они быстро схватывают все и умеют привить свои идеи другим, иногда в ущерб действительности. Одна звучная фраза способна воспламенить или успокоить гений этого народа, так же как и отвратить его от гибельных ошибок. Остроумное слово, переходя из уст в уста, всегда доставляло утешение французам в самых великих несчастиях. Всем памятно действие, произведенное на солдат, боровшихся с голодом и отчаянием в верхнем Египте, знаменитой надписью: дорога в Париж, замеченной на одном столбе. О генерале Каффарелли, лишившемся ноги на Рейне, говорили: он все же стоит одной ногой во Франции. Что касается Марии-Антуанеты, то о ней говорили, что она приехала в Париж из-за Луи (т. е. Людовика), тогда как позднее Мария-Луиза приехала из-за Наполеона31. Несмотря на все ужасы революции, этот легкомысленный народ, живущий изо дня в день, вспоминает об этой эпохе, лишь как о времени, когда чувствовался недостаток в топливе и освещении и когда соседи поочередно приносили друг к другу вязанку хвороста, чтобы поболтать при огне. Французы ослепляли наших предков модами, вкусом, нравами, языком; нас -политической и религиозной свободой, а затем военными успехами. Это -- греки, но только в профиль! Греки и римляне победили другие народы своим языком; так же поступили и французы, язык которых царит в Европе. Французской веселости, для которой у немцев нет специального слова, так как им незнаком самый предмет, надо искать не в Париже, а по ту сторону Луары и Жиронды. Какая тишина была в наших деревнях, когда через них проходили немецкие войска! Но лишь только появились французы, и лишь только они успевали удовлетворить первым требованиям голода и жажды, деревня обращалась в настоящую ярмарку... Их незнание географии, их равнодушие ко всему иностранному, их национальное фанфаронство и хвастовство -достойны смеха; этим объясняется ненависть к ним других народов, которая проявлялась гораздо ранее революции и на которую они ответили великодушием, так как с 1789 г. хотят брататься со всем миром. Наряду со многим дурным, мы обязаны этой нации многим хорошим. В какой другой стране, спрашиваю я вас, иностранец бывает встречен, обласкан и может поступать по своему усмотрению, как в этой веселой, радушной, предупредительной Франции? И так было всегда, даже в эпоху, когда все французы считали себя великими людьми и героями, даже когда гениальный Бюлов называл их амазонками. Мы были угнетаемы и тиранизируемы ими в течение двадцати лет; но -- положа руку на сердце -- если бы мы, когда мы говорим на их языке, могли хотя в слабой мере симпатизировать их уму и их живости, каких великих вещей не предприняли бы мы вместе с ними? Кто хочет оценить любезность французов, пускай отправится недели на две в Лондон". В гораздо более недавнее время, Вагнер в своем письме к Габриелю Моно говорил: "я признаю за французами удивительное умение придавать жизни и мысли точные и изящные формы; о немцах же я скажу, напротив того, что они кажутся мне тяжелыми и бессильными, когда стараются достигнуть этого совершенства формы... Я хотел бы, чтобы немцы показали французам не карикатуру французской цивилизации, а чистый тип истинно оригинальной и немецкой цивилизации. Осуждать с этой точки зрения влияние французского ума на немцев -- не значит осуждать самый французский ум... В каком недостатке всего более упрекают ваших соотечественников самые образованные и свободомыслящие французы? В незнании иностранцев и в вытекающем отсюда презрении ко всему нефранцузскому. Результатом этого у нации являются кажущиеся тщеславие и надменность, которые в данный момент должны быть наказаны. Но я прибавляю, с своей стороны, что этот недостаток должен быть извиняем французам, потому что у их ближайших соседей, немцев, нет ничего, что могло бы заставить их изучать цивилизацию, отличную от их собственной". Это однообразие в суждениях о нашем национальном характере доказывает, как справедливо замечает Гран-Картрэ, "что существует немецкая манера рассуждать о всем французском, которой поддаются даже самые просвещенные умы". Так, когда Гиллебранд говорит, что власть приличий у нас стоит выше всего, что все добродетели французов носят в высшей степени общественный характер, что нигде так не распространена честность, что отношения между слугами и господами у нас превосходны, что любовь к порядку -- выдающаяся черта нашего характера, что кухня и туалет -- два жизненных вопроса для французской хозяйки дома, что француз в высшей степени чувствен, но на свой особый манер, что для этого по преимуществу общественного существа религия -- скорее партийная страсть, нежели глубокая вера, что француженка -- "артистка в