Фракийцы ворвались в пещеру через узкий вход, но я к тому времени был уже на ногах и держал в руке меч, на клинке которого написано «Фальката».
В авангарде, видимо, шли высокородные фракийцы в великолепных шлемах, с расписными щитами и в дорогих кольчугах, пластины и кольца которых нашиты на кожу. За ними толпились пелтасты; некоторые были в шлемах, и каждый имел по паре дротиков.
Думаю, что со стороны фракийцев было бы умнее построиться в фалангу, ощетинившись копьями, но копья они оставили снаружи и в бой вступили разрозненно, вооруженные мечами. Я лично сразу уложил двоих благородных.
После боя я хотел было снять с одного из них его кольчугу; но удары Фалькаты испортили ее, вмяв бронзу в тело. Впрочем, амазонки нашли еще одного убитого – ему стрела попала прямо в глаз, – и Иппофода подарила мне его кольчугу; теперь я ее ношу.
Не знаю, скольких пелтастов я убил. На поле боя осталось много мертвых; убитых чернокожим отличить было легко – он сражался мечом, отнятым у жреца; но раны, нанесенные Фалькатой, было почти невозможно отличить от следов боевого топора Эгесистрата. Некоторые из амазонок тоже вытащили мечи. Иппофода опасается, что у них скоро кончатся стрелы, хотя те, что были выпущены в этом бою, мы собрали. По крайней мере, большую их часть.
У входа в пещеру со мной сразу могли драться не более троих пелтастов; я сразу уложил нескольких человек; луки амазонок пели, как лиры. Когда пелтасты отступили, надеясь пустить в ход дротики, амазонки уложили еще многих, а дротики фракийцев лишь оцарапали камень. Потолок здесь местами нависает так низко, что мне приходится пригибаться. Мы лишь посмеялись над этой их попыткой.
Когда бой затих и амазонки торжественно преподнесли мне доспехи, мы решили, что Эгесистрату следует обратиться к фракийцам с предложением перемирия: у нас было мало дров, чтобы устроить огненное погребение для всех павших. И потом мы пришли к заключению, что, если Эгесистрату удастся переговорить с царем Котисом, он, возможно, завершит переговоры успешно, поскольку Арес явно на нашей стороне – он так хорошо помогал своим дочерям, что ни одна из них в этом бою не получила сколько-нибудь серьезного ранения.
Эгесистрат действительно переговорил с царем, после чего мы принялись подтаскивать тела убитых фракийцев к выходу из пещеры, откуда их должны были забрать. Именно тогда мне и удалось потихоньку уйти еще до зари.
В сотне шагов от священного огня, горевшего у алтаря, мрак был таким густым, как самой темной ночью. Я очень жалел, что не прихватил с собой факел, хоть и понимал, что все равно не сумел бы воспользоваться им, не привлекая внимания фракийцев; да и чернокожий тут же стал бы настаивать на том, что пойдет со мною, хотя рана на щеке причиняла ему значительные страдания. Иппофода тоже, заметив, что я ухожу, захотела бы послать со мною нескольких амазонок – что, как мне кажется (и Эгесистрат со мною согласен), только ослабило бы наш отряд. К тому же, будь нас больше, вряд ли мы добились бы лучшего результата. Если Эобаза и можно было спасти, то скрытно, ведь у нас все равно не хватило бы сил отбить его в открытой атаке.
Пробираясь в темноте, я беспокоился об одном: как бы чего-нибудь не забыть. Эгесистрат, разделяя мои опасения, предложил мне захватить с собой свиток. Я заткнул его за пояс и пообещал Эгесистрату, что, если мне удастся обнаружить другой выход из пещеры, я непременно сделаю остановку и прочту свои записи.
Итак, на мне была кольчуга, подаренная амазонками, на поясе висел мой меч, на голове красовался шлем, снятый с одного из высокородных фракийцев, убитых мною, а еще я прихватил пару дротиков и пелт. Мне казалось, что лучше постараться сойти за одного из знатных фракийцев. Особенно я был рад, что взял шлем и дротики: шлем предохранял мою голову от ударов о низкие своды пещеры, а наконечниками дротиков я ощупывал перед собой путь во тьме. Щит, правда, пришлось бросить, потому что мне дважды пришлось взбираться по уступам, дабы не потерять ощущение легкого сквозняка, которым я руководствовался. Я считал шаги и успел насчитать две тысячи двести семнадцать, когда услыхал рык одного льва и глухое ворчанье другого.
Встреча с такими зверями в полной темноте означала верную смерть – и все же у меня не возникло желания повернуть назад. Хотя я, оставив позади более широкий коридор, свернул в более узкий, все равно впереди слышалось рычание львов. Интересно, думал я, что могло их привлечь столь глубоко под землею? Известно, что днем львы часто спят в пещерах, но я никогда бы не подумал, что они способны по собственной воле забраться так далеко.
