– Меня интересуют обвинения в изнасиловании, – сказал я. – Насколько они серьезны?
– Нет никаких доказательств. Жертв либо запугивают, либо подкупают. Вы знаете, Штрейхер ведь очень богатый человек. Помимо того что он получает как губернатор округа и от продажи привилегий, а иногда даже должностей, он обогащается за счет издания своей гнусной газетенки. Ее тираж – полмиллиона экземпляров, каждый стоимостью 30 пфеннигов, что в сумме дает 150 тысяч рейхсмарок в неделю.
Корш присвистнул.
– И это, не учитывая доходов от рекламы. Штрейхер может купить себе еще очень много привилегий.
– А у вас есть против него какие-нибудь более серьезные обвинения, чем обвинения в изнасиловании?
– Вы хотите узнать, не убивал ли он кого?
– Да.
– Ну что ж, не будем принимать в расчет линчевание какого-нибудь старого еврея, что время от времени случается. Может он организовать для своего удовольствия и небольшой погромчик. Кроме всего прочего, это дает ему возможность поживиться какой-нибудь добычей. Не будем также принимать во внимание девушку, которая умерла в его доме от рук коновала, сделавшего ей аборт. Штрейхер – не первый высокопоставленный член партии, который устроил своей даме нелегальный аборт. Остаются два нераскрытых случая смерти, в которых следы ведут к нему.
В первом случае это был официант, обслуживающий вечер, на котором присутствовал Штрейхер. Официант решил именно в этот вечер свести счеты с жизнью. Один свидетель видел, как Штрейхер шел с ним по парку минут за двадцать до того, как тело несчастного было найдено в пруду. Во втором – молодая актриса, знакомая Штрейхера, чье обнаженное тело было найдено в Луитполдхайн-парке. Ее забили до смерти кожаным хлыстом. Я видел ее тело, на нем живого места не было.
Он снова сел, без сомнения испытывая удовлетворение от того эффекта, который его сообщения произвели на Корша и меня. Все же он не смог удержаться, чтобы не выложить еще несколько непристойных подробностей, пришедших ему на память.
– И наконец, нельзя не упомянуть о коллекции порнографической литературы Штрейхера, самой большой, по его словам, в Нюрнберге. Хвастовство – вот конек Штрейхера: количество незаконных детей, которых он усыновил, число поллюций за неделю, сколько мальчиков он сегодня высек. Он даже не гнушается включать эти подробности в свои речи.
Я, вздохнув, покачал головой. Как же мы докатились до такого? Как такое чудовище с садистскими наклонностями достигло положения, которое дает ему фактически неограниченную власть? А сколько еще таких, как он? Но больше всего меня поразило то, что я сохранил способность удивляться тому, что происходило в Германии.
– А что вы скажете о коллегах Штрейхера? – спросил я. – Тех, что печатаются в «Штюрмере», его личном персонале. Если Штрейхер хочет навешать собак на евреев, он может использовать кого-нибудь другого, чтобы тот делал за него всю грязную работу.
Генерал Мартин нахмурился.
– Да, но зачем ему понадобилось делать это в Берлине? Почему не здесь?
– Могу привести вам парочку вполне убедительных причин, – предложил я. – Кто главные враги Штрейхера в Берлине?
– За исключением Гитлера и, возможно, Геббельса, можете назвать любого, не ошибетесь. – Он пожал плечами. – Самый большой его враг – Геринг. Затем Гиммлер и Гейдрих.
– Так я и думал. Вот вам и первая причина. Пять нераскрытых преступлений в Берлине создают максимум неприятностей по крайней мере двум его злейшим врагам.
Мартин кивнул.
– А вторая причина?
– В Нюрнберге уже есть опыт травли евреев, – сказал я. – Погромы здесь – обычная вещь. Однако в Берлине отношение к евреям все еще довольно либеральное. Поэтому, если бы Штрейхеру удалось обратить гнев жителей Берлина на евреев за убийства, которые они якобы совершили, положение евреев в столице сильно ухудшилось бы. А может быть, даже и по всей стране.
– Наверное, в этом что-то есть, – согласился Мартин, доставая другую сигарету и вставляя ее в свой необычный мундштук. – Но для организации такого рода расследования потребуется время. Не сомневаюсь: Гейдрих сможет добиться, чтобы Гестапо оказывало нам всяческую поддержку. Надеюсь, надзор на самом высоком уровне нам гарантирован, правда, комиссар?
– Я об этом непременно напишу в своем отчете, генерал.
Зазвонил телефон. Мартин взял трубку, а затем передал ее мне.
– Берлин, – сказал он. – Спрашивают вас.
Это был Дойбель.
– Еще одна девушка пропала, – сообщил он.
– Когда?
– Вчера. Около девяти часов вечера. Блондинка с голубыми глазами, примерно того же возраста, что и другие.
– Никаких свидетелей?
– Пока нет.
– Мы возвращаемся завтра дневным поездом.
Я протянул трубку Мартину.