разговоре" и т. д., он только повторяет, что могли бы сказать Арндт, Коцебу, мадам Ларош, Гуцков, Ида Коль и другие. Но Гиллебранд, для которого не прошло безнаказанно его двадцатилетнее пребывание во Франции, признает еще, что "француз способен на самую благородную, бескорыстную и преданную дружбу, чего многие не признавали за ним", что он "более обязателен и услужлив, чем германец", что он экономен по преимуществу, что "супружеская неверность реже встречается у него, чем это можно было бы думать на основании известной литературы". Отделяя хорошее от дурного, Гиллебранд находит много общего между французом и ирландцем: та же любезность, говорит он, та же общительность, тот же ум, та же грация, то же хвастливое добродушие. Но, "раз человеку не достает руководительства и правила, он мечется, как безумный, по воле всех ветров". Мариус Фонтан посещает в 1870 г. главнейшие северные и восточные города Франции, объезжает поля сражений, записывая свои наблюдения и все слышанное им от других. Он встречает прусских офицеров, восторженно отзывающихся о французах, а особенно одного, который говорит ему: "я должен признать, что вступал в дружеские отношения со всеми семьями, у которых оставался более недели. Я покинул со слезами на глазах мою последнюю квартиру в Нормандии и поддерживаю переписку со многими из моих хозяев. Я живу во Франции девять месяцев и не только не встретил ни малейшей невежливости, но, напротив того, встречаю любезности и внимание всякого рода". В другом месте, в Седане, высший офицер, превосходительство, также с похвалой говорит ему о французах и француженках. "Они могут быть болтливы, хвастливы, плохие политики; но они деликатны, умны, мужественны; и в этот раз они храбро сражались. Было бы трудно доказать их физический упадок. Если они действительно распутны, то они были такими всегда. А женщины? Я вас уверяю, что французская женщина нисколько не упала ни в физическом, ни в нравственном отношении. Большинство из тех, с которыми я встречался, производили на меня импонирующее впечатление. Кокетки! Но что это значит? В них есть что-то пикантное и блестящее; приветствие и комплимент еще имеют для них большое значение; они любят веселье и удовольствия, но наряду с этим они очень хорошо понимают серьезные стороны жизни, трудолюбивы, экономны, религиозны и отличаются хорошей нравственностью". Известно, как Карл Фохт, отвечая на нападки Моммзенов и Фишоров, возвысил голос в пользу побежденной Франции в своих Политических Письмах. "Услуги, оказанные Францией европейской цивилизации даже при правлении Наполеонов, так значительны, -- говорит он, -- ее содействие прогрессу и культуре нашего времени настолько необходимо, что, несмотря на все совершенные ею ошибки и на всю ответственность, навлеченную ею на себя, симпатии возвращаются к ней, по мере того как судьба наносит ей свои удары. Все декламации нашей прессы по поводу деморализации и нравственной испорченности Франции, даже ее действительные преступления бессильны против этого: симпатии берут верх и будут брать все более и более... Я говорю себе, что Европа без Франции была бы хилой, что без нее нельзя обойтись и что в случае, если бы она исчезла, ее должны были бы заменить другие, менее способные играть ее роль. Эти французы составляют нечто, и всякий, отрицающий это, вредит самому себе". КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ ВЫРОЖДЕНИЕ ИЛИ КРИЗИС ГЛАВА ПЕРВАЯ ВЛИЯНИЕ СУЩЕСТВУЮЩЕЙ ФОРМЫ ЦИВИЛИЗАЦИИ, ВОЙН И ПЕРЕСЕЛЕНИЙ В ГОРОДА Вырождение может быть физиологическим или психологическим. В первом случае оно отзывается на темпераменте и органическом строении, т. е. на условиях жизнеспособности и плодовитости. Существует мнение, что французский народ вырождается в этом направлении. Но, прежде всего, многие из явлений, указывающих, по-видимому, на ослабление темперамента или организма французской нации, -- лишь усиленное проявление общих последствий, вызываемых у всех народов современной цивилизацией, которую, впрочем, также считают общей причиной вырождения. Вместе с возрастающим разделением труда, продуктом промышленного и научного прогресса, различные функции ума и тела упражняются неравномерно, происходит переутомление или вредная работа в одной части и недостаточное упражнение или полное бездействие в другой; отсюда и частичное разрушение различных органов, общее расстройство здоровья, нарушение равновесия в организме, в темпераменте, в характере. Мозг или скорее некоторые его области часто слишком возбуждены, в то время как остальное тело в пренебрежении. "Во многих отношениях, -- говорит английский физиолог Балль, -- воспитание и цивилизация