Наконец бабушка сказала:
– Семь ден по семь раз повторим – должно полегчать… Я одну девушку полоумную вылечила. Ходила она все и спрашивала каждого: «Леню моего не видели?» А Леню этого, ее жениха, под Ленинградом убило…
Дальше я не стерпел. Бабушка могла говорить о том, как лечила, бесконечно. Я шагнул к ним в комнату. Сумико пришлось идти за мной. Ивао сзади включил свет.
– Папа, помоги. – Сумико опустилась перед отцом на колени и стала объяснять, что у меня сломана рука.
Бабушка увидела мою вспухшую правую руку и всполошилась. Она сняла косынку и начала прилаживать к моей руке.
– Унучек мой родименький, – запричитала бабушка, – да где же ты сломал рученьку?
– Упал… там. – Я показал на сопку.
– Ох и бедовый же ты! Нет, чтобы чинно-спокойно посидеть…
Ге внимательно слушал дочь, потом отложил трубку и взял мою руку. Он ощупал кость, и глаза его умно сощурились. Все замерли. Ге отпустил мою руку и тихим голосом попросил принести бумагу и карандаш. Ивао принес карандаш и лист бумаги из соседней комнатки, выходящей окнами на грядки с табаком. Через раздвинутую дверь донесся запах ароматических палочек. И Будда пристально следил за нами со стены. Сумико кинула в комнату зонтик и задвинула дверь.
Ге нарисовал кость моей руки от локтя до кисти и трещинку выше сустава. Он отдал нам листок, а сам забормотал что-то под нос, потирая лоб мундштуком трубки.
Я испугался, что Ге вспомнил о том, что миру конец… Ивао и Сумико тоже глядели на отца с тревогой. Но старик через несколько минут попросил принести ему какие-то лекарства.
Сумико прошла к шкафчику в углу и принесла оттуда банку с коричневой мазью, медную лопаточку и кусок марли. Ге обмазал мою опухоль густым слоем прохладной мази и обернул марлей. Бабушкина косынка пошла на повязку. Ге подвесил мою руку к шее.
Мне сразу стало легче, будто из руки вынули огромную, до самой кости, занозу. Бабушка еще долго квохтала, что я не сношу головы, а потом вдруг спросила старика:
– Семена-то нужны будут вам на пустом острове?
Ге вынул трубку изо рта. Но ответить он не успел. К нам донеслась песня:
Лесом, поляной, дорогой степной
Парень идет на побывку домой.
Ранили парня, но что за беда –
Сердце играет и кровь молода…
Отцу подпевал Рыбин. Они остановились перед домом и стали по очереди кричать:
– Где ты, Кимура?
– Выходь!
– Я буду бороться с тобой по всем правилам!
– Я судьей буду, гы-ы-ы!..
– Честно будем бороться!
Бабушка закрестилась и вздохнула:
– Господи пронеси…
– Конец миру, конец, конец, конец… – забормотал Ге.
Мы с бабушкой поднялись и пошли навстречу отцу. Он обнял Рыбина и качался на каблуках. Китель отца был расстегнут.
– А-а, это ты, слабочишка! – воскликнул отец и пошел навстречу. – Отца осрамил на весь город… Я тебе прощал проказы. А труса не прощу. Не маленький… – Он расстегнул ремень и с прихлестом вынул его из петель.
– Детей надо учить, учить, – верещал сзади Рыбин, размахивая руками, – чтоб в рот отцу глядели! – И он захохотал басом.
Я, как кошка с перебитой лапой, бросился назад и залетел по лестнице наверх.
– Вася, погоди!..
Но куда было бабушке гнаться за отцом, даже за пьяным.
Я перевел дыхание только возле корзинки Юрика.
– Мама, у Герки рука на перевязи, – сию же минуту объявил братец, поднимаясь.
Мама вышла из своей комнаты, вытирая руки о белый передник.
– Взрывал опять? – спросила она.
– Просто упал, – ответил я.