Насчитав более двух тысяч шагов, я заметил наконец проблески света и почувствовал себя полным дураком, ведь «разгадка» была очевидна: львы и не думали забираться в глубь пещеры, они просто устроили себе логово у входа в нее, который, собственно, я и искал и откуда тянуло ветерком. И хотя мне вовсе не улыбалось встречаться со львами даже при дневном свете, я решил, что парой камней и громким криком сумею прогнать их. Немногие дикие звери станут нападать на вооруженного человека, если у них есть возможность уйти.
Как только я выбрался на освещенное пространство, где отчетливо были видны камни и жидкая грязь, то сразу вспомнил данное Эгесистрату обещание перечитать свой дневник. Однако, вынув свиток из-за пояса и развязав шнурки, я понял, что не различаю слов; пришлось пройти еще немного вперед, прежде чем я смог сесть на камень и прочитать все, что записал вчера. С этого камня выход из пещеры мне еще не был виден.
Теперь, прочитав наконец о пророчестве, о волах, о ребенке и о том, как это пророчество исполнилось, я, казалось, в эти мгновения отлично помнил все это, даже то, как записывал об этом в свой дневник, но сейчас уже ничего не помню. Свернув свиток, я снова сунул его за пояс и двинулся вперед, держа в каждой руке по дротику.
И тут передо мной предстало видение столь необычайное, что я, наверно, должен был бы сразу догадаться, что случится далее, однако догадался не сразу. Слева от меня возвышался сталагмит, какие часто встречаются в пещерах, влажный от стекающей сверху воды. Он почти достигал каменного свода у меня над головой и блестел, точно жемчуг; правда, вряд ли я обратил бы на него особое внимание, если бы он не показался мне несколько странным. Подходя к этой блестящей колонне, я решил, что она больше похожа на те рукотворные колонны, какие часто воздвигают люди в честь своих богов – из белого мрамора или из дерева, выкрашенного в белый цвет.
Скользнув по ней взглядом, я пошел дальше, однако мне снова пришла в голову мысль, что эта колонна сделана людьми. Я остановился, повернул назад и стал на нее смотреть.
И тут мне показалось вдруг, что вокруг не стены пещеры, а дикая, продуваемая всеми ветрами пустыня, а под ногами не камни и глина, а земля, покрытая пожухлой травой, и над головой ярко-синее знойное небо. Острые выступы в стенах пещеры, похожие на хищные зубы, теперь казались мне то целым лесом колонн, то войском, грозно ощетинившимся пиками, а вокруг эхом разносился львиный рев; звери явно ожидали меня снаружи, у низкого округлого выхода из пещеры.
На мгновение, правда, я усомнился в их существовании, поскольку в самой пещере их не было. Ведь вполне вероятно, решил я, что это всего лишь рев горной реки или шум водопада, и мне просто почудились эти львы – ведь видел же я портик какого-то храма там, где не было ничего, и не менее сотни вооруженных человек в совершенно пустой пещере. Может, я просто выдумал этих львов, как и все остальное?
Но у выхода из пещеры появился самый настоящий черногривый лев с оскаленной пастью, желто-коричневый в ровном солнечном свете. Подняв над головой дротик, я ринулся вперед.
Солнце, видно, только что взошло. Передо мной лежало узкое каменистое ущелье; в самой его теснине бежал поток; и я заметил, что все это очень похоже – и одновременно совершенно не похоже! – на то, что я ожидал увидеть снаружи. Я, например, ожидал увидеть стаю львов, возглавляемую тем огромным самцом с черной гривой, который встретил меня у выхода из пещеры, и матерой львицей, возможно, с детенышами. Там и в самом деле было не менее четырех львов, однако все они были самцами и такими же огромными, как и тот, первый. И они настолько походили один на другого, что я не смог бы различить их.
Рядом действительно стояла львица, но в женском обличье. Высокая и сильная, сильнее любой из амазонок Иппофоды, она обозревала выход из пещеры с высокого помоста своей серебряной колесницы, в которую, однако, не было запряжено никаких лошадей. В лице ее безошибочно читалась сила, могущество, сосредоточенность и целенаправленность; ее огромные желтые глаза яростно светились – в этих глазах, как мне показалось, могла гореть и страсть, и жажда крови. В ее облике были возвышенность и благородство; однако было в нем и еще что-то необычное (но тоже прекрасное!), о чем я так и не осмелился спросить, чего не сумел ни определить, ни измерить.
Казалось, за ее широкими плечами поднимается еще одно солнце – между нею и каменистой стеной ущелья – и его восхитительное сияние окутывает ее, как мантия, блестящая ярче самого чистого золота.
– Подойди, – велела она мне. – Ты мне нужен. – В руке она держала большой барабан, и, хотя ее пальцы вроде бы не прикасались к туго натянутой коже, он вздрагивал от каждого удара моего сердца.
Я заколебался.
– Ты боишься моих львов? – Она свистнула, и все четыре зверя тут же подскочили к ней. Она погладила их, почесала им за ушами, точно они щенки; но стоило мне поймать на себе взгляд их янтарных глаз, как я тут же вспомнил, что это настоящие львы.
