Безмолвные и растерянные, мы столпились у ближайшей стены. Презрительно нас оглядев и, видимо, вспомнив телевизионные репортажи о захватах бандитов на московских рынках, Ольга злорадно усмехнулась и приказала:
– Руки на стену, ноги отставить и раздвинуть!
Мы, ошарашено оглядываясь друг на друга, выполнили приказ. А что нам было делать? Судя по виду Ольги, она не шутила. Но стояли у стены мы не долго. Когда Елкин подогнал "Уазик", Ольга поняла, что вдвоем с напарником они ящика не погрузят. И приказала нам это сделать.
Через несколько минут мы растерянно провожали глазами все наши мечты о светлом и безбедном будущем...
– Она и доллары из восстающего прихватила... – чуть ли не со слезами на глазах проговорил Борис, когда "Уазик" скрылся за поворотом. – Вот стерва!!! Сучка... Встречу где-нибудь прибью...
– Встретишь... – внимательно посмотрев на него, сказал Шурик. – Встретишь, никуда не денется... Пошлите, господа хорошие, хавать.

* * *

В кают-компании мы расселись по своим местам. Судя по унылым лицам моих товарищей, они воочию представляли себе свое безрадостное возвращение домой с пустыми карманами, чемоданами и кошельками...
– На билеты-то нам хватит? – подрагивающим голосом спросил Коля, стараясь не глядеть мне в глаза.
– Нет. У меня рублей шестьсот всего... Ну, может быть, лимон, – ответил я. – Юдолинские доллары и деньги Шалого я в рюкзак к остальным сунул...
– Куплю я вам билеты, не беспокойтесь! – сказал Шура и мягко улыбнулся. – Отправим вас по первому разряду... С розами и Советским шампанским...
– Ну, ну... И ногами вперед под музыку, естественно? – усмехнулся я, принимая от Инессы тарелку живописнейшего борща. Поставив ее перед собой, я уставился в предводителя сумасшедших и спросил:
– Слушай Шурик... Мы после обеда уезжаем... Давай, напоследок ты нам все, наконец, расскажешь...
– Что расскажу? – спросил Шура, сосредоточенно размешивая сметану в борще.
– Мне эти записки покоя не дают... Не верю я, что их Хачик писал. Вот, хоть убей – не верю... И друзья мои не верят...
– А кто же их писал?
– Ты, Шура, ты! Давай колись!
Шура задумался, склонив голову набок и уставившись в колени сидевшей рядом Ирины Ивановны... Подумав с минуту, он вздохнул и начал быстро есть... Съев почти полтарелки, он отер губы ладонью, поднял на меня сиявшие дружелюбием глаза и, насмотревшись, мягко сказал:
– Ты же сам говорил...
– Что говорил?
– Что не интересно тебе деньги в банке чистеньком получать... Что хотел бы сначала за ними побегать, попотеть, побояться немного, в морду кому-нибудь дать... Вот я, по доброте своей душевной и устроил вам представление с догонялками и отнималками... Но я только Юдолинского брата пригласил и Ирину Ивановну с Петром Ильичом, да еще для хохмы ради вас из Кавалерова похитил... Как же без похищения. Ну, еще кое-что по мелочи... Клещики, там, сауна, русская рулетка... А Шалому не я записку писал... Не я...
Мы с товарищами остолбенело уставились в простецкое лицо смущенно улыбавшегося сумасшедшего...
– "Устроил представление"! Трагедию ты нам устроил!!! – прокричал Борис, с трудом проглотив застрявший в горле кусок мяса. – Ну, ты и сукин сын! Давай, хватай его, ребята! У меня руки чешутся его перезомбировать! Тоже мне режиссер! Ату его!
– Погодите, ребята! – сказал Шура, спокойно принимаясь за второе. – Представление ведь еще не кончилось... Все еще впереди...
– Как не кончилось???
– А так. Последний акт только начинается. Слышите? – кивнул сумасшедший в сторону приоткрытого окна.
Мы все, как один, повернули к нему головы и услышали слабый, но отчетливый шум приближавшейся к шахте машины.
– Шалого люди!!! – крикнул Коля и, опрокинув стул, стремглав кинулся к окну.
За ним бросились и мы с Борисом. А Шура не спешил. Он спокойно съел котлеты с картофельным пюре, вымазал с тарелки мякишем остатки подливы, поблагодарил Инессу за вкусный обед и лишь потом присоединился к нам. Как только я почувствовал его за своей спиной, из-за поворота дороги вынырнул... "Уазик"!!! Наш "Уазик" с невозмутимым Елкиным за рулем!