И тут в комнату влетел отец. Всклокоченный чуб свалился ему на глаза. Мама преградила ему дорогу. Ее губы напоминали чайку с опущенными крыльями. А глаза поблескивали, как вода на дне колодца.
– Я из тебя бубна выбью… – с придыхом говорил отец. – Не слушаться отца!..
– Ребенка не тронь! – сказала мама. – Мало ты моей попил крови? Свой дом бросил, а тут поселил с полоумным японцем внизу… Подожжет – детей вынести не успеем. Мне назад недолго собраться… Поедешь с мамой назад, сынок?
Я почему-то подумал про Сумико и не ответил маме.
– А-а, горлица, – заскрежетал отец, глядя на маму дикими глазами, – птенца защищаешь… Крылья распустила… Воспитала мне сынка… Уезжайте – один останусь! – Он схватил маленький японский столик за край и поднял его в воздух.
Со столика полетела фарфоровая ваза, стопка старых японских журналов и банка с золотой рыбкой. Отец трахнул столик об пол. Все развалилось. На мокром пятне блестели грани разбитой банки, высовывалась лакированная ножка, а куча журналов была усыпана осколками фарфора.
– Рыбка-а-а! Моя рыбка-а-а… – запищал Юрик.
Отец тупо глядел под ноги и покачивался на каблуках. Вода из банки обрызгала ему сапог. Он попытался согнуться, чтобы очистить сапог рукавом кителя, и чуть не упал боком на печку. В это время снизу раздался пронзительный клич Рыбина:
– Вася! Сюда! Кимура… Вот он! Держу-у-у!..
Отец кинулся вниз. Дом задрожал от его каблуков.
Я скатился вслед за отцом, забыв о больной руке. На дворе происходило вот что.
Кимура вырывался. Но руки у Рыбина были сильные. Кимура стоял лицом к дому и видел, как из дверей выбежал отец, за ним я. К Рыбину поспевала помощь. И тогда Кимура захватил руку Рыбина обеими своими, вытянул ее на плече и перевернул отцовского дружка через себя. Рыбин грохнулся на землю, словно куль с глиняными горшками.
– До свидания! – крикнул Кимура и побежал вверх по склону.
Через несколько секунд не слышно было даже шуршания кустов.
– Стой, гад!.. – ревел отец. – Честно бороться будем!
Но тут носок его сапога зацепился за Рыбина. Отец растянулся рядом.
Лицо Рыбина белело под луной, как фарфоровая чашка с ручками. Из носа вытекала черная струйка.
Подошла бабушка с ковшом воды. Она побрызгала изо рта на лицо Рыбина. Тот зашевелился и открыл глаза.
– Вася, он сожгет теперь меня, – сказал Рыбин и всхлипнул. – На материке мясо ел – крепче был. А тут рыба… Сожгет…
– Я с этим Кимурой завтра же поборюсь, – успокаивал дружка отец.
– Сами виноваты, – возразила бабушка.
Рыбин схватился обеими руками за голову и, сутулясь, пошел к себе.
Отец побрел за ним.
– Тоже лечить надо, – сказала бабушка, скорбно подперев подбородок ладонью. – А ведь до войны совсем не пил.
10
«Сумико, я хочу увидеть тебя и объяснить все… Мой отец не такой… Он фронтовик, а у фронтовиков нервы расшатанные. Я тебе расскажу, какой отец у меня на самом деле. И Юрик просит золотую рыбку. А где я ее возьму? Бычка он теперь не хочет. Подавай ему золотую рыбку, и все.
Я жду тебя, Сумико, в кустах бузины, напротив окна твоей комнаты. Гера».
Это первое, что я написал, когда зажила у меня рука. Словно не существовало Борьки, Скулопендры и Лесика, которые ждали от меня письма.
Я не встречал Сумико уже много дней. С того самого вечера, когда Кимура ловким приемом кинул Рыбина на землю и сам скрылся неизвестно куда.
Конечно, ребята не похвалили бы меня за такую прыть… Но я объясню им, какая Сумико. В наш план надо будет внести поправку… Не все же японцы подлые. Я напишу письмо ребятам в ближайшие дни. Только сначала надо встретить Сумико и сказать ей, что во всем виноват Рыбин… Я ей зла не хочу. Даже наоборот… И пусть она не считает, что у нас все такие, как Рыбин.
