После ее рассказа о том, как они с женихом надеются, что Варцока, если он жив, схватят и экстрадируют в страну, где вешают всех нацистских преступников, я не сомневался: с такой новостью Бритта сумеет справиться.
– И вы считаете, то же самое произошло и с Фридрихом?
– Да. Человек, с которым я беседовал, почти уверен в этом.
– Бедняга Фридрих, – вздохнула она. – Не самый приятный способ умереть, правда?
– Случалось мне видеть и похуже. – Я закурил. – Надо бы сказать, что я сожалею, но вряд ли эти слова подходят к вашему случаю. По нескольким причинам.
– Бедный, бедный Фридрих, – повторила Бритта. Допив коктейль, она заказала еще по одному для нас обоих. Глаза у нее увлажнились.
– Вы переживаете, будто вам и вправду его жаль, – заметил я.
– Были у него и хорошие качества. Да, в самом начале определенно были. А теперь он мертв. – Бритта вынула платочек и очень осторожно промокнула уголки глаз.
– Но вернемся к нашему делу: знать, фрау Варцок, одно, а убедительно доказать церковному СУДУ – совсем другое. «Товарищество» – люди, которые пытались помочь вашему мужу, не из тех, кто станет присягать на чем-то, кроме разве что эсэсовского кинжала. Человек, с которым я встречался, совершенно четко высказал мне это вполне конкретными словами.
– Он угрожал вам?
– По-моему, да, – ответил я. – Но я вовсе не хочу взваливать бремя тревог на вас. Угрозы – это часть профессионального риска в моей работе. Я, в сущности, пропустил их мимо ушей.
– Пожалуйста, герр Гюнтер, будьте осторожны, – попросила Бритта. – Мне не хотелось бы иметь грех на совести.
Прибыла вторая партия выпивки. Расправившись с первым бокалом, я поставил его на поднос официанту. Вошла моя знакомая толстая дама с сыном, работавшим в Американских зарубежных авиалиниях, и они устроились за соседним столиком. Я поскорее съел луковку, пока толстуха не успела ее попросить. Сын был конечно же немцем, но на нем был габардиновый костюм, будто сошедший со страниц журнала «Эсквайр». Такие еще носят посетители чикагских ночных клубов: очень просторный пиджак с широкими отворотами и совсем уж необъятными плечами, брюки, тоже широкие, эффектно сужавшиеся к щиколоткам, специально чтобы сделать заметнее коричневые с белым туфли. Рубашка под пиджаком простая, белая, галстук – кислотно-розового цвета. Ансамбль дополнялся двойной цепочкой для ключей непомерной длины, болтавшейся на узком кожаном ремне. Если толстая дама не проглотила ее, значит, сынок был у нее на первом месте, а еда – на втором. Хотя не сказать, чтоб он так уж ценил это; его глаза уже шарили по стройной фигуре Бритты Варцок. В следующую минуту он отодвинул стул, отложил салфетку, по размерам напоминающую наволочку, и подскочил к нашему столику, как будто знал Бритту. Улыбаясь и чопорно кланяясь, что выглядело нелепо в сочетании с его совсем неофициальным костюмом, он проговорил:
– Как поживаете, милая леди? Как развлекаетесь в Мюнхене?
Фрау Варцок окинула его пустым взглядом. Он поклонился снова, точно надеясь, что поклон подстегнет ее память.
– Разве вы меня не помните? Феликс Клингерхофер. Мы с вами познакомились в самолете.
– Думаю, вы ошибаетесь, – покачала она головой. – Приняли меня за другую, герр?…
Я едва не расхохотался вслух. Сама мысль, что Бритту Варцок можно принять за другую – ну разве что перепутать с одной из трех граций, – была слишком смехотворна. Да еще с этими тремя шрамиками на щеке. Еву Браун и то легче с кем-то спутать.
– Нет, нет, – настаивал Клингерхофер, – я не ошибаюсь.
Про себя я согласился с ним: с ее стороны довольно неуклюже было прикидываться, будто она забыла его имя, ведь он только что назвал себя. Я сидел молча, выжидая, как развернется спектакль дальше.
Перестав обращать всякое внимание на Клингерхофера, Бритта перевела взор на меня и обронила:
– Так о чем мы говорили, Верни?
Мне показалось довольно странным, что именно в этот момент она вдруг решила обратиться ко мне по имени. Я на нее не оглянулся, не спуская глаз с Клингерхофера в надежде, что мой пристальный взгляд подвигнет его сказать что-нибудь еще. Я даже улыбнулся ему. Чтобы у него и мысли не зародилось, будто я намереваюсь обойтись с ним грубо. Но, поклонившись в третий раз, он пробормотал извинения и вернулся к своему столику. Лицо его приобрело тот же оттенок, что и его яркий галстук.
– Кажется, я уже рассказал вам, с какими странными людьми мне доводилось сталкиваться, выполняя ваш заказ, – заметил я.
– А этот разве не странный? – прошептала Бритта, нервно косясь в сторону Клингерхофера. – Честное слово, я понятия не имею, с чего вдруг ему пришла в голову идея, будто мы знакомы! Никогда прежде не видела его.