Глава третья. Хрен с винтом

1. Кирпич, стружка... – Канкан на столе. – В густой траве и в стогу. – На асфальте вниз лицом.

В "Уазике" была и Ольга. Мы обнаружили ее сидящей в кузове рядом с ящиком. Нахохлившаяся, заплаканная, она, ища прощения, ловила наши взгляды... Не обращая на нее внимания, мы бросились к ящику и сняли уже отвинченную крышку. И увидели переложенные сосновой стружкой... кирпичи из красной глины. Первым пришедший в себя Коля сжал кулаки и, сверкая глазами, подался к Ольге.
– Не было там ничего! – закричала девушка, испуганно отодвигаясь в глубь кузова. – Ничего не было! Вот ваши доллары, возьмите!
И, вытащив из-под скамейки рюкзак, бросила мне. Я поймал его, пощупал – внутри действительно были пачки денег. Борис вырвал рюкзак из моих рук и вышел из машины. Мы с Колей вышли вслед за ним и направились к зданию конторы.
– Давай, нажремся что ли? – предложил Коля, хмуро взглянув мне в глаза. – По-моему, самое время нажраться, да поблевать...
– Давай! – пробормотал я в ответ. – Мне эта стерва в душу написала! С ними всегда так – расшевелят бархатными попками и преданными глазками, влюбят до посинения, а потом писают в душу...
– Прости, папочка, прости! – услышал я сзади плачущий голос плетущейся за нами Ольги. – Я больше не буду! Прости...
– Слышишь? – ткнул меня Коля локтем в бок. – Похоже, она не дописала...
И, довольный своей шуткой, расхохотался.
– Ты должен, должен меня простить! – продолжала канючить Ольга. – А если не простишь я... я...
– Что – я!!? – почувствовав в словах девушки угрозу, обернулся я к ней.
– Не забывай – я знаю все о тебе, твоем сыне и... теще!!! – кинула мне в лицо Ольга.
– Может, замочим ее? – деловито предложил Коля, поняв, что речь идет о серьезном. – Сейчас я вполне способен...
– Да ну ее в задницу! – отмахнулся я. – Если ее мочить, то со всеми бабами вместе – они все такие. Я лучше разжалую ее из дочек в рядовые женщины...
– Давай, разжалуй! – мгновенно расцвела Ольга и, бросившись мне на грудь, начала целовать мои щетинистые щеки.
Сначала я отстранялся, но губы девушки были такими нежными и чувственными, что я не выдержал, обнял ее за талию и начал целовать все, что было не прикрыто ее летней кофточкой...
– Иди, приведи себя в порядок! – нацеловавшись вволю, приказал я и пошел за друзьями, не пожелавшими наблюдать любовную сцену, только что умело поставленную Ольгой.
В кают-компании мы сразу взяли быка за рога. Попросив Инессу выдать нам все наличное спиртное, мы уселись за стол. Как только Инесса явилась с подносом, уставленном пятью или шестью полупустыми бутылками, мы составили из их содержимого коктейль и, мгновенно проглотив его, уставились друг на друга...
– Мало! – коротко охарактеризовал Коля свое состояние.
– Да, мало! – согласился Борис, внимательно прислушиваясь к своему желудку.
