Щипцы-для-Льда приносили лед, Угольный Совок приходил с углем, Мешок-Картошки прихватывал картошки, а Корзинка-для-Шитья то входила, то выходила, бормоча себе под нос: «Шью, шью, шью».
Однажды жуки в желтых домах раскрыли все Двери, распахнули все окна и стали переговариваться: «Они постирали рубашки и пришили все пуговицы – наверно, скоро свадьба».
На следующий день жуки сказали: «Будет свадьба и свадебный обед, Ножик женится на Лучинке. Они пригласили всех, кто живет на кухне, в кладовке и на заднем дворе».
Вот настал день свадьбы. Собрались гости, все, кто живет на кухне, в кладовке и на заднем дворе. Там были Тряпичная кукла и Веник, Молоток и Гвоздья, все маленькие Молоточки и Гвоздики, Щипцы-для-Льда, Угольный Совок, Мешок-Картошки. Пришли все, даже Корзинка-для-Шитья входила и выходила, бормоча себе под нос: «Шью, шью, шью». Был, конечно, и Противень, а горячие пирожки так и подскакивали на нем.
Ножик с Лучинкой тоже поселились в доме на углу. У них родилась дочка, ее назвали Щепочка. Противень и Щепочка однажды встретились, поцеловались и уселись рядышком в уютном уголке.
По всем углам жуки в маленьких желтых домах раскрыли двери, распахнули окна и заявили: «Они постирали рубашки и пришили все пуговицы, скоро снова свадьба – свадьба Противня со Щепочкой».
Теперь у Противня и Щепочки много, много детишек. Они разошлись по всему миру, и все их знают.
«Если в горячем пирожке тебе попадется щепочка, серебряная монетка или блестящий кусочек стружки, – говорят жуки из желтого жучиного дома, – так вот, если тебе попадется щепочка, серебряная монетка или блестящий кусочек стружки, знай, что это дети Противня и девушки по имени Щепочка, дочери Ножика и Лучинки, которая, когда выросла, вышла замуж за Противня-для-Пирожков».
Иногда, когда маленький жучок, издеваясь, измываясь и изгаляясь, пристает с вопросами к взрослому жуку, тот открывает двери, выглядывает из окна и говорит малышу: «Если не веришь мне, пойди спроси у Молотка и Гвоздьи или у всех маленьких Молоточков и Гвоздиков. Они бегали везде и слышали, как Корзина-для-Шитья входила и выходила, бормоча себе под нос: „Шью, шью, шью“.

Кыш-Кыш была большой пестрой курочкой-бентамкой и жила в курятнике. Иногда она уходила из курятника куда подальше и несла яйца там, но потом всегда возвращалась домой.
Когда она оказывалась у парадной двери дома и сносила яйцо в дверной колокольчик, она звонила в дверь. Один раз, если яйцо было одно, два раза, если их было два, и десять, если несла сразу десяток.
Однажды Кыш-Кыш забралась в дом к Хихикерам и снесла там яйцо в пианино. В другой раз она взлетела на стенные часы и снесла яйцо там. Но всякий раз она возвращалась в курятник.
Как-то летним утром Кыш-Кыш вышла за ворота и зашагала, квартал за кварталом, пока не добралась до почты. Она вошла в контору и снесла яйцо в фуражку почтальона.
Почтальон надел фуражку и отправился в скобяную лавку купить коробку гвоздей. Там он снял фуражку, и яйцо упало на прилавок.
Продавец подобрал яйцо, положил в свою фуражку и отправился поболтать с полицейским. Здороваясь с ним, он снял фуражку, и яйцо выпало на тротуар.
Полицейский подобрал яйцо и положил в свою полицейскую фуражку. Мимо проходил почтальон, полицейский снял свою полицейскую фуражку, и яйцо снова выпало на тротуар.
Почтальон сказал: «Я потерял яйцо, это мое яйцо». Он подобрал его, положил в свою фуражку и забыл о нем.
