Как-то раз семилетний Леонардо сидел на холодной траве, держа в руках серебряное перо и дощечку, — он изучал, как ветер теребит листья в оливковом саду. Антонио — энергичный старик, вечно находивший себе дело, несмотря на преклонный возраст, — остановился возле мальчика и взглянул вместе с ним на блестящие листочки.
Неожиданно, под влиянием минуты, он произнес: — Не обращай внимания на традицию, мой мальчик. Ты в два раза талантливее меня, конечно, но и я когда-то хорошо рисовал и стремился, подобно тебе, разобраться, как все устроено в этом мире. Но я послушался отца. Прежде чем оказаться на ферме, я поступил к нему в ученики в контору нотариуса. Вот кто мы есть — семейство нотариусов. Один породил меня, а я породил другого — твоего отца. Ну и что мы дали миру? Контракты, векселя, заверенные подписи на документах, которые неминуемо обратятся в прах.
Но я не сразу отказался от мечты. Даже изучая профессию нотариуса, я потихоньку рисовал. Наблюдал птиц, движение воды в реках, мне было любопытно, как все устроено. Но потом я встретил твою бабушку Лючию и влюбился. Худшего не могло случиться, ведь я забросил искусство, науку и женился. Потом пошли дети, и уже не было времени разглядывать деревья. Лючия как-то нашла мои наброски и швырнула их в огонь.
Но Бог подарил нам тебя, с твоим поразительным умом, глазами и руками. И твой долг не растерять все это. Обещай, что не повторишь мою ошибку. Обещай мне, что никогда не позволишь сердцу возобладать над разумом.
Юный Леонардо пообещал.
Но когда он попал в милость к Медичи, вошел в круг этого семейства, его потянуло, и физически и духовно, к младшему брату Лоренцо. Джулиано был безгранично прекрасен, и не столько из-за благородной внешности — Леонардо, гораздо более миловидный, часто слышал от друзей в свой адрес эпитет «красавец», — а скорее из-за чистой добродетели его души.
Свои чувства Леонардо держал при себе. Он не желал, чтобы Джулиано, любитель женщин, испытывал неловкость; к тому же ему не хотелось шокировать Лоренцо, его хозяина и патрона.
Когда Джулиано появился в соборе, Леонардо, стоявший всего через два ряда позади него (ибо постарался как можно ближе подобраться к Лоренцо, чтобы потом перехватить его), невольно приклеился к юноше взглядом. Он заметил, как грустен Джулиано, и испытал при этом не сочувствие и любовь, а жгучую ревность.
Накануне вечером художник направился к Лоренцо с намерением поговорить о заказе. Он вышел на виа де Гори, миновал церковь Сан-Лоренцо. Дворец Медичи располагался впереди и чуть левее, и Леонардо шагнул на улицу, ведущую к нему.
Смеркалось. На западе возвышались узкая башня Дворца синьории и огромный скругленный купол Дуомо, четко обрисованного на фоне светящегося кораллового горизонта, который постепенно начинал угасать до лилового, а затем серого цвета. В столь поздний час улица была пустынной, и Леонардо остановился посреди мостовой, наслаждаясь окружающей красотой. Он не мог оторвать взгляд от кареты, катившей в его сторону, любуясь четкими силуэтами лошадей на фоне яркого заката; животные, подсвеченные последними лучами солнца, казались совершенно черными. Закат был для Леонардо любимым временем суток: слабеющий свет придавал предметам и оттенкам цвета особую нежность, мягкую таинственность, которую выжигало полуденное солнце.
Весь уйдя в созерцание игры теней на спинах животных, перекатывающихся под кожей мускулов, любуясь их грациозно поднятыми головами, он даже не обратил внимания, что они оказались совсем близко, но вовремя пришел в себя и быстро убрался с дороги. Перейдя улицу прямо у них под носом, он оказался у южной стены дворца Медичи. Предстояло идти еще меньше минуты до виа Ларга. Возница кареты остановил лошадей на некотором расстоянии от художника, дверца открылась. Леонардо задержал шаг и увидел, что из кареты вышла молодая женщина. Сумерки преобразили белизну ее кожи, придав ей, сизый оттенок голубиного крыла, глаза казались совсем черными. Темное строгое платье и накидка, опущенное вниз лицо — все свидетельствовало о том, что перед ним служанка из богатого семейства. Украдкой бросив взгляд по обеим сторонам, она решительно зашагала к боковому входу во дворец и постучала в дверь.
Через какое-то время дверь открылась с долгим натужным скрипом. Служанка вернулась к карете и нетерпеливым жестом позвала кого-то. Оттуда выбралась женщина и легким шагом грациозно прошла в открытую дверь.
Леонардо невольно произнес ее имя вслух. Она входила в число друзей семейства Медичи и часто бывала во дворце. Несколько раз Леонардо с ней разговаривал. Еще не успев толком разглядеть, он узнал ее по походке, покатым плечам, наклону головы, когда она повернулась, чтобы посмотреть на него.