Я встал, когда остальные еще спали. Солнце золотило рисовую солому татами. Я бесшумно выдрал из своего альбома лист и написал письмо Сумико красным карандашом. Потом я на цыпочках вышел из дому. Море урчало, как сытый кот. Все эти дни оно было серым от дождя, но вот сегодня вновь засияло.
Я навернул письмо на бамбуковый дротик и пошел с ним по кустам вдоль грядки с табаком. С острых концов широких табачных листьев свисали капли росы. Они искрились, как кусочки зеркала. Роса скатывалась с листьев бузины мне за шиворот холодными живцами. Я поеживался и шел. Мне надо было к меже, которая притыкалась к стене дома как раз под окном комнаты Сумико. В открытую форточку я хотел опустить дротик.
Я оттянул упругую ветку последнего перед межой куста бузины да так и замер. Одна половинка окна в темную комнату Сумико задвинулась на вторую. Узкая смуглая рука взялась за раму. Потом сама Сумико вспрыгнула на подоконник, повернулась на нем и стала нащупывать ногою землю. Нога высовывалась из синих шаровар до половины белой икры. Сумико спрыгнула на грядку и шлепнулась. Она быстро огляделась и пригладила грядку ладошкой.
Сумико отряхнулась, поправила челку и пошла между грядкой и домом к обрыву. В руке она несла цветной узелок.
Я двинулся за ней, беззвучно раздвигая ветки. Я и не знал, что по обрыву можно спуститься. А Сумико вдруг смело прыгнула на осыпь. Я подполз к тому месту, откуда она прыгнула. Сумико, как коза, скакала по осыпи меж угластых камней и чахлых кустов, накрененных вниз по склону.
Я выждал, когда Сумико скрылась за выступом в обрыве, и тоже ринулся вниз. Письмо сложил перед этим вчетверо и сунул в карман штанов.
Сумико сбежала с обрыва и самым крайним коротким проулком пошла к морю. Я двигался за нею, как сыщик, метрах в двухстах, в тени рыбачьих фанз. Перед песчаным пляжем мне пришлось залечь. Долго лежал, потому что Сумико повторила длинную дорогу, которой вела меня от баржи в первый день нашего знакомства. Сначала Сумико направилась будто к порту, а потом, дойдя до самой воды, повернула к кладбищу. Может, она путала следы? Мы ведь тоже к пещере своей подходили, заметая следы.
Сумико шла по сырой полоске и размахивала узлом. От нечего делать я сгребал перед собой песок. Ладонь вдруг укололась. Я разгреб песок. Передо мной лежал поржавелый тесак от японской винтовки. Совсем еще недавно я здорово обрадовался бы этой находке, но сейчас мне было не до оружия.
Сумико подлезла под баржу и скрылась в дыре. Я поднялся и пошел напрямик. Десять минут – и вязкий песчаный горб позади. В лицо мне ударила синяя тень баржи. Ящик был над дырой. Конечно, Ивао, который наверняка ждал сестру в барже, старательно заложил дыру. Серый ящик не отличался от серых досок баржи.
Я тихонечко отодвинул ящик до половины, влез в баржу и снова закрыл дыру.
Ощупью стал пробираться я к корме, где брезжил свет. Надо было подкрасться и крикнуть. Сумико с Ивао что-то затевают. Может быть, хотят плыть на пустой остров?.. Вот вздрогнет очкастый вояка! Будет смеху… Я крался к корме. Подполз к самому складу под навесом из циновки, и ни одна дощечка не скрипнула. Но что я услышал вдруг! Сумико разговаривала с Кимурой!!
Я распластался у днища. Мой нос воткнулся в какие-то щепки.
