https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/dlya_rakoviny/visokie/
Не будь этой стены, что осталось бы от нашего законодательного красноречия?
23
Ночь была прескверная. Багровое небо с зеленовато-сернистым отливом еще с вечера предвещало грозу. Сильно парило, атмосфера была насыщена электричеством. Наконец разразилась гроза — «вполне удавшаяся», по выражению первого комика, не преминувшего заметить, что ему никогда не приходилось видеть лучшего исполнения, если не считать сцены охоты во втором акте «Фрейшютца» note 103. И действительно, поезд несется навстречу ослепительным молниям, среди оглушительных раскатов грома, которые отзываются в горах непрерывным эхом. Несколько раз мне казалось, что нас поразит молния, но ее принимали на себя металлические рельсы. Становясь проводниками тока, они спасали вагоны от ударов. Какое это прекрасное и вместе с тем жуткое зрелище: огни, прорезающие пространство, которых не может затушить ливень! К бесконечным электрическим разрядам примешивались пронзительные свистки нашего локомотива, когда мы проходили мимо станций Шаньдань, Юнчан, Увэй, Гулан.
По милости этой бурной ночи мне удалось повидаться с Кинко, передать ему купленную в Сучжоу провизию и поболтать с ним несколько минут.
— Мы приедем в Пекин, послезавтра, господин Бомбарнак? — спросил он меня, как только я вошел.
— Да, Кинко, послезавтра, если ничего больше не стрясется.
— О! Я боюсь не опоздания. Меня пугает другое: когда я буду выгружен на пекинском вокзале, ящик ведь не сразу доставят на улицу Ша-Хуа.
— Ничего, Кинко, мадемуазель Зинка Клорк, наверное, сама явится на вокзал.
— Нет, господин Бомбарнак, она не явится, я просил ее этого не делать.
— Почему?
— Женщины ведь так впечатлительны. Она, конечно, захочет увидеть вагон, в котором меня привезли, начнет торопить с доставкой ящика и будет действовать так настойчиво, что возбудит подозрения… И вообще она невольно может выдать и себя, и меня.
— Вы правы, Кинко.
— К тому же мы приедем в Пекин вечером, когда будет уже темно, и выдачу багажа отложат до следующего утра…
— Возможно.
— Так вот, господин Бомбарнак, если я не злоупотреблю вашей любезностью, то попрошу вас еще об одной маленькой услуге.
— О чем, Кинко?
— Не будете ли вы так добры последить за отправкой ящика, чтобы не случилось неожиданностей.
— Хорошо, Кинко, я обещаю вам это. Черт возьми, ведь зеркала — хрупкий товар и требуют нежного обращения. Я прослежу за выгрузкой и, если хотите, буду сопровождать ящик до улицы Ша-Хуа.
— Я не осмелился обратиться к вам с такой просьбой, господин Бомбарнак…
— Напрасно, Кинко. Я ваш друг, а с другом нечего церемониться. К тому же, мне будет очень приятно познакомиться с мадемуазель Зинкой Клорк. Я хочу увидеть сам, как она распишется в получении дорогого ящика, я помогу ей отбить крышку…
— Зачем отбивать крышку, господин Бомбарнак? А для чего же тогда раздвижная стенка? Я сам оттуда выскочу, как чертик из коробочки…
Страшный удар грома прерывает нашу беседу. Мне кажется, что от сотрясения воздуха поезд будет сброшен с рельсов. Я расстаюсь с румыном и возвращаюсь в свой вагон.
Утром, 26 мая, в семь часов, мы остановились на вокзале в Ланьчжоу. Остановились только на три часа! Вот к чему привело нападение бандитов! Так поторапливайтесь же, майор Нольтиц, собирайтесь поживее. Пан Шао, не мешкайте, супруги Катерна! Скорее в путь, нам нельзя терять времени!
Но в ту минуту, когда мы уже выходили из вокзала, путь нам загородила грозная, грузная, жирная, важная персона. Это губернатор Ланьчжоу. На нем два халата — белого и желтого шелка, опоясанных широким кушаком с блестящей пряжкой, в руке веер, на плечах мантилья, черная мантилья, какую уместнее было бы видеть на плечах манолы note 104. Его сопровождают несколько мандаринов с шариками, и китайцы низко кланяются ему, сдвинув вместе оба кулака и помахивая ими снизу сверх.
