https://wodolei.ru/catalog/dushevie_kabini/90x90/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


OCR Ustas PocketLib
«Атлантида; Забытый; Прокаженный король; Владетельница ливанского замка: Романы»: Терра; Москва; 1997
ISBN 5-300-01242-4
Пьер Бенуа
Забытый
ПРЕДИСЛОВИЕ
Пьер Бенуа (1886—1962) — французский писатель, у которого одно из почтенных амплуа в буржуазной литературе — развлекать. Нередко на эту вроде бы незначительную роль выдвигается писатель большого дарования. Детские годы Бенуа провел в Тунисе и Алжире, а также путешествовал по странам Востока, что позволило ему в дальнейшем достаточно ярко описывать события в романах, действие которых происходит не только в странах Европы и Америки, но и в странах Африки, умело используя экзотический материал, местные психологизм и эротику.
Бенуа с видимым удовольствием выполняет свою развлекательную функцию. Уже успех его первых романов «Кенигсмарк» и «Атлантида» показал ему, в каком направлении двигаться. Им написаны такие увлекательные романы, как «За Дона Карлоса», «Соленое озеро», «Дорога гигантов», «Альберта», «Владетельница ливанского замка», «Прокаженный король». Все они входят в предлагаемое собрание романов этого талантливого писателя.
Советская литературная критика 20-х годов, когда романы Бенуа первый и последний раз до настоящего времени издавались в России, встретила их в штыки, подчеркивая, что их охотно читают французские мещане. Характерно, что статья о Бенуа в первом томе Литературной энциклопедии, изданном в 1930 году, заканчивается фразой: «…к сожалению, произведения Бенуа в большом количестве проникли и к нам, почти все его романы переведены на русский язык». А на родине писателя почти в это же время, в 1931 году Бенуа избрали членом Французской академии.
Читателю издаваемого собрания романов Бенуа, наряду с увлекательным чтением, предстоит самостоятельно определить, какая из оценок творчества писателя покажется ему более объективной.
А. Финкельштейн

В январе 1919 года эскадрон французского кавалерийского стрелкового полка получил приказ переброситься на берега озера Ван, чтобы, совместно с английским отрядом, взять на себя защиту армян, особенно усердно плакавшихся на то, что их режут, истязают, насилуют.
Когда известие распространилось по эскадрону, я запротестовал самым решительным образом. Мы стояли в то время в Салониках, ожидая отправки во Францию. Эта экспедиция в Армению не обещала ничего хорошего. Я предвидел тяжелый поход, и притом поход не совсем безупречный с точки зрения международного права, так как народы Кавказа, против которых нам пришлось бы выступать, находились в зависимости настолько же от России, как и от Турции. А Франция официально с Россией не воевала. Не стану больше останавливаться на этом вопросе, который неоднократно, и с аналогичной точки зрения, освещался с трибуны Палаты Депутатов.
В данный момент, повторяю, я протестовал. Я даже сделал попытку поагитировать во втором взводе, в состав которого я входил. Ротмистр, он же полковой адъютант, вызвал меня к себе и дал мне понять, прибегая к выражениям не совсем учтивым, что ефрейтору конных стрелков незачем заниматься политикой, даже иностранной. Он добавил, что, буде я не перестану вмешиваться в то, что меня не касается, он вынужден будет освободить меня от обязанностей квартирьера, которые я временно выполняю вот уже два месяца, к общему удовольствию, смею утверждать. Я сделал налево кругом, не желая рисковать маленькими преимуществами, которыми я пользовался в данное время, во имя принципов, бесспорно мне дорогих, но не настолько, чтоб я готов был принести себя им в жертву.
Следующие затем восемь дней были исключительно посвящены приготовлениям к отъезду. Погрузить эскадрон кавалерии — Дело не шуточное. Наши скверные фессалийские лошадки ночи напролет бесновались в трюме «Жюльена Фраиссэ», плохенького
транспорта, который должен был доставить нас в Трапезунд, древний греческий Трапезус. В трюме был настоящий ад. Но зато, как только мы вышли в море, они сразу утихомирились — сущее колдовство! Говорят, ученым это явление известно, и историки, вроде Ксенофона и Лакретеля (младшего), упоминают о нем неоднократно в своих специальных трактатах.
Последние строки выдают в писавшем человека, получившего некоторое образование. Так оно и есть на самом деле, хотя преувеличивать не следует. Как все те, кто, в противоположности многим ненужным людям не получил при рождении готового состояния, я принужден был покончить с учением в четырнадцать лет, с тем чтобы самому зарабатывать себе хлеб. Ко времени объявления войны я был главным кассиром на фабрике сыромятных кож Лафуркад в По. Фабрика стоит на берегу Гавани Праздношатающиеся, которые с бульвара вдоль берега реки любуются нашими прекрасными Пиренеями, утверждают, что фабрика отравляет воздух ароматами, подобными тем, какие можно обонять в Париже, когда ветер дует со стороны д'Обервилье. В их заявлениях есть доля истины, но может ли это служить основанием, чтобы остановить процветающее предприятие?