Я пожалел, что так близко подкрался к ним. Кимура сидел спиной ко мне. Но если он повернется? Или я чихну? У меня передернулись плечи… Отец не теряет надежды поймать Кимуру. А Кимура наверняка думает, как бы отомстить отцу. И вот я сам в руки к нему пришел… Со скоростью улитки я ощупал карманы. Ракеты не было. Давно ее спрятал в свою школьную сумку. И тесак – сама судьба посылала! – не взял. Ну и поделом будет, если Кимура придушит, как котенка. Я затаил дыхание и сполз на самый киль, чтобы спрятаться от ярких пучков света из щелок и осколочных дырок.
– Кимура-сан, – говорила Сумико, – курите табак. Вчера русская бабушка опять приносила папе табак. Здесь, в узелке, рис и табак.
– Я не буду курить русскую подачку, – ответил Кимура и отодвинул кисетик, протянутый Сумико. Он взял плоскую жестяную коробочку с рисом, зажал между пальцами палочки и начал кидать рис в рот.
– Ивао купит табак в другом месте, – сказала Сумико. Она подала фарфоровый чайник.
Кимура отпил из него прямо через носик. Беглец был, видно, очень голодный и чавкал.
– Как здоровье Ге? – спросил Кимура.
– Русская бабушка его лечит травами, – ответила Су-мико. – По вечерам они смотрят на луну и повторяют молитву. Бабушка спрашивала о вас, Кимура-сан.
– Не говорите обо мне бабушке, – сказал Кимура. – Ни одному русскому нельзя доверять.
– Не все русские плохие, – робко возразила Сумико и наклонила голову. Черный гребешок волос на виске свесился возле глаза.
У меня занемела нога, и я передвинул ее. Какая-то банка покатилась и загремела, точно Илья-пророк на колеснице.
Правая рука Кимуры мгновенно очутилась за пазухой, точно он хотел почесать грудь. Тогда я вскочил и побежал. Я летел, как ветер. Но мягкие прыжки Кимуры догоняли меня. Если бы я догадался оставить дыру открытой!
– А-а-а!
Кимура схватил меня над ящиком. Он закрыл мой рот ладонью, которая пахла рисом. Японец прижал меня к своей твердой груди, точно хотел раздавить. За пазухой у него лежало что-то продолговатое – не то пистолет, не то нож.
Я брыкался ногами мычал:
– Пусти! Не имеешь права!..
Я прижал руки к карману, чтобы Кимура не отобрал у меня письмо и не прочитал. Но он как раз это и сделал. Отодрал мои руки и вынул письмо к Сумико.
Видели бы ребята… А знали бы они, кто меня спас…
К нам подпорхнула Сумико. Она первым делом вцепилась в руку Кимуре, и мне полегчало. А то уже рябчики запестрели в глазах.
– Кимура-сан, – пропищала Сумико, – у Геры больная рука.
Кимура ослабил тиски. И он прочел письмо, одной рукой придерживая листок против света, что бил из-под ящика.
– Кимура-сан, – продолжала Сумико, – Гера знает нашу баржу. Помните, он спас меня здесь?
Кимура поставил меня между Сумико и собою. Сам наступил ногой на ящик, который закрывал мне дорогу на свободу.
– Тихо! – приказал мне Кимура. – Иначе я не гарантирую вам жизнь! – Он скосил глаза на Сумико и заговорил с ней по-японски, даже не подозревая, что я почти все понимаю.
– Ты должна отвлечь своего русского поклонника, – сказал Кимура. – Я переведу шлюпку на Мутную речку. Там густые кусты над водой. Пусть Ивао принесет мне туда табак. В случае опасности я уплыву на остров Птиц. Там близко Хоккайдо… Пусть Ивао много несет табаку.
– Я сделаю, как вы хотите, – ответила Сумико.
Кимура отдал мне письмо и отодвинул ногою ящик.
В баржу ударил фонтан света.
Я вывалился из дыры на песок, отполз от тени, вскочил и побежал прямо.
– Гера-сан! – закричала Сумико. – Так ходи не надо!
Но я был на свободе. Теперь я мог бежать куда угодно.
Конечно, отцу я не скажу ничего. Но вот Семену надо рассказать, что Кимура скрывается тут, у нас под носом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17