Ни зачем сюда пожаловал сановник? Неужели опять начнутся китайские формальности? Проверка пассажиров или осмотр багажа? Что тогда будет с Кинко? А я-то думал, что он уже вне опасности…
Нет, тревожиться нечего. Дело идет о сокровищах Сына Неба. Губернатор и его свита выходят на платформу, останавливаются перед драгоценным вагоном, закрытым на все засовы и запломбированным, и смотрят на него с тем почтительным восхищением, какое испытывают даже китайцы в Китае перед денежным сундуком с миллионами.
Я осведомляюсь у Попова, что может означать этот губернаторский визит и не имеет ли он отношения к пассажирам.
— Ни малейшего, — успокоил меня Попов. — Из Пекина получен приказ телеграфировать о прибытии сокровищ. Губернатор выполнил распоряжение и ждет теперь ответа, отправить ли вагон в Пекин или оставить временно в Ланьчжоу.
— А нас это не задержит?
— Не думаю.
— В таком случае, пойдемте поскорее в город, — обращаюсь я к своим спутникам.
Нам совершенно безразлично, как будет решен вопрос с императорскими сокровищами. Зато Фарускиара это очень интересует. Но какое, в сущности, ему дело — отцепят вагон или не отцепят, поедет он дальше или нет? Однако он не может скрыть тревоги, и Гангир выглядит озабоченным, и монголы явно раздосадованы. Они перешептываются и с неприязнью поглядывают на представителей местной власти.
И тут губернатору сообщают о подвиге Фарускиара — как он отбил нападение на поезд и не только спас сокровища богдыхана, но и навсегда избавил страну от грозного разбойника Ки Цзана. Губернатор обращается к нашему герою с благодарственным словом, восхваляя его доблесть и давая понять, что Сын Неба не оставит такую услугу без вознаграждения. Пан Шао быстро переводит нам витиеватую речь сановника.
Директор Правления Великой Трансазиатской магистрали слушает эти похвалы с обычным для него спокойствием, но вместе с тем и с заметным нетерпением. Быть может, он считает себя выше любых похвал и наград, даже если они исходят с такой высоты? Не проявляется ли в этом его монгольская гордость?
Наконец мы выходим на вокзальную площадь. От беглого осмотра Ланьчжоу у меня сохранились довольно отчетливые воспоминания.
Прежде всего, и здесь два города — внешний и внутренний. На этот раз нет никаких развалин. Город многолюдный, население деятельное, предприимчивое, привыкшее, благодаря железной дороге, к присутствию иностранцев и не докучающее им нескромным любопытством. Обширные кварталы расположены на правом берегу реки Хуанхэ, достигающей тут почти двух километров в ширину. Хуанхэ — Желтая река, знаменитая Желтая река, которая пробегает четыре тысячи пятьсот километров, вынося свои глинистые воды в глубину Чжилийского залива.
— Не в устье ли Хуанхэ, неподалеку от Тяньцзиня, наш барон должен сесть на пароход в Иокогаму? — спрашивает майор Нольтиц.
— Именно там, — отвечаю я.
— Он пропустит пароход, — замечает господин Катерна.
— Если только не догонит его вплавь, — подхватываю я.
— Или как топор не пойдет ко дну, — добавляет первый комик.
— А ведь он может еще успеть, — говорит майор Нольтиц. — Если мы пойдем дальше без опозданий, то в Тяньцзине будем двадцать третьего, в шесть утра. Пароход же отправляется только в одиннадцать.
— Пропустит он пароход или нет, — отвечаю я, — это его забота, а мы, друзья, продолжим нашу прогулку.
Мы выходим на берег к тому месту, где через Желтую реку переброшен понтонный мост. От быстрого течения мост качается, как суденышко на волнах. Госпожа Катерна, рискнувшая было вступить на зыбкий настил, тотчас же почувствовала головокружение и сильно побледнела.
— Каролина!.. Каролина!.. — жалобно восклицает ее муж. — У тебя будет морская болезнь! Вернись! Приди в себя!..
Госпожа Катерна «приходит в себя», и мы поднимаемся в гору, к пагоде, которая высится над всем городом. Видели мы еще, разумеется, только снаружи, — крупные промышленные предприятия — пушечный завод и оружейную фабрику. Обслуживаются они исключительно китайцами. Прошлись мы также по прекрасному саду, прилегающему к дому губернатора. Сад очень причудлив: повсюду беседки, мостики, водоемы и ворота в форме китайских ваз. Павильонов и загнутых крыш там больше, чем деревьев и тени. А дальше — вымощенные кирпичом аллеи, среди остатков фундамента Великой стены.