– Поедем в Кавалерово? – предложил я. – Тем более тут нам больше делать нечего.
– Поедем! – согласился Коля. – Что-то мне расхотелось сидеть здесь до конца Шуриного спектакля. Как бы нас в его финале не вынесли ногами вперед!
– Оставайтесь! – услышали мы от двери участливо-просящий голос только что появившегося главного режиссера Шилинской шахты. – Самое интересное в конце будет... Не пожалеете!
– Ну, ну... – скептически покачал головой Борис. – Массовое захоронение публики под торжественный рев бульдозера?
– Всяко может быть... Все под богом ходим... – потупив взор, пробормотал в ответ Шура. Но тут же вскинул глаза и, смущенно улыбаясь сказал:
– А у меня выпивка есть! На всякий непредвиденный случай заначенная...
– Сразу бы с этого начинал! – бросил Коля, стараясь выглядеть недовольным. – Тащи ее сюда!
Шура попросил меня помочь и мы вместе с ним ушли в кладовую.
– А правда, что Черный тещу зарезал и потому сюда в тайгу закатился? – спросил Николай Бориса, как только Чернов с Шурой вышли из кают-компании. – Я не верил, пока Ольгиных угроз не услышал.
– Чепуха! – ухмыльнулся Борис. – Это он ей, да, видимо, и тебе, лапшу на уши навешал. Как говорится, желаемое за действительное выдавал. Жива-здорова его теща... Черный – это вообще что-то... Дури в нем – навалом... Представляешь, когда он из своего института в базарные сторожа ушел, то, самоутверждения ради, роман накатал о своих невероятных приключениях в Иране и Таджикистане. Уписаться можно – "Смерть за Гиссарским хребтом" назвал. И в этой писанине своей описал, как жена его вытурила. И самое смешное, что через полтора года все так и случилось. Дословно, как говорится. Предугадал он это или запрограммировал свою женушку – не знаю... А она, Веруня... Я как ее на свадьбе увидел, сразу раскусил... Кошачье сердце, Львица, рожденная в год Собаки... Кстати, Черный не знает, что она еще до развода в одного своего студента влюбилась, художника-любителя, а он оказался пассивным гомиком. Юрка Плотников, хихикая, мне об этом по секрету рассказал. Года два она его перевоспитать пыталась, но напрасно: сколько пидара не корми, он на жопу смотрит...
– Да... Бог не фраер, он все видит, – усмехнулся Баламут, почему-то вспомнив религиозного проповедника, ошивавшегося вокруг его жены. – А как Черный в Приморье очутился?
– В тайгу он уехал, потому как дочка его болела долго и в психушку чуть не угодила...
– Как так?
– Да эта человечина, теща его, не хотела, чтобы Черный с дочкой виделся и всякие гадости ей про него говорила. Вот крыша у Полины и поехала – они ведь с Черным не разлей вода были... А эта змея рада – наняла психиатра и тот напел Черному, что ради дочери он должен забыть ее. А жить в одном городе с дочкой и не видеть ее он не смог... Вот и умотал в тайгу от себя подальше...

