со стулом, столиком и койкой, весь прямо-таки задавленный книгами. - Значит, он предатель, сказал Одик всхлипнув.
- Значит, да, - проговорил учитель.
И не спросил кто. И не потому, что не хотел узнать, кого имеет в виду Одик, а потому что знал: не всегда можно задавать вопросы, бывает и тогда нельзя, когда это очень хочется.
- До свидания, Федор Михайлович, - сказал Одик и быстро вышел из его комнаты.
И побежал.

Глава 21
"ОХ И ЗЛЮЩИЙ ТЫ СТАЛ, КАТРАН!"

Кто-то дернул за одеяло. Катран промычал что-то и опять зарылся носом в красную подушку. Одеяло дернули посильней, он вмиг, еще во сне, разозлился и, точно его окатили ведром ледяной воды, вскочил. И увидел мамку. Она сидела на краю кровати и смотрела на него. Так смотрела, что Катран сразу понял: сейчас просить о чем-нибудь начнет…
- Чего тебе? - Катран вылез из-под одеяла: пусть просит о чем хочет, только не об этом… Но похоже, что опять будет просить об этом. Уж очень у нее сейчас доброе лицо. И даже морщины меньше видны.
- Ты знаешь, - сказала мамка, - через два дня отца выпишут, надо встретить его, пирог испечь, и ему нужно будет усиленное питание… А до получки - неделя…
Конечно же, он не ошибся!
- Ну и что? - заранее раздражаясь, почти крикнул Катран. - Опять заставишь идти к Крабу?
- Нужна хотя бы десятка… Тогда ведь ты не ходил и я у других заняла, а теперь больше не у кого.
- Ни за что!
- Жора, - сказала мамка, - ты не забывай, что Лиля все-таки твоя сестра. У кого ж нам еще попросить, как не у нее?.. Ну не кричи, не сходи с ума…
- И слушать не хочу! - закричал Катран. - И не сестра она мне!.. Знаешь, что она сказала, когда я встретил ее позавчера?
- Что?
Он уже пожалел, что начал этот разговор. Ведь он - и матери в упрек.
- Сказала, что я похож на оборванца!.. - вырвалось у него. - И я не хочу иметь с ней никаких дел.
- Ну, тогда мне придется сходить… А от них бежать прямо на работу.
Мамка работала уборщицей в отдаленном санатории медицинских работников.
- И ты не смей! - крикнул Катран. - Мы не должны перед ними унижаться… Они за людей нас не считают, а мы на поклон? Возьми в кассе взаимопомощи! И чтобы дед на пушечный выстрел не приближался к их дому! Подумаешь, обойтись без них не можем…
Катран вдруг вспомнил тот день, когда встретил Лильку на широкой улице - красивую, улыбающуюся, в синей плиссированной юбке, - и их нелепый разговор, и этого "оборванца" - ведь он и правда как-то незаметно пообносился, пообтрепался и никак не попросит мамку, чтобы подправила, да и сам бы мог, если бы придавал этому значение. "Как мама и дедушка?" спросила Лилька. "Нормально". - "А папа?" - "Еще лучше!" Как будто ей было до них дело и у нее хоть на миг забьется сердце оттого, что отец ее с язвой в больнице! Она презирает их… "Передай им наилучший привет от меня и мужа". - "Посмотрю…" Он отвернулся от нее и услышал, как сзади звучно и ритмично - ни разу ногу не сбила с ритма - зацокали об асфальт ее каблуки. Он удалялся от нее и вдруг увидел сувенирный киоск: весь из стекла и металла, наполненный брелоками с бутылочками - для ключей, всевозможными авоськами, косынками, кремами, черными очками, купальниками, духами, резиновыми шапочками… В этом самом киоске когда-то сидела Лилька. Теперь из него выглядывала - и, наверно, так же, как тогда она, смазливая мордочка: глаза оттенены синевой и удлинены, ресницы тщательно обработаны тушью, улыбка подогнана точно, губки в меру подкрашены… Ох как хотелось ему садануть ногой по этому киоску, чтобы отлетел он отсюда, с главной магистрали Скалистого, куда-то к морю, грохнулся о гальку и ничего от него не осталось. Тоже ведь, наверно, ждет кого-то, кто сделает из нее то же самое, что и Краб…
"Ох и злющий ты стал, Катран! - подумал он вдруг о себе и даже улыбнулся. - На людей скоро будешь бросаться… Может, эта девчонка совсем не такая…"
Но как все-таки отомстить Крабу? Выбить из рогатки все окна? Снова вставит, не разорится на стекле. Вытоптать клубнику? Спилить все черешни, абрикосы и айву с инжиром? Это не сделает его другим.
Ведь чуть не переловил всех!.. Что-то не так решил он с ним. Может, Мишка и прав: так бороться с Крабом - глупо, но как иначе? Зато этому типу из музея он покажет. Ух как покажет! И - сегодня же…