Он сделал шаг навстречу и, наконец, сумел различить ее лицо.
Длинный прямой нос с трепетными ноздрями, широкий и высокий лоб. Подбородок заострен, но скулы и щеки мягко округлены, как и плечи.
Она всегда была красива, но сейчас сумерки смягчили ее черты, придав им завораживающее очарование. Казалось, она вся растворилась в воздухе, и невозможно было сказать, где заканчивалась тень и начиналась живая женщина из плоти и крови. Ее лицо, открытая шея, руки словно плыли сами по себе в темноте, с которой слились платье и волосы. Она светилась затаенной радостью, в глазах читалась загадка, губы едва заметно изогнулись в улыбке.
В это мгновение она казалась не обычным человеческим существом, а посланницей Господней.
Он протянул руку, почти уверившись, что рука не коснется тела, а пройдет насквозь, словно перед ним привидение.
Женщина отпрянула, и он разглядел, несмотря на сумерки, вспышку страха в ее глазах. Она явно не хотела быть узнанной. Жаль, у него не было в руке пера, иначе он затушевал бы глубокую морщинку между ее бровей и вернул таинственный взгляд.
Он снова пробормотал ее имя, на сей раз вопросительно, но взгляд женщины уже был обращен к распахнутой двери. Леонардо проследил, куда она смотрит, и увидел на мгновение еще одно знакомое лицо — это был Джулиано. Он почти полностью скрывался в тени и сам не видел Леонардо.
Женщина, увидев Джулиано, расцвела.
В то мгновение Леонардо все понял и отвернулся, переполненный горечью. Дверь закрылась.
В тот вечер он не пошел на встречу к Лоренцо. Вернулся домой, в свою крохотную квартирку, и долго не мог заснуть. Уставившись в потолок, он видел, как из темноты выплывают полупрозрачные черты лица той красавицы.
На следующее утро, глядя на Джулиано под сводами собора, Леонардо только и мог думать, что о своей несчастной страсти. Он вновь и вновь вспоминал то болезненное мгновение, когда Джулиано с женщиной обменялись взглядами и он сразу понял, что их сердца принадлежат друг другу. И тогда Леонардо проклял себя за то, что поддался такому глупому чувству, как ревность.
Он весь оказался во власти своих дум, так что неожиданно начавшаяся суматоха перепугала его. Какой-то человек в балахоне из мешковины выступил вперед за секунду до того, как Джулиано обернулся и бросил на него взгляд, после чего раздался короткий крик.
Затем Барончелли что-то хрипло завопил. Леонардо, окаменев, уставился на поднятый блестящий клинок. В мгновение ока перепуганные прихожане бросились врассыпную, оттиснув художника назад. Он яростно сопротивлялся, стараясь выбраться из толпы, чтобы подбежать к Джулиано и защитить его от нового удара, — но все бесполезно, он не то, что не мог продвинуться вперед, ему не удалось даже удержаться на месте.
В этой дикой свалке Леонардо не разглядел, как Барончелли вонзил свой нож в Джулиано, зато он видел последние зверские удары Франческо: его кинжал вновь и вновь погружался в тело юноши — точно так архиепископ Сальвиати немногим позже вопьется в плечо Франческо де Пацци.
Как только Леонардо понял, что происходит, он громко закричал, обратив весь свой гнев на убийц. Наконец толпа рассеялась, уже никто не стоял между ним и убийцами. Он побежал прямо на них, в то время как Франческо, не переставая пронзительно визжать, кинулся наутек. Было слишком поздно защищать добрую, невинную душу Джулиано.
Леонардо упал на колени рядом с поверженным юношей. Тот лежал на боку, чуть подогнув ноги, губы его шевелились, кровь пузырилась у рта и лилась ручьями из ран.
Леонардо прижал ладонь к самой страшной из них, зияющей дыре в груди Джулиано. Он расслышал слабый булькающий хрип — это легкие жертвы пытались освободиться от крови и втянуть в себя немного воздуха. Но все попытки Леонардо остановить кровотечение оказались тщетны.
Из каждой раны на груди Джулиано, облаченного в бледно-зеленую тунику, текла струйка крови. Эти струйки разветвлялись, потом соединялись, образуя решетку на теле юноши, пока, наконец, не собирались в одну расплывшуюся темную лужу на мраморном полу.
— Джулиано, — с трудом произнес Леонардо, по его щекам струились слезы при виде такого страдания, при виде изуродованной красоты.
Но Джулиано его не слышал. Он вообще ничего не слышал и не видел: его полуприкрытые глаза уже смотрели в иной мир. Когда Леонардо склонился над ним, он отрыгнул яркой пенистой кровью, дернулся, и глаза его расширились. Так он умер.