Почтальон, очень высокий человек, вошел на почту через очень низенькую дверь. Почтальон недостаточно склонился, недостаточно согнулся и ударился головой в фуражке о стропила. Яйцо разбилось, и в каком он предстал виде!
Задолго до того, как это случилось, Кыш-Кыш уже вернулась в курятник, и встав в дверях, проговорила: «Сегодня у меня большой день, я снесла яйцо, яйцо большой пестрой курицы-бентамки, в фуражку почтальона».
Так Кыш-Кыш жила-поживала в курятнике. Иногда она уходила оттуда и несла яйца в пианино, часы и фуражки, но потом всегда возвращалась домой.
Когда она оказывалась у парадной двери и сносила яйцо в дверной колокольчик, она всегда звонила – один раз, если яйцо было одно, два раза, если их было два, и десять, если несла сразу десяток.
3. Пять историй о Тощем Томе по прозвищу Коняга, шести голубках, трех диких вавилонских бабуинах, шести зонтиках и Пижоне Потеряй-Пуговицу

Жил-был в Крем-Торт-тауне один человек с лошадиной физиономией. Люди прозвали его Тощий Том Коняга.
Худой он был, кожа да кости. Одна девчушка так сказала про него: «Его глаза как два светлячка, они вылезают из двух маленьких дверок и освещают летнюю ночь».
Сняв шляпу с головы, он заводил руку за спину и вешал шляпу на острую торчащую лопатку.
Собираясь надеть шляпу на голову, он заводил руку за спину и снимал шляпу с острой точащей лопатки.
Как-то летом Тощий Том Коняга сказал Крошке Капризуле Хоч: «Я иду на север, я иду на запад страны Рутамяты, чтобы посмотреть, чем отличаются друг от друга разные города. Потом я поверну и пойду обратно, и сколько прошел на запад, пройду на восток, и сколько на север – пройду на юг, пока снова не вернусь туда, где живет в Крем-Торт-тауне мой маленький дружок, Крошка Капризуля Хоч».
Он отправился в путь и шел на север и на запад, а потом возвращался на юг и на восток, пока не очутился снова в родном городке. Он уселся на пороге своей выкрашенной в красный цвет хибарки и стал ладить воздушного змея.
«Ты рад, что вернулся назад?» – спросила Капризуля.
«Конечно рад, здесь мой дом, и только тут я знаю, как поведет себя ветер, когда я скажу ему, что собираюсь запускать воздушного змея».
«Расскажи мне, что ты видел и о ком слышал, и надавали ли тебе хорошеньких подарков».
«Надавали, надавали, не беспокойся«, – ответил Тощий Том Коняга и продолжал: «Я шел и шел на запад и попал в Держи-Шляпинск. Там производят все шляпные булавки, которыми прикалывают шляпки по всей стране Рутамяте. Тамошние жители стали расспрашивать меня о Крем-Торт-тауне и о том, какие тут ветры, потому что здешние ветры уносят столько шляпок, что Держи-Шляпинск не успевает поставлять сюда булавки.
В Держи-Шляпинске живет одна старушка. Она каждое утро и каждый вечер обходит весь город. За спиной у нее тряпичный мешок. Она никогда ничего не вынимает из мешка. Она никогда ничего не кладет в мешок. Вернее сказать, никто никогда не видел, чтобы она что-то клала или вынимала. Она никогда не открывает мешок, чтобы позвать прохожих посмотреть, что там есть. Она даже спит с мешком под подушкой. Он всегда с ней, и никто не может заглянуть в него без ее разрешения, а она никому не разрешает.
