Кто это?
Мумия (человеческим голосом). Якоб?
Старик. Ну да, меня зовут Якоб…
Мумия (с чувством). А меня – Амалия!
Старик. Нет, нет, нет, господи Иесу…
Мумия. Вот какой у меня вид! Да! А вот как я выглядела прежде! Вот! Жизнь многому научит. Теперь-то я живу в кладовке, чтоб никого не видеть и чтоб меня не видели… Ну, а ты, Якоб, чего ты тут ищешь?
Старик. Своего ребенка! Нашего ребенка…
Мумия. Вон она сидру.
Старик. Где?
Мумия. Вон там, в комнате с гиацинтами!
Старик (разглядывая фрекен). Да, это она! (Пауза.) А что говорит ее отец, то есть, я имею в виду, полковник? Твой муж? Мумия. Как-то раз я на него разозлилась и все ему выложила…
Старик. И что же он?
Мумия. Не поверил. Сказал: «Так все женщины говорят, чтобы сжить со свету мужей». Все равно – ужасный был грех. Вся жизнь его – ложь, и родословная тоже; иногда читаю дворянские списки и думаю: у него подложное метрическое свидетельство, как у девки, а за это полагается тюрьма.
Старик. Что ж, вещь обычная; ты сама, помнится, подделала год рождения…
Мумия. Это меня мама научила… Моей вины тут нет! А в нашем грехе ты больше всех виноват!…
Старик. Нет, твой муж сам навлек этот грех, когда отнял у меня невесту! Так уж создан я – не могу простить, пока не покараю. Я считал это своим долгом – да и сейчас того же мнения!
Мумия. Зачем ты пришел? Чего тебе здесь надо? Как ты сюда пробрался? За дочерью моей пришел? Попробуй только тронь ее! Тебе тогда не жить!
Старик. Я ей же добра желаю!
Мумия. Пожалей ее отца!
Старик. Нет!
Мумия. Значит, ты умрешь. В этой комнате. За этой ширмой…
Старик. Возможно… Но раз я не могу вернуться с полдороги…
Мумия. Ты хочешь выдать ее за студента. Зачем? Он совершенное ничто, и у него нет ни гроша.
Старик. Я его озолочу!
Мумия. Тебя приглашали сюда на вечер?
Старик. Нет, но я уж расстараюсь, чтоб меня пригласили на ужин призраков!
Мумия. А ты знаешь, кто будет?
Старик. Не вполне.
Мумия. Барон… который живет над нами, у которого нынче хоронят тестя.
Старик. Который собирается разводиться, чтоб жениться на дочери привратницы? Он ведь был твоим любовником!
Мумия. Еще будет твоя бывшая невеста, которую соблазнил мой муж…
Старик. Милая компания…
Мумия. Господи, если б умереть! Если б умереть!
Старик. Тогда зачем же вам встречаться?
Мумия. Мы повязаны одной веревочкой. Нас держат вместе наш грех, вина и тайна. Сто раз пытались мы развязаться, и опять нас тянуло друг к другу…
Старик. Кажется, полковник…
Мумия. Тогда я пойду к Адели. (Пауза.) Якоб, одумайся! Пожалей его…
Пауза. Она уходит.
Полковник (входит, сдержанно, сухо) . Прошу вас, садитесь.
Старик не спеша садится.
Пауза.
(Пристально смотрит на него.) Не вы ли, сударь, писали это письмо?
Старик. Да, я.
Полковник. Ваша фамилия Хуммель?
Старик. Да.
Пауза.
Полковник. Итак, мне теперь известно, что вы скупили все мои векселя, и я в ваших руках. Чего вам угодно?
Старик. Чтобы со мной расплатились по векселям – тем или иным способом.
Полковник. Каким же именно способом?
Старик. Весьма простым. Забудем о деньгах – примите меня у себя – как гостя!
Полковник. Если вам достаточно такой малости…
Старик. Благодарю вас!
Полковник. Но далее?
Старик. Прогоните Бенгтсона.
Полковник. За что же? Верный слуга, всю жизнь мне служит, имеет медаль за беспорочную службу – за что же мне его прогонять?