Как видно будет из дальнейшего, мои познания по части счетоводства оказались для меня особенно полезными в тех приключениях, о которых я хочу рассказать; но были у меня познания и другого рода, менее утилитарные. В По есть прекрасное общество, устраивающее собрания, доклады и собеседования. На этих собраниях граждане — любители просвещения — делятся своей образованностью с детьми народа. За четыре года я посетил свыше ста собраний и каждый раз делал заметки, из которых составилось шесть прекрасных объемистых тетрадей в коленкоровых переплетах; я не переставая перечитывал их, пока не выучил наизусть. Да будет мне позволено привести здесь, в разбивку, названия некоторых бесед: «Шопенгауэр и музыка», «Теория разделения власти по Royer-Collard», «Бабеф и революционный коммунизм», «Александрийская философия и ее отношение к промышленности», «Способ орошения в Туа», «Вобан и полиорцетика в XVII веке» и т. д., и т. д. На этом я закончу перечень. Он достаточно показывает — насколько разнообразны сведения, которые мне удалось приобрести, и помогает уяснить — как сильно приходилось мне порой страдать, находясь под командой людей, менее, чем я, просвещенных.
Не желая оставлять в тени никаких существенных обстоятельств из моей довоенной жизни, я добавлю, что в июне 1914 года обручился со служащей почтовой конторы в Бенежаке. Не получая от меня известий в течение двух лет, она вышла замуж.
Оба мы были в отношении друг друга безукоризненно корректны.
Таковы воспоминания, которым я предавался на палубе «Жюльена Фраиссэ», на всех парах уносившего нас к неведомым землям. Опершись о снасти, я смотрел, как лунный свет металлическими бликами играл на темных волнах. В окна салона, отбрасывающие на палубу желтые пятна, я видел группу молодых офицеров за картами. Временами из трюма доносилось ржание. Должно быть, одна из наших фессалийских лошадок видела во сне родную страну.
Ночь была леденящая. На небе блистали незнакомые созвездия, словно грозди тронутого инеем винограда. Свернувшись в своем углу, на куче скользких канатов, я думал о капризах случая, о своенравности судьбы: четыре с половиной года тому назад в одном юго-словацком городе был убит австрийский эрцгерцог, а из-за этого — главный кассир завода Лафуркад в По, в форме ефрейтора конных стрелков, направляется в данный момент в одну из самых таинственных стран земного шара.
Английский отряд, совместно с которым нам предстояло действовать, уже прибыл в Трапезунд и, разумеется, расположился в лучшей части города. Обыкновенные рядовые помещались в таких комнатах, какие в отеле Гассион, в По, обошлись бы им не меньше чем в сорок франков в сутки. Я постараюсь в своем рассказе как можно меньше касаться политики, но, право, не могу не заметить, что приятно принадлежать к нации, умеющей так прекрасно устраивать свои дела. Я имею в виду Англию.
Что касается нас, нас разместили в квартале мусульманском, что имело свои преимущества… с точки зрения поэтичности. Но мало кто из эскадрона — не исключая и начальства — был в состоянии оценить эти преимущества. Было лишь одно заметное удобство: водопои были в двух шагах, и нам не приходилось тратить много времени на уход за своими фессалийскими лошадками. Свободные часы мы проводили, блуждая по темным уличкам города. В нагорной своей части он напоминает По; в низменной — ни малейшего сходства.
Мы пробыли в Трапезунде около двух недель, пока в одну прекрасную ночь английский отряд не ушел, не предупредивши нас. Эти господа предпочитали путешествовать сами по себе. Мы быстро посвязывали свои мешки, и на следующий день еще не рассвело, как мы уже выступили из города, направляясь навстречу судьбе.
Я не намерен говорить о различных эпизодах нашего путешествия. К тому же меня настолько поглощали мои обязанности, что я достаточно равнодушно смотрел на все более и более любопытные картины, открывавшиеся нашим взорам. Как во время самых обычных маневров, мне надо было тотчас по прибытии на место стоянки организовывать расквартирование. И начинались бесконечные претензии! Мы не получали больше газет из Франции, — и к лучшему, так как в то время они были переполнены подробностями приема, который население рейнских провинций оказало нашим товарищам — оккупационной армии. К чему — они там? мы — здесь? К чему эта прогулка по ужасной гористой стране?
Французскому солдату в высокой степени присущ инстинкт равенства. Недаром казармы — единственные общественные здания во Франции, на фронтоне которых не выгравировано это слово. Оно было бы там совершенно излишним.