Честное слово. Обожаю, когда клиенты произносят эту фразу. Особенно клиентки. Все мои сомнения – а вдруг все-таки она говорит правду? – тотчас рассеялись.
– В таком-то костюме, – прибавила она, что было уж совсем ни к чему, – думаю, я его точно запомнила бы.
– Да, безусловно, – согласился я, наблюдая за Клингерхофером, – определенно запомнили бы.
Открыв сумочку, фрау Варцок вынула конверт и протянула мне.
– Я обещала вам вознаграждение. Вот.
Я заглянул внутрь. Купюр было десять, и все красненькие. Не пять тысяч марок, но все равно щедро. Более чем. Я сказал ей, что это слишком много.
– В конце концов, – добавил я, – сведения мало чем помогают вашему делу.
– Напротив. Помогают, и даже очень. – Она на секунду приложила руку с безупречным маникюром к груди. – Даже если информация, как вы опасаетесь, не поможет мне на суде, вы себе не представляете, какой груз снят с моей души, как важно мне было узнать точно, что Фридрих никогда не вернется. – И, взяв мою руку, она подняла и поцеловала ее, будто бы с искренней благодарностью. – Спасибо вам, герр Гюнтер. Большое спасибо.
– С нашим удовольствием.
Я сунул конверт во внутренний карман и для верности застегнул его. Мне понравилось, как она поцеловала мне руку. И вознаграждение тоже пришлось по душе. И понравилось, что премиальные она выдала сотенными купюрами, красивыми, новенькими, с дамой, читающей книгу рядом с глобусом. Мне даже начала нравиться ее шляпа и три шрамика на щеке. Все мне в ней очень нравилось – за исключением маленького пистолета в сумке.
Женщины, таскающие при себе оружие, не нравятся мне почти так же сильно, как мужчины с пистолетом за поясом. «Беретта» и мелкий инцидент с герром Клингерхофером, не говоря уже о том, как категорически она отказалась пригласить меня к себе в дом, наводили на мысль, что в Бритте Варцок кроется нечто большее, чем видит глаз. А глаз видел женщину, по красоте не уступающую Клеопатре.
– Вы ревностная католичка, фрау Варцок, – начал я. – Ведь так?
– К сожалению, да. А почему вы спросили?
– Только потому, что обсуждал со священником ваше положение, и он порекомендовал, чтобы вы воспользовались старым приемом иезуитов – ответы давали двусмысленные. То есть говорили одно, а думали совсем другое. Ради благой цели. По-моему, такой прием был рекомендован основателем ордена иезуитов Ульрихом Цвингли. По словам священника, с которым я беседовал, Цвингли утверждает, что большим грехом, чем сама ложь, явится дурное действие, которое воспоследует, если не прибегнуть ко лжи. В данном случае вы – привлекательная молодая женщина, желающая выйти замуж и создать семью. Священник, с которым я беседовал, полагает, что, если б вы забыли о том факте, что видели мужа живым весной тысяча девятьсот сорок шестого, вам потребовалось бы только добиться постановления, что Варцок мертв, и тогда вмешивать церковь не нужно вовсе. А теперь, когда вам известно, что муж ваш действительно мертв, какой в этом будет вред?
– То, что вы говорите, герр Гюнтер, – пожала плечами фрау Варцок, – очень любопытно. Возможно, мы переговорим с кем-нибудь из иезуитов, послушаем, что он порекомендует. Но я не могу лгать в таких вопросах. Тем более священнику. Боюсь, что для католички лазеек тут не существует. – Бритта допила коктейль и промокнула губы салфеткой.
– Да это так, вариант просто, – стал оправдываться я.
Она вынула из сумочки и положила на стол пять долларов и сделала движение уйти.
– Нет, нет, пожалуйста, не провожайте, – остановила она меня. – Мне очень неловко, я ведь помешала вам пообедать. Пожалуйста, останьтесь и закажите что-нибудь. Тут хватит, чтобы расплатиться и за еду. Ну хотя бы допейте бокал.
Встав, я поцеловал ей руку и проводил ее взглядом. На герра Клингерхофера она даже не посмотрела, тот снова залился румянцем, крутя цепочку для ключей, потом улыбнулся – через силу – матери. Одна моя половина рвалась последовать за Бриттой, а другая требовала остаться и попытаться вытянуть из Клингерхофера еще кое-какие сведения. Верх одержал Клингерхофер.
Все клиенты – лгуны, твердил я себе. Я еще не встречал ни одного, кто относился бы к правде не как к товару, выдаваемому строго по карточкам. И если детективу известно, что его клиент – лгун, то это единственная правда, которая его касается, и вот тогда он получает некоторое преимущество. Не моя забота знать всю подноготную Бритты Варцок, даже при условии, что абсолютная правда существует. Как и у других клиентов, у нее свои причины не открывать мне всего. Конечно, я несколько подрастерял былую форму – она всего лишь третья моя клиентка после открытия агентства в Мюнхене. И все-таки, говорил я себе, незачем было так уж очаровываться ею. Тогда бы я не так сильно удивился. Ошарашило меня даже не то, что я поймал ее на совершенно беспардонном вранье, а то, что, оказывается, она вообще способна лгать. Католичка-то из нее такая же, как из меня – папа римский. Конечно, не обязательно всякому католику знать, что Ульрих Цвингли был вождем швейцарских протестантов в шестнадцатом веке. Но уж то, что основателем ордена иезуитов был Игнатий Лойола, известно каждому католику. А если она готова врать, что она католичка, тогда и во всем остальном тем более может соврать. В том числе и про беднягу Клингерхофера. Я забрал доллары и подошел к его столику.