способствуют энервации и ослаблению организма, подрывают природные силы и здоровье человеческого существа". Алкоголь, табак, чай, кофе, чрезмерный умственный труд, бессонные ночи, излишества в удовольствиях, сидячая жизнь, искусственное поддерживание существования слабых и многие другие причины вредят в новейшее время органическому строению и темпераменту. Вместе с ростом цивилизации подбор происходит все более и более в пользу ума, а результатом этого является ослабление в подборе наиболее крепких организмов. Работник, слабый физически, но смышленый и образованный, достигнет лучшего положения; ему будет легче жениться и оставить потомство; напротив того, крепко сложенный и более сильный работник будет прозябать на низших должностях и часто умрет бездетным. Отсюда, по истечении известного времени, нарушение равновесия в народном организме в пользу мозга и в ущерб некоторым свойствам, более приближающимся к животной жизни. К несчастью эти "животные" свойства являются также основой воли, если рассматривать последнюю с точки зрения количества энергии, а не ее качества или направления. Можно следовательно опасаться, чтобы ослабление физических сил не повлекло за собой известного упадка моральной энергии: мужества, пыла, постоянства, твердости -- всего, что зависит от накопления живой и движущей силы. Ум обостряется вместе с нервами, а воля ослабляется с ослаблением мускулов. Тогда необходимо, чтобы сила характера была заменена силой идей; но если к несчастью и в самых идеях царствует беспорядок, то он не может не отразиться и на поведении. Как мы уже сказали, во всех цивилизованных обществах высшее положение и средства жизни обеспечиваются в борьбе за существование не нормальным строением организма, а часто именно ненормальным развитием некоторых специальных способностей, полезных для промышленности, искусства или какой-либо общественной функции. Тогда тот или другой частный общественный интерес подчиняет себе физиологический интерес расы, интерес нормального строения индивидуума. Нарушения равновесия между различными способностями, развитие одних и атрофия других встречаются повсюду все чаще и чаще, потому что из них можно извлечь непосредственную пользу. Опасность лежит именно в этой полезной стороне; это более отдаленная опасность, но она несомненна. Существуют условия равновесия, отступить от которых раса не может, не жертвуя, ради потребностей настоящего, своей будущей жизнеспособностью. Если мы не можем, по совету Руссо, вернуться к лесной жизни, то мы должны по крайней мере поддерживать телесное здоровье, чтобы иметь здоровую душу. Но к сожалению мы не то видим в действительности. Условия современной цивилизации не похожи на условия жизни античных обществ и грозят несомненными опасностями расе. В прежние времена слабая физическая организация чаще всего влекла за собой устранение потомства; в настоящее время самым хилым и самым недостойным индивидам предоставлена полная свобода размножаться; кроме того их потомство ограждается всеми способами от естественного вымирания. В конце концов, как замечают дарвинисты, получается борьба между соперничающими и ничем несдерживаемыми способностями размножения. Индивидуум, стоящий нравственно выше других, все более и более сторонится этой борьбы, предоставляя размножаться низшим элементам. Таким образом подбор действует в обратном смысле, в пользу всего худшего. Прибавим к этому, что наследственность гораздо успешнее передает дурные приобретенные привычки, нежели хорошие. Она скорее передает безумие и невроз, чем предшествовавшую им силу мозга. Она увековечивает и усиливает повреждения в органах цивилизованного человека, как, например, близорукость. "Могучая для зла и медленная для добра", она быстро сообщает эпилепсию морским свинкам, но скупо передает приобретения гения. Вследствие этого естественный или искусственный подбор наиболее способных индивидов, вопреки всему противодействующему ему в настоящее время, еще надолго останется "единственным средством гарантировать расу от возрастающего стремления к вырождению, которое в конце концов поглотило бы все выгоды цивилизации" (Балль). Тем, кто жалуется на частое появление в настоящее время конституционных и нервных заболеваний, оптимисты отвечают, что не следует судить о действительном числе больных по статистическим сведениям и беспрерывно обогащающимся спискам болезней современной медицины. Наши ученые констатировали множество болезней, как например диабет или брайтову болезнь, неизвестных в прежнее время. Оскультация и микроскопическое исследование открыли целую серию туберкулезов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41