Как ее зовут? Все называют ее Матушка-Тряпичница. На ней всегда передник с огромными карманами. Она никогда не разговаривает со взрослыми, но всегда рада повстречаться с мелким народцем, с мальчишками и девчонками. Ну, а больше всего она любит тех детишек, что повторяют: «Дяй» (один раз, как здесь) или «Дяй, дяй» (два раза, как здесь) или «Дяй, дяй, дяй» (три раза) или «Дяй, дяй, дяй, дяй, дяй, дяй» (столько раз, что и не сосчитаешь). Повстречав таких дяйдяек, она роется в карманах и достает оттуда шоколадку, кому квадратную, кому круглую, а кому шоколадку как полумесяц, а еще красно-белые сахарные палочки, леденцы, которых хватает на весь день, такие они длинные, и не только на весь день, но и на всю неделю и на следующую неделю тоже остается, и всякие биты и свайки, что звякают, падая на тротуар, так чудно клацают и звякают, когда их вывалишь на тротуар целой кучей. Иногда, когда кто-то из дяйдяек плачет и хнычет, она дает ему куколку величиной не больше ладошки, но эта куколка знает все буквы алфавита и может спеть коротенькую песенку по-китайски.
Конечно, – продолжал Тощий Том Коняга, заводя руку за спину, чтобы проверить на месте ли его шляпа, – конечно, надо иметь чуткие уши, не отвлекаться и хорошо себя вести, если хочешь услышать, как куколка перечисляет все буквы алфавита и поет коротенькую песенку по-китайски».
«Я бы услышала, – сказала Крошка Капризуля Хоч, – у меня уши, что надо. Я бы услышала, как куколка поет коротенькую песенку по-китайски».
«В тебе я уверен, мой маленький дружок, – сказал Тощий Том, – я знаю, что у тебя есть уши и ты умеешь ими пользоваться».
«Конечно, когда Матушка-Тряпичница обходит весь город по утрам и вечерам, все спрашивают, что же у нее в тряпичном мешке. А она на это отвечает: „Хорошая сегодня погода“ или „Сдается, лить перестанет, когда дождь кончится“. Тогда они снова спрашивают, пытают и умоляют: «что в тряпичном мешке? В тряпичном мешке – что?», а она им отвечает: «Когда ветер сдует Держи-Шляпинск и унесет его туда, откуда нет возврата, тогда – тогда – тогда я скажу вам, что в этом мешке».
Однажды задул ветер и сдул Держи-Шляпинск с земли и унес высоко в небо. Жители городка радовались: «Наконец мы услышим, как Матушка-Тряпичница рассказывает нам, что у нее в мешке».
А ветер все дул, унося Держи-Шляпинск еще выше и дальше. Наконец, они поравнялись с белым облачком, и все шляпные булавки со всего города высунулись и прикололи город к облаку, так что ветер не мог сдуть его еще дальше.
Потом жители вытащили шляпные булавки из облака, и городок опустился прямо туда, где стоял раньше.
Матушка-Тряпичница по-прежнему каждое утро и каждый вечер обходит городок с тряпичным мешком за спиной. Иногда жители говорят ей: «В следующий раз ветер унесет нас, в следующий раз ветер унесет нас так далеко, что булавки уже не зацепятся ни за какое облако. Тогда ты расскажешь нам, что у тебя в мешке». Матушка-Тряпичница просто отвечает: «Да, да-да-да», и идет искать еще одного малыша, который скажет: «Дяй» (один раз, как здесь) или «Дяй, дяй» (два раза, как здесь) или «Дяй, дяй, дяй, дяй, дяй» (столько раз, что и не сосчитаешь).
Если ребенок плачет, она пороется в карманах и выудит оттуда куколку, которая знает все буквы алфавита и поет коротенькую песенку по-китайски».
«А ты, – продолжала Крошка Капризуля Хоч, – чтобы услышать ее, должна насторожить уши и при этом хорошо себя вести».
«В Держи-Шляпинске, который ветер когда-нибудь навсегда сдует прочь», – закончил Тощий Том Коняга.
Крошка Капризуля Хоч запрыгала на одной ножке прочь от выкрашенной в красный цвет хибарки, немножко попрыгала по улице, а потом пошла медленно, размышляя про себя: «Я люблю Тощего Тома Конягу, как настоящего дядюшку – у него глаза, как два светлячка, они вылезают из двух маленьких дверок и освещают летнюю ночь».

