Несколько лет спустя, в 1930 году, я познакомился с остальными обитателями дома и теперь понимаю: что бы ни случилось с этими людьми из дома на улице Рио-Куарто, ничему нельзя было удивляться. Я, кажется, говорил, что все Ольмосы (за исключением, разумеется, Фернандо и его дочери, по причинам, тоже мной упомянутым) были лишены чувства реальности и как бы не участвовали в грубой суете окружающего мира; семья становилась все беднее, никто из них не умел придумать ничего разумного, чтобы заработать деньги или хотя бы сохранить остатки наследства; не ориентируясь ни в делах, ни в политике, они жили в районе, одно упоминание о котором вызывало иронические и недоброжелательные комментарии далекой родни; с каждым днем все больше отдаляясь от людей своего класса, члены семейства Ольмосов были наглядным примером того, как сходит на нет старинная фамилия среди удручающего хаоса в городе космополитическом и меркантильном, жестоком и беспощадном. Причем они – конечно, сами того не сознавая – сохраняли старые креольские нравы, от которых другие семьи легко освободились, как от ненужного балласта: они были радушны, Щедры, по-простому патриархальны, аристократически скромны. И, возможно, враждебность дальней и богатой родни порождалась отчасти тем, что они-то, состоятельные люди, не сумели сохранить эти добродетели и оказались во власти все растущих меркантильности и практицизма, которые подтачивают общество с конца прошлого века. И подобно тому, как невинные жертвы вызывают у иных преступников ненависть, так бедняги Ольмосы, тихо и чуть ли не жалко прозябая вдали от света, в старинной усадьбе в районе Барракас, возбуждали вражду своих родственников – за то, что все еще живут в районе, теперь населенном простонародьем, а не перебрались в Баррио-Норте или в Сан-Исидро; за то, что продолжают пить мате, а не чай; за то, что они бедны и близки к полной нищете; и за то, что общаются с людьми простыми, незнатными. Если добавить, что Ольмосы делали все это неумышленно и что добродетели, которые знатным особам казались возмутительными недостатками, проявлялись с наивным простодушием, будет легко понять, что эта семья была для меня, как и для некоторых других людей, трогательным, грустным символом чего-то, что навсегда исчезало из жизни нашей страны.
В тот вечер, когда я уходил от них и уже подошел к калитке, я, сам не знаю почему, бросил взгляд на бельведер. Окно слабо светилось, и мне почудилось, что я вижу в нем фигуру наблюдающей за мною женщины.
Я долго колебался, пойти ли к ним еще: удерживала меня возможность встретиться с Фернандо, но о Хеорхине я мечтал неотступно и жаждал ее увидеть. Дух мой словно бы разрывался между двумя противоборствующими силами, и я никак не мог решиться. Но в конце концов победило желание увидеть Хеорхину. В промежутке между первыми двумя посещениями я много размышлял и теперь шел с намерением кое-что разузнать и, если возможно будет, познакомиться с ее родителями. «Может быть, – говорил я себе для бодрости, – Фернандо не будет дома». Вспоминая, как он искал номер «Тит-битс» и как ушел, я предполагал, что у него есть друзья или просто знакомые: так уходят в компанию, где тебя ждут, и хотя я достаточно знал Фернандо, чтобы догадываться – даже в моем возрасте, – что друзей у него не может быть, все же я допускал, что его могут связывать с мальчишками какие-то другие отношения; впоследствии мое предположение подтвердилось – Хеорхина, со многими умолчаниями, призналась мне, что ее кузен возглавляет банду подростков, вдохновленную приключенческими фильмами, вроде «Тайн Нью-Йорка» и «Сломанной монеты», и что у этой банды есть теперь свои клятвы, настоящие кастеты и разные темные замыслы. Теперь, по прошествии лет, все это кажется мне чем-то вроде генеральной репетиции более поздних его подвигов, когда Фернандо в 1930 году сколотил банду налетчиков.
Я пришел на перекресток Рио-Куарто и Исабель-ла-Католика в полдень и стал там. Я рассуждал так: после ленча он либо выйдет, либо нет; если выйдет, пусть даже поздно, я войду в дом.
Вы сможете себе вообразить, как мне не терпелось увидеть Хеорхину, если я вам скажу, что прождал на том перекрестке с часу до семи. И тут я увидел, что Фернандо выходит из дому. Тогда я побежал по улице Исабель-ла-Католика почти до другого угла, достаточно далеко, чтобы спрятаться, если ему вздумается пойти по этой улице, или чтобы вернуться к их дому, если я увижу, что он пойдет по Рио-Куарто. Так и случилось: он прошел мимо. Тогда я помчался к дому.
Я уверен, что Хеорхина была рада видеть меня. Да она ведь и приглашала тогда меня приходить еще.
Я стал спрашивать про их семью. Она рассказала кое-что о матери, об отце. Еще о своей тете Марии Тересе, чьим любимым занятием было пророчить болезни и катастрофы. И еще о своем дедушке Панчо.
– Он живет там, наверху? – спросил я и солгал, потому что догадывался, что «там, наверху» кроется какая-то тайна.
