Знаешь, зачем он так спешно хотел увидеться со мной тогда в Лондоне?
— Зачем?
— Он нашел американца, которому надеется продать Чаффнел-Холл.
— Да что ты говоришь!
— Вот так-то. Если сделка не сорвется, я наконец-то избавлюсь от этой опостылевшей развалюхи и в кармане у меня зазвенят денежки. И все благодаря дядюшке Родерику, мне нравится называть его так про себя. Так что, Берти, уж пожалуйста, воздержись от глумливых выпадов в его адрес и главное — ни в коем случае не произноси имя этого недоросля Сибери в какой бы то ни было связи с его собственным. Ради меня, Берти, ты должен полюбить дядюшку Роди.
Я покачал головой:
— Нет, Чаффи, уволь, боюсь, мне себя не пересилить.
— Ну и черт с тобой, — добродушно согласился Чаффи. — Лично я считаю его своим благодетелем.
— А ты уверен, что затея не сорвется? Зачем этому американцу такая громадина?
— Ну, тут-то как раз все ясно. Он близкий друг старика Глоссопа и согласен выложить наличные, чтобы Глоссоп превратил замок в такой как бы загородный клуб для своих чокнутых пациентов.
— Зачем такие сложности? Почему бы старому хрычу Глоссопу не арендовать замок непосредственно у тебя?
— Берги, ты просто небожитель, совершенно не представляешь, в каком состоянии находится дом. Наверное, думаешь, он весь сверкает и блестит, ждет тебя с распростертыми объятиями. Увы, Берти, большинство комнат лет сорок даже не открывали. Чтобы отремонтировать замок, нужно тысяч пятнадцать. Да нет, больше. Я уж не говорю про новую мебель, дверные и оконные ручки, шпингалеты и прочее, прочее, прочее. Если какой-нибудь миллионер вроде этого чудака не купит замок, этот крест будет висеть у меня на шее всю жизнь.
— А, так он миллионер?
— Да, как раз в этом смысле все благополучно. Меня волнует только одно: чтобы он поставил свою подпись на купчей. Сегодня он у нас обедает, так что обед закатили грандиозный. После такой трапезы он наверняка подобреет, как ты думаешь?
— Если у него желудок здоровый. Почти все американские миллионеры страдают несварением. Вдруг твой из тех мучеников, которым ничего нельзя, кроме стакана молока с сухариком.
Чаффи весело расхохотался.
— Не волнуйся, папаша Стоукер каминные щипцы переварит. — Он вдруг запрыгал, как овечка на весеннем лугу. — Здравствуйте, добро пожаловать!
К крыльцу подкатил автомобиль, из него стали выгружаться приехавшие пассажиры.
Первый пассажир был Дж. Уошберн Стоукер, вторым оказалась его дочь Полина, третьим его малолетний сын Дуайт, и четвертым сэр Родерик Глоссоп.
ГЛАВА 4. Полина Стоукер просит помощи
Должен признаться, ноги у меня стали ватные. Такого мерзкого сюрприза жизнь мне давно не преподносила. Даже в Лондоне встреча с собственным похороненным прошлым кого угодно вышибет из колеи, но столкнуться с этими разбойниками здесь, да еще в предвидении нескончаемо долгого парадного обеда — это настоящая Голгофа. Я поклонился со всей изысканной любезностью, на какую был способен в столь необычных обстоятельствах, однако физиономия моя от смущения запылала, и, если честно, дышал я, как вынутая из воды рыба.
Чаффи был великолепен в роли радушного хозяина.
— Здравствуйте, здра-а-вствуйте! Добро пожаловать. Наконец-то вы приехали. В добром ли здравии, мистер Стоукер? А вы, сэр Родерик? Привет, Дуайт. Э-э… доброе утро, мисс Стоукер. Позвольте представить вам моего друга Берти Вустера. Мистер Стоукер, это мой друг Берти Вустер. Дуайт, это мой друг Берти Вустер. Мисс Стоукер, это мой друг Берти Вустер. Сэр Родерик Глоссоп, это мой друг Берти… впрочем, что же это я, вы ведь знакомы.