– Похоже, наш убийца опять поработал вчера вечером, – объяснил я. – Примерно в то самое время, когда мы с Коршем сидели в ресторане гостиницы «Дойчер хоф» вместе со Штрейхером, пропала еще одна девушка, так что у Штрейхера на этот раз железное алиби.
Мартин покачал головой.
– Было бы слишком наивно надеяться, что Штрейхер уезжал из Нюрнберга во все те дни, что указаны в вашем списке. Но не будем отказываться от этой идеи. Может быть, нам удастся установить какие-нибудь совпадения в поведении Штрейхера и его коллег, которые удовлетворили бы и вас и меня, не говоря уж о вашем Юнге.
Глава 12
Суббота, 24 сентября
Штеглиц – это юго-западный пригород Берлина, где проживают преуспевающие представители среднего класса. В восточной части его находится ратуша – здание из красного кирпича, а в западной – Ботанический сад. Именно здесь, рядом с Ботаническим музеем и Физиологическим музеем Планцена, жила фрау Хильдегард Штайнингер с двумя своими детьми: Эммелин, четырнадцати лет, и Паулем, десяти лет.
Господин Штайнингер, погибший в автомобильной катастрофе, служил в процветающем «Приват коммерц банке» и принадлежал к тому типу людей, которые страхуются на все случаи жизни. Поэтому после своей смерти он оставил молодой вдове приличную сумму и шестикомнатную квартиру на Лепсиусштрассе.
В квартире, расположенной на последнем этаже четырехэтажного дома, был просторный балкон с оградой, сваренной из железных прутьев. На балкон вело небольшое, выкрашенное коричневой краской окно, доходящее до пола. На потолке в гостиной было не одно, а целых три световых отверстия. Большая, полная воздуха квартира, со вкусом обставленная и украшенная, в которой стоял сильный запах свежего кофе – его варила хозяйка.
– Простите, что вынужден просить вас рассказать обо всем еще раз, – извинился я. – Просто хочу быть абсолютно уверенным, что мы не упустили ни одной детали.
Она вздохнула и присела к столу, открыв сумочку из крокодиловой кожи и доставая такую же коробку для сигарет. Я помог ей прикурить и увидел, как ее красивое лицо приняло более жесткое выражение. Она говорила так, будто много раз репетировала монолог, чтобы лучше сыграть свою роль.
– По вечерам в четверг Эммелин посещала танцевальный класс господина Вихерта в Потсдаме. Это на Гросс-Вайнмайстерштрассе, если вас интересует его адрес. Занятия начинаются в восемь часов, поэтому она всегда уходит из дому в семь и садится на поезд на станции Штеглиц, откуда до Потсдама тридцать минут. В Ванзее, кажется, она делает пересадку. В тот день ровно в десять минут девятого господин Вихерт позвонил мне и спросил, не заболела ли Эммелин, потому что ее не было на занятии.
Я налил кофе и поставил две чашки на стол, а затем снова сел напротив нее.
– Поскольку Эммелин никогда в своей жизни никуда не опаздывала, я попросила господина Вихерта позвонить мне, как только она появится. И он действительно позвонил – и в полдевятого, и в девять, но всякий раз сообщал, что ее все еще нет.
Она твердо держала чашку с кофе, но нетрудно было заметить, как она расстроена. В голубых глазах стояли слезы, а из-за рукава голубого крепового платья выглядывал промокший от слез кружевной платочек.
– Расскажите мне о вашей дочери. Она жизнерадостная девочка?
– В той мере, в какой может быть жизнерадостна девочка, недавно потерявшая отца.
Она убрала с лица свои белокурые волосы. Пока мы с ней разговаривали, она сделала это раз пятьдесят, должно быть, и тупо уставилась в свою чашку.
– Глупый вопрос, – сказал я. – Простите меня.
Я достал сигареты, и в воцарившемся неловком молчании было слышно, как я чиркнул спичкой, а затем выпустил струю дыма. Сигарета помогла мне справиться с неловкостью.
– Она учится в реальной гимназии Паульсена, не так ли? У нее там все в порядке? Никаких проблем с экзаменами или чем-нибудь в этом роде? К ней не пристают школьные задиры?
– Она, может быть, и не самая лучшая ученица в классе, – сказала фрау Штайнингер, – но ее все любят. У Эммелин множество друзей.
– А в БДМ?
– Где?
– В Союзе немецких девушек?
– А, это! Здесь тоже все в порядке. – Она пожала плечами, а затем раздраженно покачала головой. – Она – нормальный ребенок, комиссар. Эммелин никогда не придет в голову удрать из дому, если вы на это намекаете.
– Еще раз прошу простить, что мне приходится задавать эти вопросы, фрау Штайнингер. Но их нужно задать, я уверен, вы это понимаете. Лучше, если мы будем знать абсолютно все.
Я допил свой кофе и задумчиво посмотрел на рисунок на дне моей чашки. «Что бы могла означать эта фигура в виде створки раковины?» – подумал я.
– Она дружит с мальчиками? – спросил я.
– Побойтесь Бога, ей всего четырнадцать лет. – Она нахмурилась и возмущенно смяла сигарету.
– Девочки взрослеют раньше мальчишек. Раньше, чем нам хочется, наверное.
