- Теперь ее затопчут до смерти! - молвила Уэйто. - От этих тварей ничего иного ждать не приходится.
Подойдя совсем близко, буйвол обнюхал тело и ушел; затем вернулся и снова принюхался, и вдруг развернулся и поскакал прочь, словно демон схватил его за хвост.
Затем появилась антилопа-гну, животное еще более опасное, и поступила примерно так же, а затем - тощий дикий кабан. Но ни одно существо не причинило девушке вреда, и Уэйто вознегодовала на весь сотворенный мир.
Наконец, в тени распущенных волос, синие глаза Никтерис слегка пообвыклись, и первое, что они увидели, явилось для них утешением. Я уже рассказывал, какими Никтерис знала ночные маргаритки: каждая была для нее крохотным заостренным конусом с алым кончиком. Однажды девушка развела лучики одного цветка дрожащими пальцами, опасаясь, что поступает ужасно невоспитанно, и, может быть, причиняет бедняжке боль, однако ей ужасно хотелось узнать, что за тайна сокрыта в цветке столь надежно; так девушка обнаружила золотое сердечко. Но сейчас, прямо перед ее глазами, внутри завесы волос, росла распустившаяся маргаритка: алый кончик раскрылся в карминно-красное колечко, являя взгляду золоченое сердце на серебряном блюдечке. В ласковом сумраке черных прядей Никтерис ясно различала каждую мельчайшую подробность. Девушка не сразу узнала в ней пробудившийся к жизни конус, но спустя мгновение поняла, что это. Кто же так жесток к бедному созданию, что насильно открыл его и выставил золотое сердечко испепеляющим лучам смертоносной лампы? Кто бы то ни был, надо думать, он же бросил здесь и ее, Никтерис - сгореть заживо в жарком огне! Но у нее есть волосы, она может наклонить голову и создать вокруг себя небольшую ласковую ночь! Девушка попыталась пригнуть маргаритку к земле, подальше от солнца, и окутать ее лепестками, словно волосами, но не смогла. Увы! - цветочек, должно быть, уже сгорел и мертв! Никтерис не подозревала, что маргаритка противится ее ласковой настойчивости, потому что с присущей жизни жаждой пьет жизнь вместе со светом того, что Никтерис называла смертоносной лампой. О, как жгла девушку эта лампа!
Но Никтерис продолжала размышлять - сама не зная, как ей это удается; и со временем вспомнила, что, поскольку в огромной комнате нет иной крыши, нежели та, по которой катится огненный шар, крохотный Алый Венчик, должно быть, видел эту лампу тысячу раз и отлично с ней знаком! И лампа его не убила! Раздумывая дальше, девушка задалась вопросом: может быть, нынешнее состояние цветка более совершенно? Ведь теперь не только целое кажется совершенством (так было и раньше), но каждая отдельная деталь являет свое собственное, неповторимое совершенство, что позволяет ей слиться с остальными в высшем совершенстве единого целого. Цветок - он же сам по себе лампа! Золотое сердечко - это свет, а серебряный ободок - алебастровый абажур, искусно расколотый и широко раскрытый, чтобы явить взгляду таящееся внутри величие. Да, лучезарная ипостась - это само совершенство! Так если именно лампа раскрыла цветок, придав ему эту форму, не может быть, чтобы лампа испытывала к нему неприязнь; они, должна быть, сродни - ведь лампа сделала цветок совершенством! Снова и снова возвращаясь к этой мысли, девушка убеждалась: сходство меж ними и впрямь немалое. Что, если цветок маленький правнук лампы, и лампа его неизменно любит? И что, если лампа вовсе не хотела причинить ей, Никтерис, боль, просто иначе нельзя? Алые кончики лепестков словно опалены, как если бы и цветку однажды довелось страдать: что, если лампа и ее, Никтерис, стремится сделать лучше, открывает ее, как цветок? Надо потерпеть и поглядеть, что будет. Какой резкий оттенок у травы! Но, может быть, ее глаза не приспособлены к сиянию яркой лампы, и потому она видит все в ложном свете! Тут Никтерис вспомнила, как отличались от ее глаз глаза того создания, которое не было девушкой и боялось темноты. Ах, если бы пришла тьма и заключила ее в приветные, мягкие, вездесущие объятия! Она подождет, подождет сколько нужно, потерпит и смолчит!