Теперь, стоя перед Лоренцо, Леонардо ничего не сказал о последних страданиях Джулиано — такие подробности только усугубили бы горе старшего брата. Леонардо не говорил ни о Барончелли, ни о Франческо де Пацци. Вместо этого он рассказал о третьем убийце, которого еще предстояло найти.
Леонардо поведал о том, что видел боковым зрением фигуру в балахоне, преградившую Джулиано путь к отступлению. Леонардо полагал, что именно этот человек и нанес первый удар. В тот момент, когда Джулиано попятился от Барончелли, незнакомец вырос за его спиной, как скала, загнав, таким образом, жертву в ловушку. В ту же секунду толпа загородила от Леонардо происходящее — он на короткое время выпустил незнакомца из виду; возможно, тот упал, но тут же снова вскочил на ноги. Он даже не шелохнулся, когда Франческо принялся как безумный орудовать кинжалом, и оставался на месте до тех пор, пока те два убийцы не скрылись.
Когда Джулиано умер, Леонардо поднял взгляд и увидел, что этот третий быстро направляется к выходу, ведущему на площадь. Возможно, он в какой-то момент оглянулся, чтобы убедиться, что его жертва мертва.
— Убийца! — прокричал художник. — Стой!
В его голосе прозвучало столько властной ярости, столько силы, что, как ни удивительно, заговорщик замер на ходу и бросил быстрый взгляд через плечо. Леонардо запомнил его образ, выхватив из толпы цепким глазом художника. На убийце был балахон из грубой мешковины, в какие рядились кающиеся грешники. Гладко выбритое лицо наполовину скрыто капюшоном. Леонардо разглядел только нижнюю губу и подбородок. Рука заговорщика, прижатая к боку, цепко держала окровавленный стилет.
Когда убийца скрылся, Леонардо осторожно перевернул тело Джулиано на бок и обнаружил на спине маленькое, но очень глубокое отверстие.
Все это художник и рассказал сейчас Лоренцо. Но он не признался в том, что терзало его сердце: что он, Леонардо, повинен в смерти Джулиано.
Чувство вины вовсе не было беспричинным. Оно возникло в результате длительных размышлений по поводу всего происшедшего. Если бы он, художник, не поддался чувствам, терзаясь любовью, болью и ревностью, Джулиано мог бы остаться в живых.
У Леонардо давно вошло в привычку изучать толпу — лица, фигуры, осанки, — так он обычно очень многое узнавал о людях. Рассмотрев человека со спины, он мог сказать о нем почти столько же, как если бы изучил его лицо. Если бы только художник не был поглощен мыслями о Джулиано и той женщине, он наверняка обратил бы внимание, насколько напряжен кающийся грешник, стоявший прямо перед ним. Он мог бы приметить нечто необычное в поведении Барончелли или Франческо де Пацци, чего-то ожидавших рядом с Джулиано. Он бы ощутил беспокойство всех троих и мог бы сделать вывод, что Джулиано в большой опасности.
Будь он повнимательнее, он увидел бы, как кающийся грешник украдкой тянется к стилету; он заметил бы, как напряженно рука Барончелли сдавила рукоять ножа.
И у него оставалось бы время сделать один-единственный шаг вперед. Потянуться к руке грешника. Втиснуться между Джулиано и Барончелли.
Вместо этого его собственные страстишки превратили его в безмозглого зеваку, беспомощно стоящего среди мятущейся толпы. И это промедление стоило Джулиано жизни.
Леонардо склонил голову под тяжестью вины, потом снова поднял ее и взглянул на Лоренцо печальным ищущим взором.
— Я уверен, мой господин, что этот человек явился в собор под чужой личиной.
Слова художника заинтриговали Лоренцо.
— С чего ты взял?
— Это было видно по осанке. Кающиеся грешники занимаются самобичеванием и носят под балахонами власяницы. Они сутулятся, ступают осторожно — и все из-за боли, которую при малейшем движении причиняет им власяница. Этот человек двигался свободно, держался прямо и уверенно. Но мускулы его были напряжены — от эмоционального бремени. Я также полагаю, что он принадлежит к аристократии, если судить по его жестикуляции, полной достоинства и благородства.
Лоренцо так и впился в него взглядом.
— Ты убежден в своей правоте, хотя толком не разглядел этого человека?
Леонардо твердо ответил на его взгляд. Он судил всех людей одинаково, облеченные властью не наводили на него страха.
— Я бы не пришел сюда, если бы не был уверен.
— Значит, быть тебе моим агентом. — Лоренцо прищурился, в глазах его сверкала ненависть и решимость. — Ты поможешь мне найти этого человека.
Вот почему за прошедший год Леонардо несколько раз вызывали в тюрьму, расположенную в подвале Дворца синьории. Там он внимательно рассматривал губы, подбородки и спины несчастных заключенных. Ни один из них не был похож на кающегося грешника из собора.
Вечером, накануне казни Барончелли, Лоренцо, которого теперь называли Великолепным, велел двум стражникам привести Леонардо во дворец на виа Ларга.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10