Я еще не пришел в сознание. Согласитесь, от такого кто угодно впадет в столбняк. Я оглядел толпу. Папаша Стоукер испепелял меня взглядом. Старикашка Глоссоп тоже испепелял меня взглядом. Малявка Дуайт меня нахально разглядывал. Одна Полина не почувствовала ни малейшего замешательства, была спокойна, как устрица на тарелке, и весела, как весенний ветерок. Можно подумать, мы с ней заранее договорились о встрече. Бертрам задушенно выдавил из себя «Привет», а она буквально оглушила меня щебетаньем и стрекотаньем и при этом радостно сжимала мою руку.
— Берти, ты здесь, кто бы мог подумать! Полковник Вустер собственной персоной! Ну и чудеса! Я тебе звонила в Лондоне, но мне сказали, что ты уехал.
— Да. Я теперь здесь живу.
— Вижу, что здесь, солнечный ты мой зайчик. Отлично, теперь я совершенно довольна, будем веселиться. Берти, ты отлично выглядишь. Папа, правда Берти просто красавец?
Старый хрыч Стоукер явно не желал выступать в роли ценителя мужской красоты. Он издал звук, с каким свинья отправляет в желудок вилок капусты, однако от более членораздельных высказываний воздержался. Мрачный подросток Дуайт молча пожирал меня глазами. Сэр Родерик, чья физиономия при виде меня побагровела, а потом начала понемногу терять свою зловещую яркость, сохранял выражение человека, оскорбленного в своих лучших чувствах.
Но в этот миг появилась вдовствующая леди Чаффнел. Дама могучего сложения, такой впору быть главой охотничьего общества и владелицей своры собак, если бы главами упомянутых обществ избирали женщин, она спокойно и уверенно срежиссировала массовую сцену. Не успел я опомниться, как толпа гостей скрылась в доме, а я остался на крыльце вдвоем с Чаффи. Чаффи как-то странно глядел на меня и кусал нижнюю губу.
— Я и не знал, Берти, что ты с ними знаком.
— Познакомился в Нью-Йорке.
— Ты часто встречался там с мисс Стоукер?
— Несколько раз.
— Сколько?
— Ну, раза два или три.
— Мне показалось, она тебе очень обрадовалась.
— Ну что ты. Простая вежливость.
— А можно подумать, вы близкие друзья.
— Господь с тобой. Так, приятели. Она со всеми так себя ведет.
— Со всеми?
— Конечно. Понимаешь, она такая открытая, непосредственная.
— Удивительная девушка, искренняя, добрая, великодушная, жизнерадостная, верно?
— В самую точку.
— К тому же красавица.
— Да, просто удивительно.
— И такая обаятельная.
— На редкость.
— Словом, очень привлекательная девушка.
— В высшей степени.
— Мы с ней в Лондоне проводили много времени вместе.
— И что же?
— Ходили в зоопарк, в музей мадам Тюссо.
— Понятно. И как она относится к этой затее с покупкой замка?
— Горячо одобряет.
— Скажи честно, дружище, — спросил я, стараясь свернуть в сторону от животрепещущей темы, — сам-то ты как оцениваешь шансы на успех?
Чаффи сдвинул брови:
— То вроде бы кажется, что шансы есть. То вроде бы кажется, что их нет.
— Ясно.
— Как-то зыбко все.
— Понимаю.
— Папаша Стоукер держит меня в подвешенном состоянии. Так он вполне дружелюбен, но чует мое сердце: он в любую минуту может взбрыкнуть, и тогда все полетит к черту. Ты случайно не знаешь, может быть, есть какие-то деликатные темы, которых следует избегать в разговоре с ним?
— Деликатные темы, говоришь?