Никтерис лежала без движения, и Уэйто сочла, что та лишилась чувств. Ведьма не сомневалась: ее подопечная умрет еще до того, как настанет ночь, способная оживить ее.
XVIII. СПАСЕНИЕ
Наведя телескоп на безжизненное тело, чтобы с утра сразу же его обнаружить, Уэйто спустилась с башни и направилась в комнату Фотогена. К тому времени юноше стало заметно лучше, и еще до того, как ведьма ушла, он твердо решил бежать из замка той же ночью. Тьма, безусловно, ужасна, но Уэйто еще ужаснее, чем тьма, а днем бежать невозможно. Так что, как только в доме все стихло, юноша потуже затянул пояс, подвесил к нему охотничий нож, положил в карман флягу с вином и немного хлеба, и вооружился луком и стрелами. А затем выбрался из замка и поспешил подняться на равнину. Однако в силу недуга, и ночных кошмаров, и ужаса перед дикими зверями, едва Фотоген ступил на ровное плато, он не смог сделать дальше и шагу и опустился на землю, думая, что лучше умереть, чем жить. Но сон оказался сильнее страха и вскоре сморил-таки юношу, и он растянулся на траве.
Проспал он недолго, и проснулся с таким странным ощущением уюта и безопасности, словно по меньшей мере наступил рассвет. Однако вокруг царила ночь. И небо... нет, не небо, но синие глаза его наяды глядели на юношу сверху вниз. Снова голова Фотогена покоилась на коленях девушки и все было хорошо: ведь девушка явно боялась ночи так же мало, как он - дня.
- Спасибо, - проговорил Фотоген, - ты - словно живая броня для моего сердца, ты отгоняешь от меня страх. Со времен нашей встречи я был очень болен. Ты вышла из реки и поднялась сюда, заметив, как я перебирался на тот берег?
- Я живу не в воде, - отозвалась Никтерис. - Я живу под бледной лампой, а под яркой - умираю.
- Ах, теперь я все понимаю! - воскликнул юноша. - Я бы не стал вести себя так, как в прошлый раз, если бы осознал, что происходит; но я решил, что ты потешаешься надо мной, а я так устроен, что не могу не бояться тьмы. Прости меня за то, что я тебя покинул - говорю тебе, я ровным счетом ничего не понимал. Теперь мне кажется, что ты и впрямь испугалась: так?
- Так, - отвечала Никтерис, - и испугаюсь снова. Но чего боишься ты, мне непонятно. Погляди, как нежна и ласкова тьма, как добра и приветлива, какая она мягкая и бархатистая! Тьма привлекает тебя к груди и любит тебя. Совсем недавно я лежала, слабая и умирающая, под твоей жаркой лампой. Как ты ее зовешь?
- Солнце, - пробормотал Фотоген. - Хотелось бы мне, чтобы оно поторопилось!
- Ах, не желай этого! Не торопи его, ради меня. Я могу охранить тебя от темноты, но у меня нет никого, кто бы защитил меня от света. Говорю тебе: под солнцем я умирала. И вдруг я глубоко вздохнула. Лицо мое овеял прохладный ветерок. Я подняла взгляд. Пытка кончилась, потому что смертоносная лампа исчезла. Надеюсь, она не умерла и не сделалась еще ярче. Невыносимая головная боль стихла, и зрение ко мне вернулось. Я почувствовала, словно заново родилась на свет. Но встала я не сразу, ибо была измучена. Но вот трава сделалась прохладной, и цвет ее утратил былую резкость. На травинках выступило что-то влажное, и теперь ногам стало так приятно, что я вскочила и принялась бегать взад-вперед. Я бегала долго, и вдруг нашла тебя лежащим на земле - точно так же, как недавно лежала я. Так что я села рядом, поберечь тебя до тех пор, пока не вернется твоя жизнь - и моя смерть.