Без десяти минут десять, совершенно измученные, мы вернулись на вокзал. От невыносимого зноя и духоты одежда прилипла к телу.
Первым делом я окидываю взглядом состав. Вагон с сокровищами все на том же месте, предпоследний в поезде, под охраной китайских солдат.
Прибыла депеша, которую ждал губернатор: вышеупомянутый вагон приказано переправить в Пекин и сдать сокровища на руки министру финансов.
А где же вельможный Фарускиар? Я его что-то не вижу. Неужели он нас покинул?..
Нет. Вот он стоит на площадке, и монголы только что вошли в свой вагон. Фульк Эфринель тоже вернулся из города. Под мышкой у него портфель с образцами продукции торгового дома «Стронг Бульбуль и Кo». Надо полагать, что он уже успел обделать кое-какие делишки. Вернулась и миссис Эфринель. Вполне возможно, что ей удалось закупить в Ланьчжоу партию волос. Но пришли они на вокзал порознь и сели на свои места, даже не подавая виду, что знакомы друг с другом.
Остальные пассажиры — сплошь китайцы, многие из них едут в Пекин, другие взяли билеты до промежуточных станций — Сиань, Тунгуань, Шаньсянь, Тайюань. В поезде, должно быть, около сотни пассажиров. Все мои номера налицо. Тринадцать, по-прежнему тринадцать! Как хорошо, что я не суеверен!
Мы стояли на площадке, когда раздался последний звонок. Господин Катерна спросил свою жену, что ей показалось самым любопытным в Ланьчжоу.
— Самым любопытным, Адольф? Большие клетки с чучелами птиц, вывешенные на стенах и на деревьях. Только птицы какие-то странные.
— Действительно, странные, госпожа Катерна, — ответил Пан Шао, — птицы, которые при жизни умели говорить…
— Значит, это были попугаи?
— Нет, головы преступников…
— Какой ужас! — воскликнула субретка, всплеснув руками.
— Ничего не поделаешь, Каролина, — поучительно заметил господин Катерна, — таковы уж обычаи в этой стране! note 105
24
От Ланьчжоу дорога идет по хорошо обработанной местности, обильно орошаемой реками, но такой холмистой, что должна все время кружить и огибать препятствия. Здесь нередко встречаются инженерные сооружения — мосты и виадуки: многие из них — деревянные, и у пассажира поневоле замирает сердце, когда дощатый настил прогибается под тяжестью поезда. Не следует забывать, что мы в Поднебесной Империи, где даже несколько тысяч жертв железнодорожных катастроф составили бы ничтожнейший процент от четырехсотмиллионного населения.
— К тому же, — говорит Пан Шао, — Сын Неба сам никогда не ездит по железной дороге.
Тем лучше для него!
На сравнительно небольшом участке рельсовый путь тянется вдоль Великой стены, повторяя ее прихотливые изгибы. От этой колоссальной искусственной преграды, возведенной некогда на границе Китая и Монголии, остались только глыбы гранита и красноватого кварца, служившие ей фундаментом, кирпичные террасы с парапетами неодинаковой высоты, старые пушки, изъеденные ржавчиной и обросшие мхом, а также квадратные сторожевые башни с уцелевшими кое-где зубцами. Непрерывная куртина note 106 поднимается к облакам, спускается в долины, изгибается, выпрямляется, исчезает вдали, сливаясь с неровностями почвы.
В шесть часов вечера — получасовая остановка в Тяньшуе. Я успеваю заметить лишь несколько высоких пагод. В десять часов мы прибываем в Сиань, где стоим сорок пять минут. Было темно, и я ничего не смог разглядеть.
Понадобилась целая ночь на трехсоткилометровый перегон от этого города до Шаньсяня.
Я думаю, что лондонцам вполне бы могло показаться, что в Шаньсяне они как у себя дома. Надо полагать, что у миссис Эфринель сложилось именно такое впечатление. Правда, здесь нет ни Стрэнда note 107 с его невообразимой сутолокой, скоплением пешеходов и экипажей, ни Темзы с бесконечными вереницами барж и паровых судов. Ничего этого здесь нет. Но мы очутились в такой плотной завесе британского тумана, что невозможно было разглядеть ни пагод, ни домов.