— Ну да. Ведь как бывает с незнакомыми людьми: ты говоришь, какой сегодня прекрасный день, а он делается бледный, как полотно, и стискивает зубы, потому что именно в такой прекрасный день его жена сбежала от него с шофером.
Я стал соображать.
— На твоем месте я не стал бы особенно распространяться о Бертраме Вустере. То есть, если ты хотел расписывать ему мои достоинства…
— Не хотел.
— Вот и не надо. Он меня недолюбливает.
— Почему?
— Просто так, необъяснимая антипатия. И я думаю, старина, если ты не возражаешь, не стоит мне сейчас садиться за стол со всей честной компанией. Скажи своей тетке, что у меня голова разболелась.
— Ну что ж, если он при виде тебя сатанеет… Чем ты ему так досадил?
— Понятия не имею.
— Спасибо, что предупредил. Можешь незаметно исчезнуть.
— С большим удовольствием.
— А мне надо идти к гостям.
Он вошел в дом, а я стал прогуливаться по дорожке, Радуясь, что остался один. Надо хорошенько разобраться, как он относится к Полине Стоукер.
Надеюсь, вы не возражаете вернуться к разговору, который происходил у нас с ним несколько минут назад, и внимательно вслушаться в ту его часть, которая касалась барышни Стоукер. Вас что-то удивило, так ведь?
Конечно, чтобы полностью осознать значение происходящего, вам надо было находиться рядом с нами и внимательно наблюдать за ним. Для меня лицо человека — открытая книга, а уж Чаффи я и вовсе видел насквозь. Когда он заговорил о Полине, то стал похож на чучело лягушки, прозревшей свет небесной истины: физиономия густо пунцовая, смущен до крайности. Из чего со всей очевидностью вытекало, что мой однокашник по уши втрескался. Быстро это у него получилось, что и говорить, ведь он знает предмет своего обожания всего несколько дней, но такой уж он у нас, Чаффи. Пылкий, порывистый, безоглядный. Вы только представьте его барышне, дальше он будет действовать сам.
Ну, что ж, если так, меня это вполне устраивает. Бертрам Вустер никогда не был собакой на сене. По мне, так пусть Полина Стоукер флиртует с кем угодно, отвергнутый искатель от души пожелает ей счастья. К этому всегда приходишь по зрелом размышлении, вы и сами знаете. Страдаешь, мучаешься, и вдруг является спасительная мысль, что все к лучшему, вы счастливо отделались. Я по-прежнему считал Полину красавицей каких мало, но от огня, который вдохновил меня в тот вечер в «Плазе» бросить сердце к ее ногам, не осталось ни искры.
Анализируя эту перемену в собственных чувствах, если, конечно, слово «анализ» здесь применимо, я пришел к заключению, что всему виной ее неуемная энергия. Конечно, хороша, глаз от нее не оторвешь, но есть серьезный недостаток: она из тех обожающих спорт девушек, которые непременно хотят, чтобы вы проплыли с ними милю-другую перед завтраком, а после обеда, когда у вас сладко слипаются глаза, тащат вас поиграть в теннис, сетов эдак пять-шесть для разминки. Прозрев, я понял, что на роль миссис Бертрам Вустер мне нужно что-то потише и поспокойнее, в духе Джанет Гейнор [7].
Но в случае с Чаффи эти недостатки обращаются в величайшие достоинства. Понимаете, он и сам помешан на спорте — что на лошади скакать, что плавать, стрелять, что лис травить, оглашая окрестности дикими воплями, словом, он в вечном, неугомонном движении. Он и эта барышня П.Стоукер буквально созданы друг для друга, и если я хоть как-то могу содействовать их сближению, я должен буквально вывернуться наизнанку.
И потому, когда увидел, что Полина вышла из дому и направляется ко мне с явной целью обменяться верительными грамотами, восстановить разорванные отношения и прочее, я не дал деру, а приветствовал ее жизнерадостным возгласом «Салют!» и позволил увлечь себя в укромную аллею, усаженную кустами рододендронов.