Недаром он, забыв про ребят, все последние дни нырял вокруг Дельфиньего мыса, разыскивая кое-что, - и нашел ведь! - кое-что такое, что и не снилось этому жалкому, захудалому музейчику! Вот будет потеха! И никто из ребят этого не знает. И вообще - никто. Пусть бы хватила этого типа кондрашка. Все-таки ему, Катрану, повезло. Крупно. Недаром пишут газеты, что их край буквально начинен археологическими ценностями. Точно. Начинен. Их только надо хорошенько поискать…
А может, показать вначале находку Федору Михайловичу? Нет уж. Станет отговаривать. Он хоть и свой мужик, понятливый и железный, но ведь станет же отговаривать… Конечно, станет!
Не пойдет он к нему, и все. Если всех слушаться, никогда никому не отомстишь.
Катран быстро съел кусок жареной пеламиды - брат-рыбак исправно снабжал их свежей рыбой, выпил чаю и выбежал из дому во двор, забитый сарайчиками: у каждого жильца крошечный клочок земли, только и хватает на гряду винограда, клубники и сарайчик. Отомкнув замок, Катран забежал в свой, сунул меж досок и старых весел руку, положил за пазуху сверток и побежал в музей. Возле музея он остановился, вынул из тряпки эту вещь, еще раз внимательно посмотрел на нее, и так жаль стало ее, так жаль…
В музее Катран был ровно три минуты, он застал там того же типа, который, можно сказать, выгнал их с амфорой… И вся операция прошла как нельзя лучше: вещь разлетелась на тысячу кусочков! Сам не ожидал…
Катран сбежал по ступенькам вниз и, весь красный, не задерживаясь ни минуты, полетел к автостраде, к морю. Он бежал, но что-то так и сосало его внутри… Ведь никогда больше не увидит эту штуку, никогда! И никто из ребят не увидит, и Федор Михайлович. И не поверят, какая это была вещь! А ведь при желании на дне бухты Амфор можно найти много всякого, только надо иметь сильное желание и, конечно, сильные легкие, чтобы долго быть под водой и не выскакивать малодушно через двадцать секунд…
Но все-таки жалко, ах как жалко, что никто больше не увидит его находки!
В каком-то лихорадочном ознобе бродил он с час по главной улице Скалистого, толкался у кинотеатра "Волна", беседуя со знакомыми мальчишками, заглянул в городской сквер и все не мог найти себе места.
Сегодня после обеда они условились встретиться у Дельфиньего мыса надо отпраздновать Илькины успехи: прошел все-таки! Теперь-то он, наверно, будет сносным парнем, а то ведь как заедало его: четверо прошли, а он нет… Разве можно вытерпеть такое? Он давно подкатывался к нему: просил указать точки опоры для ног на последнем участке стены. Ему, Катрану, конечно, не жалко было - пусть хоть все мальчишки пройдут на мыс. Но ведь сами же твердо договорились еще год назад, когда открыли этот мыс: каждый должен пройти на него самостоятельно, и никаких указок, никаких нянек, никаких помощников… Только самостоятельно… Только!
Хорошо хоть, в последний момент отказался полететь с Илькой на вертолете в Кипарисы. Плохо быть обязанным кому-то, а особенно Ильке.
В городском сквере еще было пустынно и душно, потому что плотные деревья задерживали бриз. Да и скучновато. Катран опять вышел на главную улицу, полную автобусов и легковых машин, магазинов, палаток, гама и смеха. Здесь было не так одиноко, но все-таки что-то продолжало жечь и колоть его изнутри.
"Забрести, что ли, к Федору Михайловичу? - подумал он вдруг. - Теперь не страшно".
И как всегда, не успел он додумать до конца какую-то мысль, как ноги уже несли его к домику учителя. Войдя во двор, он направился к крыльцу и по закрытому окну его комнаты понял - нет дома. На всякий случай подергал дверь - чуть было не сорвал. Ни его, ни тети Аси. Вздохнул, сплюнул и побрел назад. А когда еще вспомнил про мамку - достанет ли она денег? ему стало совсем тошно.

Глава 22
ТАМ, ГДЕ ВОЛНЫ И ВЕТЕР

Катран не знал, что полчаса назад в эту же самую дверь стучался тот человек, к которому он принес свою находку. Получив разрешение войти - а его направила сюда женщина, продававшая билеты у входа в музей, знавшая почти всех коренных жителей Скалистого, - он, пыхтя и задыхаясь от возбуждения, ввалился в комнатку и представился:
- Научный сотрудник музея Егорьев.
Федор Михайлович показал на свободный стул:
- Прошу.
Но тот был так взволнован, что не мог говорить сидя и не сел, а спросил, его ли это ученик - и он подробно описал внешность Катрана - и знает ли он, где тот проживает.
- Мой, - сказал учитель. - Знаю.
- Боже мой, если бы вы знали, что он натворил!.. Ведь это было произведение искусства… И какое! Второй или третий век до нашей эры…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18