Туман держался весь день, и это немало затрудняло движение. Но китайские машинисты хорошо знают свое дело. Их внимательность, старание и сноровка могут быть поставлены в пример машинистам западноевропейских дорог.
Сколько строк репортерской хроники пропало у меня из-за тумана! Вот уж действительно не повезло нам на подступах к Тяньцзиню! Я не видел ни ущелий, ни оврагов, среди которых вьется колея. В непроглядной мгле мы проехали двести тридцать километров и в десять часов вечера достигли большой станции Тайюань.
Какой тоскливый день!
С наступлением вечера туман рассеялся, но не успели мы порадоваться, как опустилась ночь, и ночь претемная!
Я выхожу на вокзал, покупаю в буфете несколько пирожков и бутылку вина. Хочу нанести Кинко последний визит. Мы выпьем за его здоровье и за его будущее счастье с хорошенькой румынкой. Он проехал «зайцем», я-то знаю об этом, а вот если бы узнала Компания Великого Трансазиатского пути… Нет, она не узнает!..
Фарускиар и Гангир чинно прохаживаются по платформе. На этот раз их внимание привлекает не вагон с сокровищами, а головной багажный. Почему-то они оглядывают его с особенным любопытством.
Уж не подозревают ли они, что Кинко?.. Нет, это исключено. Ага! Они наблюдают за машинистом и кочегаром, двумя молодыми китайцами, только что принявшими состав. Быть может, господина Фарускиара интересуют люди, которым доверена транспортировка императорской казны, а вместе с нею и добрая сотня человеческих жизней?
Дается сигнал к отправлению. Ровно в полночь мы покидаем Тайюань.
Ночь, как я уже говорил, выдалась темная — ни луны, ни звезд. В нижних слоях атмосферы клубятся тучи.
Мне легко будет пробраться в багажный вагон. Никто меня не заметит. Да я и не очень-то злоупотреблял посещениями Кинко за эти двенадцать дней путешествия…
Мои размышления прерывает Попов:
— Вы еще не легли спать, господин Бомбарнак?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
23
Ночь была прескверная. Багровое небо с зеленовато-сернистым отливом еще с вечера предвещало грозу. Сильно парило, атмосфера была насыщена электричеством. Наконец разразилась гроза — «вполне удавшаяся», по выражению первого комика, не преминувшего заметить, что ему никогда не приходилось видеть лучшего исполнения, если не считать сцены охоты во втором акте «Фрейшютца» note 103. И действительно, поезд несется навстречу ослепительным молниям, среди оглушительных раскатов грома, которые отзываются в горах непрерывным эхом. Несколько раз мне казалось, что нас поразит молния, но ее принимали на себя металлические рельсы. Становясь проводниками тока, они спасали вагоны от ударов. Какое это прекрасное и вместе с тем жуткое зрелище: огни, прорезающие пространство, которых не может затушить ливень! К бесконечным электрическим разрядам примешивались пронзительные свистки нашего локомотива, когда мы проходили мимо станций Шаньдань, Юнчан, Увэй, Гулан.
По милости этой бурной ночи мне удалось повидаться с Кинко, передать ему купленную в Сучжоу провизию и поболтать с ним несколько минут.
— Мы приедем в Пекин, послезавтра, господин Бомбарнак? — спросил он меня, как только я вошел.
— Да, Кинко, послезавтра, если ничего больше не стрясется.
— О! Я боюсь не опоздания. Меня пугает другое: когда я буду выгружен на пекинском вокзале, ящик ведь не сразу доставят на улицу Ша-Хуа.
— Ничего, Кинко, мадемуазель Зинка Клорк, наверное, сама явится на вокзал.
— Нет, господин Бомбарнак, она не явится, я просил ее этого не делать.
— Почему?
— Женщины ведь так впечатлительны. Она, конечно, захочет увидеть вагон, в котором меня привезли, начнет торопить с доставкой ящика и будет действовать так настойчиво, что возбудит подозрения… И вообще она невольно может выдать и себя, и меня.
— Вы правы, Кинко.
— К тому же мы приедем в Пекин вечером, когда будет уже темно, и выдачу багажа отложат до следующего утра…
— Возможно.