Хеорхина посмотрела на меня с удивлением.
– Там, наверху?
– Ну да, в бельведере.
– Нет, дедушка живет не там, – ответила она уклончиво.
– Но кто-то же там живет, – сказал я.
Мне показалось, что ей не хочется отвечать.
– Мне сдается, я там видел кого-то в тот вечер.
– Там живет Эсколастика, – наконец ответила она как бы через силу.
– Эсколастика? – удивленно спросил я.
– Да, раньше давали такие имена.
– Но она никогда не сходит вниз?
– Никогда.
– Почему?
Она пожала плечами.
Я озадаченно посмотрел на нее.
– Кажется, я что-то слышал от Фернандо.
– Что-то? О ком? Когда?
– О какой-то сумасшедшей. Слышал там, в Капитан-Ольмос.
Она, покраснев, опустила голову.
– Он тебе так сказал? Сказал, что Эсколастика сумасшедшая?
– Нет, просто говорил о какой-то сумасшедшей. Это о ней?
– Не знаю, сумасшедшая ли она. Я с ней никогда не говорила.
– Никогда с ней не говорила? – изумленно спросил я.
– Да, никогда.
– А почему?
– Я же тебе сказала, что она никогда не спускается вниз.
– Но ты-то сама к ней никогда не поднималась?
– Нет, никогда.
Я смотрел на нее во все глаза.
– А сколько ей лет?
– Восемьдесят четыре года.
– Она твоя бабушка?
– Нет.
– Прабабушка?
– Нет.
– Кем же она тебе приходится?
– Она двоюродная тетка моего дедушки. Дочка команданте Асеведо.
– И давно она живет там, наверху?
Хеорхина глянула на меня – она знала, что я
не поверю.
– С тысяча восемьсот пятьдесят третьего года.
– И никогда не спускалась?
– Никогда.
– Почему?
Она снова пожала плечами.
– Я думаю, что из-за головы.
– Головы? Какой головы?
– Головы ее отца, головы команданте Асеведо. Ее забросили им через окно.
– Через окно? Кто?
– Масорка. Тогда она убежала с головой.
– Убежала с головой? Куда убежала?
– Вон туда, в бельведер. И больше не спускалась.
– И поэтому она стала сумасшедшая?
– Не знаю. Я не знаю, сумасшедшая ли она. Я никогда к ней не поднималась.
– И Фернандо тоже не поднимался?
– Нет, Фернандо поднимался.
В этот момент я со страхом и тревогой увидел, что Фернандо возвращается. Очевидно, он выходил совсем ненадолго.
– Ах, ты опять пришел? – только и сказал он, сверля меня своим пронзительным взглядом, словно стараясь выведать причину моего второго визита.
С того момента, как вошел кузен, Хеорхина преобразилась. В прошлый раз я сильно нервничал и, вероятно, потому не заметил, как сильно влияет присутствие Фернандо на ее поведение. Она вдруг присмирела, не разговаривала, движения стали неловкими, а когда ей надо было что-то мне ответить, говорила, косясь на кузена. Фернандо же разлегся на своей кровати и, ожесточенно грызя ногти, смотрел на нас. Положение становилось нестерпимым, как вдруг он предложил, раз уж мы все собрались, придумать какую-нибудь игру, а то, мол, ему ужасно скучно. Но в его глазах не чувствовалось скуки, что-то иное в них поблескивало, а что – я не мог определить.
Хеорхина испуганно взглянула на него, но тут же опустила голову, словно ожидая приговора.
Фернандо сел на кровать и задумался, все так же глядя на нас и грызя ногти.
– А где Бебе? – спросил он наконец.
– Он с мамой.
– Приведи его.
Хеорхина пошла исполнять приказание. Мы молчали, пока они не пришли; Бебе нес свой кларнет.
Фернандо объяснил суть игры: они трое прячутся в этих двух комнатах, в кладовой для дров или в саду (было уже темно). Я должен их искать и узнать, кого найду, но ничего не говорить и не спрашивать, только ощупывать лицо.
– Зачем это? – спросил я, пораженный.
– Потом объясню. Если угадаешь, получишь награду, – сказал он с сухим смешком.
Я боялся, что он хочет надо мной поиздеваться, как то бывало в Капитан-Ольмос. Но отказаться тоже не решался – в подобных случаях он говорил, что я отказываюсь из-за трусости, знаю, мол, что в его играх обязательно бывает что-нибудь страшное. И я спрашивал себя – что страшного может быть в такой игре? Скорей всего, это глупая шутка с намерением поставить меня в дурацкое положение. Я взглянул на Хеорхину, точно надеясь прочесть в ее лице, как я должен поступить. Но Хеорхина была уже не та, что раньше, – бледность и широко раскрытые глаза придавали ей вид восторженный или испуганный, а может, то и другое вместе.
Фернандо велел нам погасить свет, они попрятались, и я, спотыкаясь, начал их искать. Сразу же узнал Бебе, он бесхитростно уселся на свою кровать. Но Фернандо поставил условием, что я должен найти и узнать по крайней мере двоих.