- Какая ты хорошая, о прекрасное создание! Да ты простила меня еще до того, как я попросил об этом! - воскликнул Фотоген.
Так они разговорились, и юноша рассказал ей то, что знал о себе и своей жизни, а она рассказала ему то, что знала о себе, и оба сошлись на том, что следует бежать от Уэйто как можно дальше.
- Должно отправиться в путь немедленно, - проговорила Никтерис.
- Как только наступит утро, - заверил Фотоген.
- Нельзя ждать утра, - возразила девушка, - ведь тогда я не смогу двигаться, а что ты станешь делать следующей ночью? Кроме того, Уэйто видит лучше при дневном свете. Право же, надо идти сейчас, Фотоген. Верь мне: так надо.
- Я не могу, я не смею, - отозвался юноша. - Я не в силах двинуться. Едва я приподнимаю голову от твоих колен, тошнотворный ужас накатывает на меня с новой силой.
- Я буду с тобой, - успокоила Никтерис. - Я позабочусь о тебе до тех пор, пока не взойдет твое ужасное солнце, а потом можешь меня оставить и поскорее уйти. Только, пожалуйста, сперва отведи меня в какое-нибудь темное место, если такое найдется.
- Я никогда не покину тебя, Никтерис, - воскликнул Фотоген. - Только подожди немного: встанет солнце, вернет мне силу, и мы уйдем отсюда вместе и никогда, никогда больше не расстанемся.
- Нет, нет, - настаивала Никтерис, - идти надо сейчас. А ты должен научиться быть сильным в темноте, равно как и при свете дня, иначе ты навсегда останешься храбрецом только наполовину. Я уже начала - я не восстаю против твоего солнца, но стараюсь примириться с ним и понять, что оно такое и чего от меня хочет - причинить мне боль или сделать меня лучше. Ты должен так же поступить с моей тьмой.
- Но ты не знаешь, что за дикие твари живут там, к югу, - возражал Фотоген. - У них огромные зеленые глаза и они заглотят тебя, словно корешок сельдерея, дивное ты создание!
- Пойдем же, пойдем! - требовала Никтерис, - или мне придется притвориться, будто я тебя бросаю, чтобы ты пошел за мной. Я видела зеленые глаза и я спасу тебя от них.
- Ты! Как тебе это удастся? Будь сейчас день, я бы защитил тебя от самого страшного зверя. Но сейчас, из-за этой мерзкой тьмы, я даже разглядеть их не в силах! Я бы и твоих прекрасных глаз не видел, если бы не заключенный в них свет: он позволяет мне заглянуть сквозь них прямо в небеса. О да, твои глаза - окна в небеса за пределами нашего неба. Думаю, в них-то и рождаются звезды.
- Так пойдем же, или я закрою глаза, и ты их больше не увидишь, пока не станешь паинькой, - улыбнулась Никтерис. - Идем. Ты не видишь диких зверей, а я вот вижу.
- Ты видишь! И зовешь меня с собой! - воскликнул Фотоген.
- Да, - отвечала Никтерис. - И, более того, я вижу их задолго до того, как они углядят меня, так что я охраню тебя.
- Но как? - настаивал Фотоген. - Ты не умеешь ни стрелять из лука, ни наносить удары охотничьим ножом!
- Нет, но я умею держаться от них подальше. Послушай, как раз когда я нашла тебя, я играла сразу с двумя-тремя зверюгами. Я их вижу и чую задолго до того, как они подберутся ко мне совсем близко - задолго до того, как они увидят или учуют меня!
- А сейчас ты ведь никого не видишь и не чуешь? - встревоженно переспросил Фотоген, приподнимаясь на локте.