— Так вот, господин Бомбарнак, если я не злоупотреблю вашей любезностью, то попрошу вас еще об одной маленькой услуге.
— О чем, Кинко?
— Не будете ли вы так добры последить за отправкой ящика, чтобы не случилось неожиданностей.
— Хорошо, Кинко, я обещаю вам это. Черт возьми, ведь зеркала — хрупкий товар и требуют нежного обращения. Я прослежу за выгрузкой и, если хотите, буду сопровождать ящик до улицы Ша-Хуа.
— Я не осмелился обратиться к вам с такой просьбой, господин Бомбарнак…
— Напрасно, Кинко. Я ваш друг, а с другом нечего церемониться. К тому же, мне будет очень приятно познакомиться с мадемуазель Зинкой Клорк. Я хочу увидеть сам, как она распишется в получении дорогого ящика, я помогу ей отбить крышку…
— Зачем отбивать крышку, господин Бомбарнак? А для чего же тогда раздвижная стенка? Я сам оттуда выскочу, как чертик из коробочки…
Страшный удар грома прерывает нашу беседу. Мне кажется, что от сотрясения воздуха поезд будет сброшен с рельсов. Я расстаюсь с румыном и возвращаюсь в свой вагон.
Утром, 26 мая, в семь часов, мы остановились на вокзале в Ланьчжоу. Остановились только на три часа! Вот к чему привело нападение бандитов! Так поторапливайтесь же, майор Нольтиц, собирайтесь поживее. Пан Шао, не мешкайте, супруги Катерна! Скорее в путь, нам нельзя терять времени!
Но в ту минуту, когда мы уже выходили из вокзала, путь нам загородила грозная, грузная, жирная, важная персона. Это губернатор Ланьчжоу. На нем два халата — белого и желтого шелка, опоясанных широким кушаком с блестящей пряжкой, в руке веер, на плечах мантилья, черная мантилья, какую уместнее было бы видеть на плечах манолы note 104. Его сопровождают несколько мандаринов с шариками, и китайцы низко кланяются ему, сдвинув вместе оба кулака и помахивая ими снизу сверх.
Ни зачем сюда пожаловал сановник? Неужели опять начнутся китайские формальности? Проверка пассажиров или осмотр багажа? Что тогда будет с Кинко? А я-то думал, что он уже вне опасности…
Нет, тревожиться нечего. Дело идет о сокровищах Сына Неба. Губернатор и его свита выходят на платформу, останавливаются перед драгоценным вагоном, закрытым на все засовы и запломбированным, и смотрят на него с тем почтительным восхищением, какое испытывают даже китайцы в Китае перед денежным сундуком с миллионами.
Я осведомляюсь у Попова, что может означать этот губернаторский визит и не имеет ли он отношения к пассажирам.
— Ни малейшего, — успокоил меня Попов. — Из Пекина получен приказ телеграфировать о прибытии сокровищ. Губернатор выполнил распоряжение и ждет теперь ответа, отправить ли вагон в Пекин или оставить временно в Ланьчжоу.
— А нас это не задержит?
— Не думаю.
— В таком случае, пойдемте поскорее в город, — обращаюсь я к своим спутникам.
Нам совершенно безразлично, как будет решен вопрос с императорскими сокровищами. Зато Фарускиара это очень интересует. Но какое, в сущности, ему дело — отцепят вагон или не отцепят, поедет он дальше или нет? Однако он не может скрыть тревоги, и Гангир выглядит озабоченным, и монголы явно раздосадованы. Они перешептываются и с неприязнью поглядывают на представителей местной власти.
И тут губернатору сообщают о подвиге Фарускиара — как он отбил нападение на поезд и не только спас сокровища богдыхана, но и навсегда избавил страну от грозного разбойника Ки Цзана. Губернатор обращается к нашему герою с благодарственным словом, восхваляя его доблесть и давая понять, что Сын Неба не оставит такую услугу без вознаграждения. Пан Шао быстро переводит нам витиеватую речь сановника.
Директор Правления Великой Трансазиатской магистрали слушает эти похвалы с обычным для него спокойствием, но вместе с тем и с заметным нетерпением. Быть может, он считает себя выше любых похвал и наград, даже если они исходят с такой высоты? Не проявляется ли в этом его монгольская гордость?