Теперь вы убедились, что мы, Вустеры, готовы на все, если надо помочь другу, потому что мне меньше всего на свете хотелось остаться наедине с этой девицей. Я, разумеется, опомнился после потрясения от встречи с ней, однако перспектива задушевного разговора тет-а-тет отнюдь не вдохновляла. Наши отношения были прерваны посредством почтового отправления, последний раз мы виделись еще женихом и невестой, так что сейчас мне было трудно выбрать правильный тон.
Однако мысль, что я могу замолвить словечко за старину Чаффи, воодушевила меня на подвиг, и мы уселись на простую деревенскую скамью, готовясь приступить к повестке дня.
— Никак не ожидала увидеть тебя здесь, Берти, — начала разговор она. — Что ты делаешь в этих краях?
— Я на время удалился от света, — объяснил я, радуясь, что обмен первыми репликами носит вполне светский, как я бы определил, характер. — Мне нужно было найти тихое место, где никто бы не мешал играть на банджо, вот я и снял этот коттедж.
— Какой коттедж?
— Я живу в коттедже на берегу.
— Ты, я думаю, удивился, когда увидел меня.
— Еще бы.
— Но не слишком обрадовался, верно?
— Ну что ты, тебе я всегда рад, но одно дело ты, и совсем другое — твой папенька и старый хрыч Глоссоп…
— Он вроде бы тоже не питает к тебе теплых чувств. А что, Берти, ты в самом деле держишь у себя в спальне столько кошек?
Я слегка ощетинился.
— Да, в моей спальне действительно были кошки в тот день, но инцидент, на который ты намекнула, был пересказан тебе в искаженном…
— Бог с ними, с кошками, это все чепуха, забудем. Но видел бы ты папину физиономию, когда ему рассказывали эту историю. Кстати о папиной физиономии: если бы я сейчас увидела ее, то померла бы со смеху.
Вот этого мне сроду не понять. Бог свидетель, я не обделен чувством юмора, но физиономия Дж. Уошберна Стоукера никогда не вызывала у меня желания хотя бы кисло усмехнуться. Внешность у него самая злодейская, здоровенный, кряжистый, глазки буравят вас насквозь, именно так я представляю себе средневекового пирата. Какой там смех, у меня в его присутствии язык прилипает к гортани.
— Я о том, что если бы он сейчас вдруг вынырнул из-за поворота и увидел, что мы тут воркуем как два голубка. Он уверен, что я все еще влюблена в тебя.
— Не может быть!
— Честное слово.
— Но как же, черт возьми…
— Поверь, это святая правда. Он разыгрывает из себя сурового викторианского отца, который разлучил юных любовников и теперь должен проявлять неусыпную бдительность, чтобы помешать их воссоединению. Знал бы он, как ты был счастлив, когда получил мое письмо.
— Ну что ты такое говоришь!
— Берти, не надо кривить душой. Ты же просто ликовал, признайся.
— Я бы этого не сказал.
— И не говори. Мамочка и так все знает.
— Ну знаешь, это просто черт знает что такое. Не понимаю, почему ты так считаешь. Я всегда восхищался твоими необыкновенными достоинствами.
— Как-как ты сказал? Слушай, откуда ты набрался таких выражений?
— В основном от Дживса. Он был мой камердинер. И у него был феноменальный запас слов.
— Ты говоришь «был»? Он что же, умер? Или спился с круга и растерял свой запас слов?
— Нет, он от меня ушел. Не вынес моей игры на банджо. Слух об этом распространился в свете, и теперь он служит у Чаффи.
— А кто это?
— Лорд Чаффнел.
— Вот как?
Мы оба умолкли. Она сидела и слушала, как ссорятся в ветвях близрастущего дерева две птицы. Потом спросила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27