Больше месяца провели мы в пути, а смысл нашей экспедиции по-прежнему оставался нам неясен. Кругом все было мирно, и люди, которых мы встречали, в весьма небольшом, впрочем, количестве, спокойно занимались своими несложными делами.
Наконец, к концу апреля, мы как будто достигли цели наших странствий. Однажды утром мы только что переправились через речку Битлис и собирались подняться к деревне Зэарет, на вершине невысокой горы, как увидели приближавшуюся к нам кучку смертельно перепуганных стариков и детей. Начальник отряда с трудом добился от них объяснений.
— Итак! — объявил он, повернувшись в седле, — мы у цели! Смелее, молодцы! Эти несчастные сообщили мне, что все население деревни перебито вчера. Только они и уцелели.
Мы обнажили сабли и пустили лошадей рысью.
Ужасное зрелище представилось нам в несчастной деревне. Всюду обезглавленные трупы. Люди Востока в жестокости своей проявляют изобретательность и богатство фантазии, о которых во Франции не имеют понятия. Я предпочитаю не останавливаться на подробностях.
В центре деревни мы спешились. Я ожидал распоряжения о расквартировании. Не скажу, чтобы мне улыбалась мысль размещать своих товарищей по домам, в которых можно было на каждом шагу натолкнуться на останки человеческие.
Старший офицер подошел ко мне.
— Пендер, — сказал он мне, — придется-таки как-нибудь устраиваться. Погода портится. Вы не намерены, надеюсь, оставить нас на ночь под открытым небом?
— Господин офицер, — отвечал я, — было бы, пожалуй, осмотрительнее выждать распоряжений господина начальника.
— А в самом деле, — заметил другой офицер, — командира что-то не видно. Ох! Проклятое ремесло! Хоть бы мне кто-нибудь объяснил, что мы делаем в этой стране…
В это время появился начальник отряда. Видно было, что он настроен прескверно. Не скупясь на удары ногой в мягкие части тела, он толкал перед собой препротивного старикашку в шапке в виде сахарной головы. Одного из убийц, должно быть.
— Произошла ошибка, — сказал он. — На коней! Мы уходим! Эй, вы там, — кто это вам велел расседлать лошадей?
— Командир, — переспросил старший офицер, сделавший распоряжение, — мы, значит, не остаемся здесь? А кто же защитит этих несчастных? Кто накажет убийц?
— Повторяю вам, — произошла ошибка, — завопил командир, вне себя от гнева. — Я только что сделал расследование. Убитые — турки, убийцы — армяне. А наш приказ говорит о защите убиваемых армян от убийц — турок. Должны же и они быть где-нибудь. Мы обязаны их разыскать! Все на коней, и пошевеливайтесь !
Маленькие дети и старые турки в ужасе подняли плач и крики, увидев, что мы уходим.
Понурив головы, выехали мы из Зэарета.
— А хуже всего то, — прошептал едущий рядом со мной стрелок Сироден, — что все это даже не зачтется на чин.
Два месяца колесили мы вдоль и поперек по этой проклятой стране. И всюду повторялось одно и то же. Попадаем мы в деревню, все жители которой перерезаны. Наводим справки, и всегда: палачи — армяне, жертвы — турки. Понять ничего невозможно!
— Господин командир, — заговаривали два-три раза офицеры, — уверены ли вы, что приказ…
— Я умею читать, смею думать, — отвечал тот обиженным тоном.
Тем не менее в тот вечер, придя к нему за распоряжениями, я застал его перечитывающим приказы. И сам я, осторожности ради, проглядел их. Сомнения быть не могло: речь шла именно о турках — убийцах и жертвах — армянах. Следовательно? Положительно, тайна была необъяснима.
Офицер второго взвода, с довольно вредным направлением ума, посмеивался, говоря, что пославшие нас, очевидно, не очень-то осведомлены. Полковник пригрозил ему арестом.
Как бы то ни было, неопределенность положения начинала деморализовывать солдат. Они роптали. Даже ординарцы обменивались скептическими замечаниями. Я горжусь тем, что не поддался тогда общему настроению.
— Правительство, — говорил я, — послало нас сюда. Правительство имеет свои основания. Когда-нибудь они выяснятся для нас. Будем искать.
Мы искали. Всюду и всегда — то же самое. В какую бы деревню мы ни вступили, по всем улицам — трупы убитых турок. Армянские нотабли выходили к нам навстречу и обращались к нам с цветистыми речами, — все они очень красноречивы. «Благородные солдаты прекрасной Франции, — говорили они, — будьте всегда, всегда защитниками слабых и угнетенных». После чего они старались сбыть нам на память об их стране какие-нибудь местные изделия, по ценам «вне конкуренции».
1 2 3 4 5 6 7 8


А-П

П-Я