Перед хибаркой, где жил Тощий Том Коняга, стояло шесть кривых подпорок.
Сверху донизу и кругом их обвивали желтые розы в полном цвету.
С кривых подпорок со всех сторон свисали побеги желтых роз, свисали, завивались, чуть не падали на землю.
Тощий Том Коняга ждал. В то утро к нему должна была прийти Чикки Цыпонька.
«Садись сюда, на коробку из-под печенья, и слушай, – сказал он, когда она пришла. – Прислушайся и услышишь, что говорят розы: „Желтым розам виться время, время виться, витое время. Чтобы виться научиться, надо виться, виться, виться“. Прислушайся и услышишь: „Шель, шель, шель“, это вьются желтые розы, свисают, завиваются, чуть что не падают: „Шель, шель, шель“.
Так Чикки Цыпонька сидела рано поутру, наслаждаясь тем, что сидит на коробке из-под печенья и слушает, как вьются вокруг шести кривых подпорок желтые розы.
Тощий Том Коняга встал во весь рост. У него на плечах сидели две голубки, в руках еще две. Он закинул руку за спину, где болталась его шляпа, достал ее и показал Чикки Цыпоньке, что в шляпе еще две голубки.
«На этих голубок приятно посмотреть, а глаза их весьма поучительны, – сказала Чикки Цыпонька. – Может ты расскажешь мне, почему у них забинтованы лапки, а бинты смазаны больничной мазью, что так сильно пахнет мазью и больницей. И почему ты надел на лапки этим очаровательным голубкам мягкие носочки?»
«Они вчера вернулись, они вернулись домой, – таков был ответ. – Они вернулись, хромая на все лапки, с напрочь сбитыми коготками. Когда все они по очереди вкладывали свои кровоточащие лапки ко мне в руки, казалось, что каждая пишет на моей руке свое имя красными чернилами».
«Ты знаешь, откуда они пришли?» – спросила девочка.
«Шесть дней подряд я получал от них по телеграмме, шесть телеграмм от шести голубок – и вот наконец они дома. Когда они добрались до дома, они сказали мне, что вернулись потому, что любят Тощего Тома Конягу и желтые вьющиеся розы на шести кривых подпорках».
«Ты знаешь своих голубок по именам?»
«Вот эти три, песочные, золотисто-коричневые, их имена это названия тех мест, откуда они родом. Вот Кикамага, а это Каттануга, а вот Катачухе. Три других получили свои имена, когда у меня самого словно крылья выросли – такое было настроение. Это Голубая Дымка, вот Мыльные Пузыри, а напоследок погляди на Сумерки и Полумрак в Среду Вечером».
«Ты всегда зовешь ее Сумерки и Полумрак в Среду Вечером?»
«Только не тогда, когда варю кофе на завтрак. Когда я варю кофе на завтрак, я называю ее просто В Среду Вечером».
«Это ей на лапки ты надел самые замечательные носочки?»
«Да – ведь она самая замечательная голубка. Она плачет, если хочет, чтобы ее пожалели. А когда она не хочет тебя видеть, она закрывает глазки. А если взглянуть ей глубоко в глаза, когда они открыты, увидишь там тот же свет, что бывает на пастбище и на лугу в среду вечером, если в сумерках и полумраке клубится туман. Вчера была неделя с тех пор, как они ушли. Они не объяснили, почему они ушли. Кто-то обрезал им крылья, вырезал маховые перья, но они не сказали, почему это произошло. Они оказались за шесть сотен миль от дома – но не рассказали, как они сосчитали эти мили. Они проходили по сотне миль в день, шесть сотен миль за неделю, и каждый день посылали мне телеграммы. Одна послала телеграмму в первый день, другая во второй, а каждый день они вышагивали по сотне миль – видишь как у них сбиты коготки. Так что не удивляйся, что им нужны бинты с больничной мазью и мягкие носочки».
«Покажи мне телеграммы, которые они посылали по одной каждый день, пока прошли на своих голубиных лапках шесть сотен миль».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19