Старик. Все эти прекрасные качества существуют не более как в вашем воображении. Он совсем не то, чем кажется!
Полковник. Ну, а кто же – то, чем кажется?
Старик (отпрянув). Верно! Но Бенгтсона придется прогнать.
Полковник. Вы намерены распоряжаться в моем доме?
Старик. Да! Поскольку мне принадлежит все, что тут есть – мебель, шторы, посуда, шкаф с бельем… и еще кое-что!
Полковник. Что именно?
Старик. Все! Все, что тут есть, – мое! Мое!
Полковник. Хорошо! Пусть ваше! Но дворянский герб мой и доброе имя остаются мне!
Старик. Как бы не так. (Пауза.) Вы не дворянин!
Полковник. Стыдитесь!
Старик (вынимая бумагу) . Прочтите эту выписку из дворянской книги и убедитесь, что род, имя которого вы носите, вот уже сто лет как угас.
Полковник (читает). Я, разумеется, слышал какие-то слухи, но ведь я ношу имя своего отца… (Читает.) Верно; верно… я не дворянин! Даже этого мне не остается! Стало быть, я снимаю свой перстень с печаткой. Верно! Он ваш. Берите его!
Старик (берет перстень). Итак – продолжим! Вы никакой и не полковник!
Полковник. И не полковник?
Старик. Да! Вы когда-то добровольно служили в чине полковника у американцев, но после войны на Кубе и преобразования армии все прежние чины упразднены Имеется в виду испано-американская война (1898 г.) за владычество на Кубе, в результате которой остров перешел под контроль США.

.
Полковник. И это правда?
Старик (опускает руку в карман) . Не угодно ли убедиться?
Полковник. Нет, не надо! Но вы-то кто такой и по какому праву сидите тут и разоблачаете меня?
Старик. Сейчас увидите! Что же до разоблаченья… знаете ли,
кто вы такой?
Полковник. И вам не совестно?
Старик. Снимите-ка волосы да поглядитесь в зеркало, только заодно выньте зубы, да сбрейте усы, да велите Бенгтсону расшнуровать ваш железный корсет, и тогда посмотрим – не обнаружится ли в результате некий слуга, который был когда-то прихлебателем на одной кухне…
Полковник тянется к звонку на столе, но Старик хватает его за руку.
Не прикасайтесь к звонку, не зовите Бенгтсона, не то я его арестую… А вот и гости… Успокойтесь же, и давайте снова разыгрывать наши прежние роли.
Полковник. Но кто вы? Я узнаю ваш голос, взгляд…
Старик. Напрасно допытываетесь, лучше молчите и подчиняйтесь!

*

Студент (входит, кланяется полковнику). Господин полковник!
Полковник. Рад видеть вас у себя, молодой человек! Все только и говорят, как благородно вы вели себя во время катастрофы, и я за честь почитаю принимать вас в своем доме…
Студент. Господин полковник, мое скромное происхождение… Ваше славное имя, ваш знатный род…
Полковник. Позвольте представить – кандидат Аркен-хольц, директор Хуммель… Не желаете ли, господин кандидат, поздороваться с дамами, а я бы пока окончил разговор с директором…
Студент идет в комнату с гиацинтами. Видно, как он скромно стоит там и разговаривает с фрекен.
Превосходный молодой человек, музыкален, поет, пишет стихи… Будь он дворянин и нам ровня, я бы ничего не имел против… да…
Старик. Против чего?
Полковник. Чтобы моя дочь…
Старик. Ваша дочь! Кстати, почему она всегда там сидит?
Полковник. Если она дома, она сидит в комнате с гиацинтами. Такая уж у нее странность… А вот и фрекен Беата фон Хольштейнкруга… прелестная особа… имеет ренту, вполне достаточную для ее положения и ее запросов…
Старик (про себя). Моя невеста!
Невеста – седая и слабоумная на вид.
Полковник. Фрекен Хольштейнкруга – директор Хуммель…
Невеста кланяется и садится. Входит Знатный господин, с загадочным видом, в трауре.