Фрау Клингерхофер, похоже, преодолела свои прежние сомнения насчет цен в «Вальтершпиле» и трудилась над бараньей ножкой с истовостью механика, расправляющегося с заржавленными свечами зажигания при помощи гаечного ключа и резинового молотка. Она не переставала поглощать еду ни на секунду, даже когда я, поклонившись, сказал «Хэлло!». Вероятно, она не остановилась бы, даже если б барашек вдруг заблеял. Ее сын, Феликс, тесно общался с телятиной, отрезая от нее аккуратные маленькие треугольнички, точно Сталин на газетных карикатурах, отрезающий ломтики от карты Европы.
– Герр Клингерхофер, – приступил я, – думаю, мне надо извиниться перед вами. Не в первый раз случается такое. Понимаете, моя дама близорука, но категорически не желает носить очки. Вполне возможно, что вы действительно уже встречались с ней, но, боюсь, она просто не узнала вас сейчас. Где вы с ней познакомились? В самолете как будто, вы сказали?
Клингерхофер вежливо привстал.
– Да, – подтвердил он. – В самолете. Мы летели из Вены. Я часто там бываю по делам. Она ведь там и живет? В Вене?
– Она так вам сказала?
– Ну да, – кивнул он, явно умиротворенный моими извинениями. – У дамы какие-то неприятности? Моя мать сказала, вы детектив.
– Да, но у нее нет никаких неприятностей. Я всего лишь обеспечиваю ее личную безопасность. Что-то вроде телохранителя при ней. – Я улыбнулся. – Она летает на самолетах, а я добираюсь поездом.
– Такая привлекательная женщина, – вставила фрау Клингерхофер, выковыривая кончиком ножа костный мозг.
– Вы тоже так считаете? – подхватил я. – Фрау Варцок разводится с мужем. Насколько мне известно, она еще окончательно не решила, останется жить в Вене или переберется сюда, в Мюнхен. Вот почему я немного удивился, услышав от вас, что она живет в Вене.
Вид у Клингерхофера стал задумчивым, он помотал головой:
– Варцок? Нет, я уверен, она называла другую фамилию.
– Может, девичью? – предположил я.
– Нет, она точно сказала «фрау» и… что же за фамилия? – все пытался припомнить он. – Не фройляйн. Такую женщину – она ведь хороша собой – слушаешь очень внимательно. Замужем она или нет. И уж тем более, если человек холостяк, как я, и очень хочет жениться.
– Найдешь еще, – буркнула его мамаша, слизывая мозг с ножа. – Наберись только терпения, и все.
– Может, Шмидт? – предположил я; этим именем она назвалась при первой встрече герру Крумперу, адвокату моей покойной жены.
– Нет, и не Шмидт… Я бы запомнил…
– Моя девичья фамилия была Шмидт, – пояснила его мамаша.
Я поболтался у их столика еще минуту-другую: может, он все-таки вспомнит фамилию, которой назвалась Бритта. Но он так и не вспомнил. И, еще раз извинившись, я направился к двери.
Ко мне бросился метрдотель, высоко приподняв локти и подскакивая на ходу, точно танцор:
– Сэр, все в порядке?
– Да, – ответил я, отдавая ему доллары Бритты. – Скажите мне кое-что. Вы уже видели мою даму прежде?
– Нет, сэр! Такую леди я бы точно запомнил.
– У меня просто сложилось впечатление, что вы ее уже встречали. – Пошарив в кармане, я выудил пять марок. – А может, вы эту леди узнали?
Метрдотель улыбнулся, глядя чуть ли не застенчиво:
– Да, сэр. Боюсь, что да.
– Бояться тут нечего. Она не укусит. Эта– нет. Но если увидите ту, другую, мне бы хотелось об этом услышать. – Я сунул купюру вместе со своей визиткой в нагрудный карман его фрака.
– Да, сэр. Разумеется, сэр.
Я вышел на Маршталл-штрассе в смутной надежде, что еще застану Бритту Варцок, садящуюся в машину. Но она уже давно уехала. Улица была пуста. Ну и к черту ее, ругнулся я и отправился к площадке, где припарковал свой автомобиль.
Все клиенты – лгуны.
16
Шагая к Максимилиан-штрассе, я обдумывал, чем займусь завтра. Проведу день без военных преступников-нацистов, Красных Курток, жуликоватых хорватских священников и загадочных богатых вдов. Утром я хотел побыть на кладбище, попросить прощения у жены за все свое прежнее пренебрежение ею. И надо позвонить, наконец, герру Гартнеру, похоронному агенту, сказать, какую надпись я хочу сделать на мемориальной табличке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47