Наконец мы выходим на вокзальную площадь. От беглого осмотра Ланьчжоу у меня сохранились довольно отчетливые воспоминания.
Прежде всего, и здесь два города — внешний и внутренний. На этот раз нет никаких развалин. Город многолюдный, население деятельное, предприимчивое, привыкшее, благодаря железной дороге, к присутствию иностранцев и не докучающее им нескромным любопытством. Обширные кварталы расположены на правом берегу реки Хуанхэ, достигающей тут почти двух километров в ширину. Хуанхэ — Желтая река, знаменитая Желтая река, которая пробегает четыре тысячи пятьсот километров, вынося свои глинистые воды в глубину Чжилийского залива.
— Не в устье ли Хуанхэ, неподалеку от Тяньцзиня, наш барон должен сесть на пароход в Иокогаму? — спрашивает майор Нольтиц.
— Именно там, — отвечаю я.
— Он пропустит пароход, — замечает господин Катерна.
— Если только не догонит его вплавь, — подхватываю я.
— Или как топор не пойдет ко дну, — добавляет первый комик.
— А ведь он может еще успеть, — говорит майор Нольтиц. — Если мы пойдем дальше без опозданий, то в Тяньцзине будем двадцать третьего, в шесть утра. Пароход же отправляется только в одиннадцать.
— Пропустит он пароход или нет, — отвечаю я, — это его забота, а мы, друзья, продолжим нашу прогулку.
Мы выходим на берег к тому месту, где через Желтую реку переброшен понтонный мост. От быстрого течения мост качается, как суденышко на волнах. Госпожа Катерна, рискнувшая было вступить на зыбкий настил, тотчас же почувствовала головокружение и сильно побледнела.
— Каролина!.. Каролина!.. — жалобно восклицает ее муж. — У тебя будет морская болезнь! Вернись! Приди в себя!..
Госпожа Катерна «приходит в себя», и мы поднимаемся в гору, к пагоде, которая высится над всем городом. Видели мы еще, разумеется, только снаружи, — крупные промышленные предприятия — пушечный завод и оружейную фабрику. Обслуживаются они исключительно китайцами. Прошлись мы также по прекрасному саду, прилегающему к дому губернатора. Сад очень причудлив: повсюду беседки, мостики, водоемы и ворота в форме китайских ваз. Павильонов и загнутых крыш там больше, чем деревьев и тени. А дальше — вымощенные кирпичом аллеи, среди остатков фундамента Великой стены.
Без десяти минут десять, совершенно измученные, мы вернулись на вокзал. От невыносимого зноя и духоты одежда прилипла к телу.
Первым делом я окидываю взглядом состав. Вагон с сокровищами все на том же месте, предпоследний в поезде, под охраной китайских солдат.
Прибыла депеша, которую ждал губернатор: вышеупомянутый вагон приказано переправить в Пекин и сдать сокровища на руки министру финансов.
А где же вельможный Фарускиар? Я его что-то не вижу. Неужели он нас покинул?..
Нет. Вот он стоит на площадке, и монголы только что вошли в свой вагон. Фульк Эфринель тоже вернулся из города. Под мышкой у него портфель с образцами продукции торгового дома «Стронг Бульбуль и Кo». Надо полагать, что он уже успел обделать кое-какие делишки. Вернулась и миссис Эфринель. Вполне возможно, что ей удалось закупить в Ланьчжоу партию волос. Но пришли они на вокзал порознь и сели на свои места, даже не подавая виду, что знакомы друг с другом.
Остальные пассажиры — сплошь китайцы, многие из них едут в Пекин, другие взяли билеты до промежуточных станций — Сиань, Тунгуань, Шаньсянь, Тайюань. В поезде, должно быть, около сотни пассажиров. Все мои номера налицо. Тринадцать, по-прежнему тринадцать! Как хорошо, что я не суеверен!
Мы стояли на площадке, когда раздался последний звонок. Господин Катерна спросил свою жену, что ей показалось самым любопытным в Ланьчжоу.
— Самым любопытным, Адольф? Большие клетки с чучелами птиц, вывешенные на стенах и на деревьях. Только птицы какие-то странные.
— Действительно, странные, госпожа Катерна, — ответил Пан Шао, — птицы, которые при жизни умели говорить…
— Значит, это были попугаи?
— Нет, головы преступников…
— Какой ужас! — воскликнула субретка, всплеснув руками.