Барон Сканскорг…
Старик (в сторону, не вставая) . Кажется, это он воровал бриллианты… (Полковнику.) Зовите Мумию, и вся компания будет в сборе.
Полковник (в сторону комнаты с гиацинтами). Полли!
Мумия (входя). Попка-дуррак!
Полковник. Не позвать ли молодежь?
Старик. Нет! Не надо молодежи! Пощадим их…
Все молча усаживаются в кружок.
Полковник. Я прикажу подать чаю?
Старик. К чему? Чаю никто не любит, и незачем нам лицемерить.
Пауза.
Полковник. Тогда давайте разговаривать?
Старик (медленно, то и дело умолкая). Г оворить о погоде, которую мы сами видим, осведомляться о здоровье, про которое всем и без того известно? Я предпочитаю молчанье, тогда слышны мысли и видно прошлое; молчанье не скроет ничего… что скрывается за словом; на днях я читал, что различие языков пошло от стремленья первобытных племен скрывать друг от друга свои секреты; каждый язык, стало быть, – шифр, и тот, кто отыщет ключ, поймет сразу все языки мира; а можно разгадывать тайны и без ключа, и особенно, когда надо доказать отцовство. Доказательство на суде – это совсем другое; ложные показания двух свидетелей составят вполне удовлетворительное доказательство, если только совпадут; но к тем делам, на которые я намекаю, не подпускают свидетелей, сама природа наделила человека чувством стыда, и оно побуждает нас скрывать то, что должно быть сокрыто; но бывает, мы невольно попадаем в такие положения, порой благодаря чистейшему случаю, – и вдруг тайное становится явным, спадает с мошенника маска, изобличается негодяй… (Пауза, все молча переглядываются.) Как тихо стало! (Долгая пауза.) К примеру, здесь, в почтенном этом доме, в прелестном кругу, где соединились красота, образованность и богатство… (Долгая пауза.) Все мы, тут сидящие, знаем, кто мы такие… не правда ли? Об этом и говорить нечего… и вы знаете меня, хоть изображаете неведение… А в той комнате сидит моя дочь, моя, и это вы знаете тоже… Она наскучила жизнью, сама не понимая причин, но она увяла в этом воздухе, насыщенном обманом, грехом и фальшью… и я искал для нее друга, подле которого она могла бы ощутить тепло и свет, излучаемые благородными делами… (Долгая пауза.) Вот зачем я проник в этот дом: вырвать плевелы, раскрыть грех, подвести итог, чтобы молодые начали жизнь заново в этом доме, который я им дарю! (Долгая пауза.) А теперь я разрешаю разойтись всем по очереди и по порядку; того, кто останется, я велю схватить! (Долгая пауза.) Слышите, как тикают часы – точно твердят смертный приговор! Слышите? Вот сейчас они пробьют, и тогда срок настал – уходите, но не раньше. Сперва они предупредят. Да! Слышите? Часы вот-вот ударят. И я вот-вот ударю. (Стучит костылем по столу.) Слышите? (Пауза.)
Мумия (подходит к часам и останавливает маятник; потом говорит серьезно и членораздельно). Но я могу остановить бег времени – могу обратить прошедшее в ничто, содеянное – в несодеянное; и не угрозами, не подкупом – страданьем и покаяньем (подходит к Старику). Мы бедные, ничтожные,. – мы это знаем, мы грешили, бесчинствовали, ошибались – как все; мы – не то, чем кажемся, и по сути нашей мы лучше, чем кажемся, но ведь мы способны осуждать себя за собственные прегрешенья; но ты, ты, Якоб Хуммель, ты скрываешься под чужим именем и рядишься в тогу судьи – а значит, ты хуже нас, бедных. Ты тоже не то, чем кажешься! Ты вор человеков, ты меня сманил когда-то ложными посулами, ты убил консула, которого нынче похоронили, задушил векселями; ты опутал студента вымышленным долгом отца, который не был должен тебе ни единого эре…
Старик порывается встать, перебить ее, но падает на стул и съеживается все больше, по мере того как она говорит дальше.