В этой комнате больше никого не было. Оставалось обследовать вторую комнату и кладовку. Очень осторожно, повсюду натыкаясь на что-либо, я обошел комнату Фернандо, и вдруг мне послышалось в тишине чье-то дыхание. Я молил Бога, чтобы то был не Фернандо – не знаю почему, но меня страшила возможность найти его вот так, в темноте. На ощупь, напрягая слух, я двинулся в том направлении, откуда, казалось, исходил легкий шум. Я тут же наткнулся на стул. Вытягивая руки вперед, шаря ими справа и слева, я добрался до стены – она была сырая, пыльная, с изодранными обоями. Ощупывая стену, я повернул направо, приглушенное дыхание как будто слышалось там. Мои руки сперва наткнулись на шкаф, потом я ударился коленками о кровать Фернандо. Я наклонился и, щупая ее, проверил, не лежит или не сидит ли на ней кто-нибудь, но никого не обнаружил. Держась теперь края кровати и все время идя направо, я сперва дошел до ночного столика, потом снова уперся в облупленную стену. Теперь я был уверен: дыхание становилось все более явственным, прерывистым, в нем чувствовалось волнение – наверно, оттого, что я приближался. Странная тревога сжала мне сердце, словно я вот-вот узнаю какую-то страшную тайну. Шаги мои замедлились, я двигался еле-еле. И вдруг правая рука коснулась чьего-то тела. Я отдернул ее, точно от раскаленного железа, мгновенно поняв, что то было тело Хеорхины.
– Фернандо, – прошептал я, солгав, вероятно, от стыда.
Никто не ответил.
Рука моя боязливо и страстно снова потянулась к ней, но уже выше, к лицу. Я коснулся ее щеки, потом рта – губы были сжаты и слегка дрожали.
– Фернандо, – опять солгал я, чувствуя, что краснею, словно кто-то мог меня увидеть.
Ответа не было, и я еще сегодня спрашиваю себя, почему. Но в тот миг мне почудилось, что своим молчанием она поощряет меня: если бы она подчинялась правилам, установленным Фернандо, ей полагалось объявить, что я ошибся. Я словно бы совершал кражу, однако кражу с согласия своей жертвы, что и теперь меня удивляет.
Рука моя, трепеща, неуверенно легла на ее щеку, скользнула по губам и глазам, будто стараясь ее узнать, будто стыдливо лаская (я вам уже говорил, что за эти два года Хеорхина сильно подросла и стала чем-то напоминать Ану Марию?). Дыхание ее участилось, как от большого напряжения или волнения. В какой-то миг мне захотелось крикнуть «Хеорхина!» и тут же убежать, однако я сдержал себя, продолжая гладить ее лицо, и она даже не пыталась уклониться – такое ее поведение, возможно, и питало безумную мою надежду все эти годы, вплоть до нынешнего дня.
– Хеорхина, – произнес я наконец голосом едва слышным и хриплым.
И тогда она, готовая разрыдаться, шепотом бросила:
– Хватит! Оставь меня!
И побежала к двери.
Медленно и неловко я вышел вслед за ней, чувствуя, что произошло что-то нехорошее и необычное, но не понимал, как это истолковать. Ноги у меня подкашивались, словно мне угрожала опасность. Когда я вошел в другую комнату, где уже был включен свет, я увидел там только Бебе – Хеорхина исчезла. Почти сразу же появился Фернандо, он окинул меня мрачным, испытующим взглядом – казалось, в глазах его сверкнул порочный пламень, жегший его внутри.
– Ты выиграл, – сказал он повелительно и сухо. – В награду можешь завтра проделать опыт посерьезней.
Я понял, что пора уходить и что Хеорхина больше не появится. Бебе, с приоткрытым ртом, держа в руке кларнет, смотрел на меня своими блуждающими блестящими глазами.
– Ладно, – сказал я и вышел.
– Завтра вечером, после ужина, в одиннадцать часов, – сказал вдогонку Фернандо.
Всю ночь я размышлял над тем, что произошло и что меня ожидает завтра. Я опасался, что Фернандо поведет ту же игру, но зайдет в ней дальше – зачем это ему, я не понимал, но не сомневался, что какая-то роль тут отведена Хеорхине. Почему она не откликнулась, когда я назвал имя Фернандо? Почему молчала, словно бы поощряя мою ласкающую руку? Назавтра, точно в одиннадцать вечера, я уже был в комнате Фернандо. Он и Хеорхина ждали меня. В глазах Хеорхины я уловил боязливое недоумение, лицо ее было залито мраморной бледностью. Как командир, отдающий приказ патрульному отряду, Фернандо холодно и четко сказал мне:
– В бельведере, там, наверху, живет старуха Эсколастика. В это время она уже спит. Ты зайдешь туда вот с этим фонарем, подойдешь к комоду, который стоит напротив ее кровати, выдвинешь второй сверху ящик, достанешь оттуда шляпную коробку и принесешь сюда.
Еле слышным голосом, глядя в пол, Хеорхина сказала:
– Только не голову, Фернандо! Все что угодно, только не голову!
Фернандо презрительно отмахнулся.
– Ничего другого нам не надо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64