– Да, так будет-лучше. – Она благосклонно кивнула мне, когда я подошел ближе. – Знаешь, кто я? – Я покачал головой.
– Можешь называть меня Кибелой. Мои жрецы сказали бы тебе, что я самая великая богиня на свете. – Она улыбнулась. Видя ее улыбку, я понял, что уже полюбил ее. – Впрочем, то же самое говорят о своих богах и все прочие жрецы.
– Ты читаешь мои мысли? – спросил я, потому что мне показалось, что это так.
– Они же написаны у тебя на лице. Конечно, я легко могу их прочесть.
Что же ты не преклонишь колена пред богиней?
– Боюсь твоих львов, Кибела.
– Да они же все равно что котята. Они и тебе не страшны – пока ты под моей защитой. Ты когда-нибудь управлял такой колесницей, не помнишь? И что это ты здесь делаешь?
– Не помню, – отвечал я. – Фракийцы… то есть… царь Котис держит в плену одного мидийца по имени Эобаз, которого намерен принести в жертву Плейстору. Храм этого бога я должен разыскать и спасти Эобаза, если смогу.
– Вы как дети, – сказала Кибела. – И ты, и этот ясновидящий глупец с деревянной ногой. Он думает умолить бессмертных богов – с тем же успехом игрок может молиться лошади, на которую поставил! Кстати, твой чернокожий друг в кровавом долгу предо мной. Он убил одного из моих жрецов, а тот был юношей весьма многообещающим.
– Я, конечно, не все понимаю, – сказал я, – но твой многообещающий жрец как раз обещал тогда убить чернокожего.
– И все же я ему не позволю расплатиться со мной шутками и остротами, хотя это у него получается несколько лучше, чем у тебя. – Кибела махнула рукой, и львы бросились прочь, взбираясь по стенам ущелья и выскакивая наверх. Затем богиня встала, спустилась с колесницы и заняла место у ее высокого и изящного колеса. – Залезай! – скомандовала она. – И возьми поводья.
Я медленно подчинился ей. Колесница оказалась выше, чем мне представлялось, и значительно легче; казалось, ее сияющие боковины совсем ничего не весят. Поводьев было четыре пары – по две-для каждой лошади. Я надел петли на пальцы, как положено, и, хотя на земле перед колесницей лежала лишь пустая сбруя, в трепещущих кожаных ремнях я ощутил огненный темперамент четырех мощных коней.
– Да, – сказал я Кибеле. – Я вспомнил, что когда-то управлял колесницами.
– Тогда слушай внимательно.
Я опустил поводья и повернулся к ней лицом; глаза ее находились на одном уровне с моими.
– Если ты будешь действовать так, как вы надумали, тебя убьют, – сказала богиня. – Убью не я. И даже косвенным образом не буду виновна в твоей смерти; но ты погибнешь. Могу тебе это показать, если хочешь: как тебя обнаружат возле храма моего сына, как ты будешь бежать, а копье пронзит тебе спину… Ну и все остальное. В точности как на самом деле.
Хочешь поглядеть?
Я покачал головой.
– Очень умно с твоей стороны. Смотреть на собственную смерть до ее прихода – удел трусов. Что ж, хорошо. Ты ведь не помнишь своей встречи с той узурпаторшей, что присвоила себе мою славу? А ведь это моих рук дело.
– Она обещала вернуть меня к моим друзьям – к тем из них, что еще живы, – сказал я. – Мы с Эгесистратом недавно говорили об этом.
– Но он не сказал тебе, какую цену она за это назначила. А ведь он прекрасно знает, какую именно. – С выражением глубочайшего презрения Кибела отмахнулась, точно и слышать не желала об этом. – Впрочем, не важно; она бы в конце концов все равно тебя обманула. Но до этого еще очень далеко. Я, например, могу быть не только жестокой, но и доброй, однако моя клятва нерушима, а мое возмездие неотвратимо. Я спасла тебе жизнь сегодня – ведь если бы я здесь не оказалась, ты бы поступил так, как вы с этим провидцем задумали, и погиб бы. Теперь ты, наверное, должен отплатить мне за это. Ты готов?
– Конечно, – отвечал я. – Конечно, готов.
– Отлично. Твоей наградой будет этот мидиец – делай так, как я скажу, и он сам упадет тебе в руки, точно созревшее яблоко. Узурпаторша предупреждала тебя, что вскоре ты повстречаешь царицу. Ты уже повстречал ее?
– Да, это Иппофода, царица амазонок. – Я вздрогнул, внезапно все поняв, и, не сдержавшись, воскликнул:
– Значит, они твои правнучки! Ведь они дочери Ареса, а он – твой сын!.
– И чего же хочет царица Иппофода? Тебе известно, что привело ее в эти земли?
– Священные лошади из храма Гелиоса. Она привезла самоцветы и золото – так мне говорил Эгесистрат, – чтобы купить этих коней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46