Но есть в твоей жизни одно темное пятно, в точности я не знаю, но догадываюсь… думаю, Бенгтсон знает! (Звонит в колокольчик.)
Старик. Нет, только не Бенгтсон! Не надо!
Мумия. Ага, значит, он знает! (Снова звонит.)
В дверях прихожей появляется маленькая Молочница, ее не видит никто, кроме Старика; тот смотрит на нее в ужасе; она исчезает, когда входит Бенгтсон.
Бенгтсон, вам знаком этот господин?
Бенгтсон. Да, знаю я его, и он меня знает. Жизнь, известно, вещь переменчивая, было, я у него служил, а было – и он у меня. Два года целых кормился даром при моей кухне. Если ему надо было уйти в три, обед готовили к двум, а потом все доедали разогретое после этого буйвола, и бульону он выпивал столько, что потом водой добавляли. Как вампир, высасывал из нас все соки, мы стали как скелеты, и все грозился засадить нас за решетку, если мы говорили, что кухарка ворует! Потом я наткнулся на него в Гамбурге, уже под другим именем. Он стал ростовщиком, кровососом; там его привлекли к суду за то, что он заманил одну девушку на лед, пытался утопить, она про него слишком много знала, и он ее боялся…
Мумия (гладит Старика по лицу) . Ну вот! А теперь доставай-ка векселя и завещание!
Юхансон появляется в дверях и наблюдает происходящее с огромным интересом, так как он освобожден теперь от рабской зависимости. Старик вынимает пачку бумаг и бросает на стол.
(Гладит Старика по спине.) Попка-дуррак! А где Якоб?
Старик (как попугай). Якоб тут! Кокадора! Дора!
Мумия. Можно, часы будут бить?
Старик (квохчет). Часы будут бить! (Как кукушка.) Ку-ку! Ку-ку!
Мумия (открывает дверь кладовки). Час пробил! Встань, поди в кладовку, где я просидела двадцать лет, оплакивая наше преступление. Там шнурок, он заменит тебе ту веревку, которой ты удушил консула и хотел задушить своего благодетеля… Ступай! (Старик уходит в кладовку. Мумия закрывает дверь.) Бенгтсон! Ставь ширму! Смертную ширму!
Бенгтсон заслоняет дверь ширмой.
Господи, помилуй его душу!
Все. Аминь!
Долгая пауза.

***

В комнате с гиацинтами фрекен аккомпанирует на арфе речитативу Студента.
Песня (после прелюдии):
Солнце зрел я, и Сокрытый
Встал передо мною.
Каждый небесам подвластен.
Всяк в грехах покайся,
Злобы не питай к тому,
Кому вредил успешно.
Всяк блажен, добро творящий.
Оскорбленного – утешь,
Лишь в самом добре – награда.
И блажен невинный.
Комната, обставленная несколько странно, в восточном стиле. Повсюду гиацинты всех оттенков. На камине – большой Будда, на коленях у него клубень, из него тянется стебель шарлота с круглыми звездообразными цветами. В глубине направо – дверь в круглую гостиную. Там Полковник и Мумия сидят без действия и молчат; виден угол смертной ширмы; налево – дверь в буфетную и на кухню.
Студент и фрекен (Адель) подле стола; она сидит с арфой; он стоит.
Фрекен. А теперь спойте про мои цветы!
Студент. Это любимые ваши цветы?
Фрекен. Единственные! Вы любите гиацинты?
Студент. Люблю превыше всех других, люблю девичий стройный образ, что тянется вверх от клубня и нежно полощет чистые свои, белые свои корни в бесцветных водах; люблю их краски, люблю снежно-белый гиацинт, чистый, как сама невинность, люблю медвяный, нежно-желтый, розово-юный, багряно-зрелый, но всех больше люблю я синий гиацинт, росистый, глубокоокий, верный… Я все их люблю, больше золота и перлов, люблю их с детства, всегда ими восхищался, ибо они преисполнены достоинств, которыми я обделен… Да только…
Фрекен.
1 2 3 4