— Ничего не поделаешь, Каролина, — поучительно заметил господин Катерна, — таковы уж обычаи в этой стране! note 105
24
От Ланьчжоу дорога идет по хорошо обработанной местности, обильно орошаемой реками, но такой холмистой, что должна все время кружить и огибать препятствия. Здесь нередко встречаются инженерные сооружения — мосты и виадуки: многие из них — деревянные, и у пассажира поневоле замирает сердце, когда дощатый настил прогибается под тяжестью поезда. Не следует забывать, что мы в Поднебесной Империи, где даже несколько тысяч жертв железнодорожных катастроф составили бы ничтожнейший процент от четырехсотмиллионного населения.
— К тому же, — говорит Пан Шао, — Сын Неба сам никогда не ездит по железной дороге.
Тем лучше для него!
На сравнительно небольшом участке рельсовый путь тянется вдоль Великой стены, повторяя ее прихотливые изгибы. От этой колоссальной искусственной преграды, возведенной некогда на границе Китая и Монголии, остались только глыбы гранита и красноватого кварца, служившие ей фундаментом, кирпичные террасы с парапетами неодинаковой высоты, старые пушки, изъеденные ржавчиной и обросшие мхом, а также квадратные сторожевые башни с уцелевшими кое-где зубцами. Непрерывная куртина note 106 поднимается к облакам, спускается в долины, изгибается, выпрямляется, исчезает вдали, сливаясь с неровностями почвы.
В шесть часов вечера — получасовая остановка в Тяньшуе. Я успеваю заметить лишь несколько высоких пагод. В десять часов мы прибываем в Сиань, где стоим сорок пять минут. Было темно, и я ничего не смог разглядеть.
Понадобилась целая ночь на трехсоткилометровый перегон от этого города до Шаньсяня.
Я думаю, что лондонцам вполне бы могло показаться, что в Шаньсяне они как у себя дома. Надо полагать, что у миссис Эфринель сложилось именно такое впечатление. Правда, здесь нет ни Стрэнда note 107 с его невообразимой сутолокой, скоплением пешеходов и экипажей, ни Темзы с бесконечными вереницами барж и паровых судов. Ничего этого здесь нет. Но мы очутились в такой плотной завесе британского тумана, что невозможно было разглядеть ни пагод, ни домов.
Туман держался весь день, и это немало затрудняло движение. Но китайские машинисты хорошо знают свое дело. Их внимательность, старание и сноровка могут быть поставлены в пример машинистам западноевропейских дорог.
Сколько строк репортерской хроники пропало у меня из-за тумана! Вот уж действительно не повезло нам на подступах к Тяньцзиню! Я не видел ни ущелий, ни оврагов, среди которых вьется колея. В непроглядной мгле мы проехали двести тридцать километров и в десять часов вечера достигли большой станции Тайюань.
Какой тоскливый день!
С наступлением вечера туман рассеялся, но не успели мы порадоваться, как опустилась ночь, и ночь претемная!
Я выхожу на вокзал, покупаю в буфете несколько пирожков и бутылку вина. Хочу нанести Кинко последний визит. Мы выпьем за его здоровье и за его будущее счастье с хорошенькой румынкой. Он проехал «зайцем», я-то знаю об этом, а вот если бы узнала Компания Великого Трансазиатского пути… Нет, она не узнает!..
Фарускиар и Гангир чинно прохаживаются по платформе. На этот раз их внимание привлекает не вагон с сокровищами, а головной багажный. Почему-то они оглядывают его с особенным любопытством.
Уж не подозревают ли они, что Кинко?.. Нет, это исключено. Ага! Они наблюдают за машинистом и кочегаром, двумя молодыми китайцами, только что принявшими состав. Быть может, господина Фарускиара интересуют люди, которым доверена транспортировка императорской казны, а вместе с нею и добрая сотня человеческих жизней?
Дается сигнал к отправлению. Ровно в полночь мы покидаем Тайюань.
Ночь, как я уже говорил, выдалась темная — ни луны, ни звезд. В нижних слоях атмосферы клубятся тучи.
Мне легко будет пробраться в багажный вагон. Никто меня не заметит. Да я и не очень-то злоупотреблял посещениями Кинко за эти двенадцать дней путешествия…
Мои размышления прерывает Попов:
— Вы еще не легли спать, господин Бомбарнак?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29