* * *

Мы вернулись с Шурой через десять минут с картонным ящиком. Коля бросился к нему и начал его распаковывать.
– Смородиновый ликер... Двадцать восемь оборотов... И столько же сахара, – вынув одну бутылку, разочарованно протянул он. – Хотя двенадцать бутылок...
Лишь только мы разлили пахучий ликер в хрустальные стаканы, принесенные Инессой, в проеме двери появилась Ольга. Она была столь обольстительна в длинном обтягивающем черном платье и черных лодочках на высоких каблучках, что все мы замолчали и, затаив дыхание, уставились на девушку. Насладившись произведенным эффектом, Ольга неторопливо направилась к столу. И тогда выяснилось, что у платья сбоку имеется длинный вырез, при ходьбе обнажающий неимоверно изящную, стройную ножку.
– Конец тебе, Черный... – прошептал Бельмондо, сидевший рядом со мной. – Завидую...
– Похоже, да... "Красавица – это миг, подрубающий вечность..." – говорят японцы... – пробормотал я, не сводя зачарованных глаз с выреза в котором вот-вот должна была появится сразившая меня наповал точеная ножка. – Вот змеюка!
Ольга подошла ко мне, легким движением руки сбросила мою ногу на пол (по понятным причинам я сидел, заложив ногу на ногу) и устроилась у меня на коленях. Ее мягкая, горячая попка пришлась ко двору и его обрадованный хозяин немедленно полез из кожи вон. Игриво поерзав, Ольга привела его в твердокаменное состояние и, затем нежно поцеловав меня в губы, зашептала на ухо:
– Останемся на недельку? Не пожалеешь... – и когда я тяжелым вздохом дал ей понять, что нахожусь в полной ее власти, перепорхнула на соседний стул...
К счастью, в это время Инесса водрузила на стол два блюда с запеченными молочными поросятами. Если бы не они, я бы немедленно утащил Ольгу куда-нибудь в уединенное место... Но поросята своими поджаристыми бочками смогли укротить мой пыл и, немного успокоившись, я начал в поисках ножа шарить глазами по столу... Найдя нож, поднял глаза на Ольгу и, увидев ее откровенный полуоткрытый ротик, ее желающие прикосновений губы, забыл о поросятах...
...Я до сих пор чувствую Олины губы... Мягкие, эластичные, трепетные, в момент поцелуя они заставляли помнить только о себе... В живом своем танце они играли прикосновениями, обнимали и ласкали... Они согревали проникновенным теплом, они не обещали – они отдавали все...
О, господи, как мы напились! На этот раз пили все – Шура со своими соратниками, включая Инессу, и Ирина Ивановна... Именно последняя сподвигла уже не вязавшую лыка Ольгу танцевать кан-кан на столе. В разгар веселья пришел Смоктуновский, самовольно оставивший свой пост у клоповника с Худосоковым. Минут пять он стоял в проеме двери с разинутым ртом, наблюдая за скачущими на столе девушками. Увидев его, Ольга спорхнула со стола, подскочила к нему и повела к нам. Ничего не понимающий Иннокентий попытался вырваться, но Ирина Ивановна, схватив его подмышками, втащила на стол, обняла и крепко поцеловала в губы. Когда поцелуй закончился, рядом с ними уже стояла Ольга с искрящимся бокалом смородинового ликера. Вдвоем с раскрасневшейся Ириной Ивановной они влили напиток в горло поэта будущих лет и, когда тот откашлялся, взяли его под руки и продолжили танец уже втроем...
Выпив еще по фужеру, мы начали танцевать вокруг стола летку-енку, закончившуюся принципом домино, после исполнения которого мы все по двое по трое расползлись по углам комнаты. Пьяненького Шуру кто-то нарядил в лапти, снятые с "деревенской" стены; он ходил в них с пустым бокалом от группы к группе и, пошатываясь и пьяно улыбаясь, всем говорил:
– Я вас отблагодарю... Всех отблагодарю... Вы будете счастливы, очень счастливы...
Когда он с этими словами приблизился ко мне и подсел рядом, я, криво улыбаясь, спросил его:
– Шур, а Шур, Елкин-то чего опять не выкинет? Похоже, не такой он уж тебе преданный...
– Почему не преданный?
– Ящик с Ольгой упер...
– А... Дык... это я его попросил... девушке помочь...
– Как помочь???
– Он сразу мне доложил, что девица клинья под него подбивает... Ну я, хохмы ради, и попросил ей помочь...
– Так ты знал, что в ящике мусор?
– Нет, не знал... Откуда?
– Так, значит, мы корячились, корячились, а ты взял и отдал ящик Ольге...
– Так все же хорошо кончилось...
– Ну, ну... Хорошо... Кирпичами и опилками... Ой, Шура, отойди лучше от меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33