О Боже, что я об этом знаю? Послушать меня, подумал я, так на моих руках целая куча детишек.
– Она пока не интересуется мальчиками.
Я пожал плечами.
– Как только вам надоест отвечать на мои вопросы, мадам, вы сразу скажите, и я тут же избавлю вас от своего присутствия. У вас, несомненно, есть дела и поважнее, чем помогать мне искать вашу дочь.
Какое-то мгновение она смотрела на меня тяжелым взглядом, а затем извинилась.
– Могу ли я осмотреть комнату Эммелин?
Обычная комната четырнадцатилетней девочки, во всяком случае, для той, которая учится в платной школе. Над кроватью в тяжелой черной раме висела большая афиша постановки «Лебединого озера» в парижской «Опера», а на розовом одеяле сидели два потертых плюшевых медвежонка. Я приподнял подушку. Там лежала книга, роман за десять пфеннигов, который можно купить на каждом углу. Разумеется, не «Эмиль и детективы».
Я протянул книгу фрау Штайнингер.
– Как я уже говорил, девочки взрослеют раньше.
* * *
– Говорили с ребятами из технического отдела? – В двери моего кабинета я столкнулся с Беккером, который как раз выходил из него. – Нашли что-нибудь в чемодане? Или на куске занавески?
Беккер повернулся на каблуках и последовал за мной.
– Чемодан сделан в мастерской фирмы «Турнер и Гланц», комиссар. – Достав свою записную книжку, он добавил: – Фридрихштрассе, 193-а.
– Звучит очень солидно. Они регистрируют, кому продают чемоданы?
– Боюсь, что нет, комиссар. Но, очевидно, это очень популярная фирма, особенно среди евреев, уезжающих из Германии в Америку. Господин Гланц утверждает, что они продают в неделю три-четыре чемодана.
– Счастливчик.
– Занавеска из дешевой материи. Ее можно купить повсюду.
Он начал рыться в бумагах у меня на столе.
– Продолжайте, я слушаю.
– Значит, вы еще не читали мой отчет?
– А что, похоже, что читал?
– Вчера днем я ездил в школу, где учится Эммелин Штайнингер – в реальную гимназию Паульсена.
Он наконец отыскал отчет и помахал им у меня перед носом.
– Ну, вам крупно повезло. Там столько девочек!
– Может быть, вы прочитаете его сейчас, комиссар?
– Избавьте меня от этого.
Беккер сделал недовольное лицо и посмотрел на часы.
– Понимаете, комиссар, я уже собирался уходить. Мне нужно отвести детей в Луна-парк.
– Вы начинаете напоминать мне Дойбеля. Кстати, где он, хотелось бы знать? Копается в своем садике? Сопровождает жену по магазинам?
– Я думаю, он разговаривает с матерью пропавшей девушки, комиссар.
– Я только что сам был там. Но не важно. Расскажите мне, что вам удалось узнать, и можете выметаться.
Он сел на краешек моего стола и скрестил руки на груди.
– Простите, комиссар, я забыл вам рассказать об одной вещи.
– Да неужели? Мне кажется, полицейские в Алексе стали забывать слишком много. Если вы забыли, чем мы занимаемся, то я напомню:
мы расследуем дело об убийстве. А теперь слезайте с моего стола и расскажите, черт возьми, что вы узнали?
Он спрыгнул с моего стола и вытянулся по стойке «смирно».
– Готфрид Бауц мертв, комиссар. Похоже, что его убили. Домохозяйка сегодня рано утром нашла тело Бауца в его квартире. Корш поехал туда, чтобы узнать, нет ли там каких-либо обстоятельств, которые были бы полезны в нашем деле.
Я медленно кивнул:
– Понимаю. – Потом выругался и взглянул на него вновь. Он стоял перед моим столом навытяжку, как солдат, и выглядел ужасно нелепо. – Ради Бога, Беккер, сядьте, а то у вас начнется трупное окоченение, и расскажите, что вы там написали в своем отчете.
– Спасибо, комиссар. – Беккер пододвинул к себе стул, развернул его и сел, опираясь руками о спинку стула.
– Я узнал две вещи, – сообщил он. – Во-первых, большинство одноклассниц Эммелин Штайнингер утверждают, что она не один раз говорила, будто хочет убежать из дому. Очевидно, не ладила со своей мачехой...
– Мачехой? Она даже не упомянула об этом.
– Ее настоящая мать умерла примерно двенадцать лет назад. А недавно умер и отец.
– Что еще?
Беккер нахмурился.
– Вы же сказали, что узнали две вещи.
– Да, комиссар. Одна из девушек, еврейка, вспомнила случай, который произошел с ней месяца два назад: какой-то мужчина в форме остановил свою машину около школьных ворот и подозвал ее. Он сказал, что, если она ответит на несколько вопросов, он подбросит ее домой. Ну, она говорит, что подошла и остановилась у машины, мужчина спросил, как ее зовут. Она сказала: Сара Хирш. Тогда мужчина спросил ее, не еврейка ли она, и когда она сказала, что да, он уехал, не сказав больше ни слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37