- Нет, никого. Впрочем, сейчас посмотрю, - отвечала Никтерис, легко вскакивая на ноги.
- Ох, нет, нет! Не оставляй меня - ни на минуту не оставляй! закричал Фотоген, изо всех сил напрягая зрение, чтобы не потерять во тьме ее лицо.
- Тише, или они услышат тебя, - отозвалась девушка. - Ветер дует с юга, и учуять нас они не могут. Я это уже поняла. С тех самых пор, как сгустилась милая тьма, я забавлялась с ними: то и дело чуть-чуть подставлю руку ветру, чтобы какой-нибудь хищник меня унюхал!
- Ох, жуть! - воскликнул Фотоген. - Надеюсь, больше тебе это не приходит в голову? Чем это заканчивалось?
- Всегда одним и тем же. Сей же миг хищник оборачивался, глаза его вспыхивали, и зверь мчался прямо на меня - только ты ведь помнишь, что видеть меня он не мог. Но мои глаза куда зорче, его-то я видела превосходно и обегала зверя кругом, пока не почую его - а тогда я знала, что он меня ни за что не найдет. Вот если бы ветер переменился и подул в другую сторону, целая стая ринулась бы на нас и деться нам было бы некуда. Так что лучше пойдем.
Девушка взяла его за руку. Фотоген уступил и поднялся на ноги, и Никтерис повела его прочь. Но ступал юноша с трудом, и по мере того, как шли часы, силы все больше оставляли его.
- Ох, я так устал! - и мне так страшно! - говорил он.
- Обопрись на меня, - велела Никтерис, обнимая юношу за плечи или поглаживая по щеке. - Ну, еще несколько шагов. Ведь каждый шаг прочь от замка - это шаг к спасению. Обопрись, не бойся. Сейчас я сильная и чувствую себя лучше некуда.
Так беглецы шли вперед. Зоркие ночные глаза Никтерис различали не одну пару зеленых глаз, прорезавших тьму, и девушка частенько избирала кружные пути, чтобы обойти их далеко стороной, но ни разу не помянула про них Фотогену. Она осторожно вела юношу по самой мягкой, самой нежной траве, избегая рытвин и выбоин, и ласково разговаривая с ним по пути - о прелестных цветах и звездах - о том, как уютно цветам на их зеленом ложе и как счастливы звезды там, высоко, на ложе синевы!
С приближением утра юноша приободрился, однако но безмерно устал, пройдя столь долгий путь, вместо того, чтобы спать, тем более после затянувшейся болезни. И Никтерис тоже притомилась - оттого, что всю дорогу поддерживала своего спутника, и еще из-за растущего страха перед светом, что уже забрезжил на востоке. Наконец, оба в равной мере изнемогли, и ни один уже не мог помочь другому. Словно сговорившись, беглецы остановились. Обнявшись, стояли они посреди бескрайней, поросшей травою равнины, ни один не смог бы сделать и шагу и находил опору только в слабости другого; стоило одному пошевелиться, и вторая бы не удержалась на ногах. Но по мере того, как одна слабела, другой набирался сил. Ночь шла на убыль, и день вступал в свои права; солнце уже взмывало к горизонту на пенном гребне светоносного прибоя. С приходом солнца Фотоген воскресал к жизни. И вот, наконец, солнце воспарило к небесам, словно птица - от руки Отца Света. Никтерис вскрикнула от боли и спрятала лицо в ладонях.
- Ох, - вздохнула она, - мне так страшно! Грозный свет жжет меня!
Но в тот же миг в слепоте своей она услышала, как Фотоген рассмеялся негромким, ликующим смехом, а в следующее мгновение почувствовала, как ее подхватили сильные руки: она, что всю ночь пестовала и оберегала юношу, словно дитя, теперь лежала в его объятиях, склонив голову ему на плечо, и он понес девушку словно ребенка. Однако Никтерис отличалась большей силой духа, ибо, страдая сильнее, она ничего не боялась.
1 2 3 4 5 6 7