На невидимой войне.На большом фаянсовом блюде аппетитно лежали бутерброды с ветчиной, сыром и бужениной, и Губин начал их методически поедать, один за другим, пока не съел с десяток. Лена время от времени подливала ему в чашку крепко заваренный чай.– А почему вы не женитесь, Миша? – спросила девушка, в очередной раз смутясь.– Что ты, детка, куда мне жениться. Да и кто за меня пойдет. Вот ты пошла бы?– Пошла бы, – ответила Лена. – Но вам нужна не такая.– Какая же?– Ну, наверное… – вспыхнула, отвела глаза. – Ну, какая-нибудь особенная.– Почему?– Вы сами человек необыкновенный.– Я? С чего ты взяла?– Вас все боятся, – выпалила она.– И ты тоже?– Я – нет. Понимаю, вы надо мной подсмеиваетесь, но я знаю, вы добрый, страдающий человек. Не думайте, что я такая уж дурочка. Мне двадцать лет, у меня были мужчины. Но они были злые, а вы – нет.– Знаешь, Лена, я всегда мечтал о такой сестренке, как ты.Она подумала над его словами, фыркнула и отвернулась.– Обиделась?– Вот ни капельки.Губин взял ее руку, погладил нежную ладошку:– Послушай, девочка. Я скину кое-какие дела и приглашу тебя в ресторан. Согласна?– Да, согласна. Я могу прямо сегодня поехать с вами.– Никогда не спеши с этим.– Хорошо, я подожду. Только не забудьте.Неожиданное, безоговорочное признание в любви не тронуло его, он почувствовал только терпкую горечь во рту, словно проглотил подгнившую сливу. Давно минуло время, когда он радовался чувствам, выказанным бескорыстно. Женская любовь была одной из самых крупных и необъяснимых иллюзий, которыми утешало себя человечество. Наряду с ней существовали, конечно, и более нелепые вещи, к примеру, наивная, тайная вера в бессмертие на виду у постоянной, неуклонимой смерти.Человек слаб и панически боится правды о себе. Бодро и во всеуслышание изображая стремление к ней, он только тем и занимается на веку, что убегает от правды.Женщины отличались от мужчин лишь тем, что искренне принимали за любовь скупую муку совокупления.Через час он подрулил к Таниному дому и быстро поднялся на этаж. Открыл дверь ключом, который прихватил с собой. В квартире темно, но в ней были люди.Он почувствовал запах незнакомых сигарет – Таня такие не курила. Запах сильный и едкий, перебивавший сладковатый аромат "травки". Губин неслышно притворил за собой дверь. В ту же секунду повсюду вспыхнул свет. Двое рослых мужчин стояли в проеме кухни и целились из пистолетов. У одного парабеллум, у другого полицейский "пугач". Оба насупленные и сосредоточенные.– Здорово, ребятки, – поприветствовал их Губин. – А где Танечка?– Проходи в комнату, но без резких движений, – приказал один из мужчин. Губин повиновался. Таня сидела на кровати, бледная и необыкновенно красивая.Третий мужчина, тоже изрядный "качок" с туловищем тяжеловеса, но со смуглым, нежным лицом, курил у окна.– Вот ты и влип, милый, – улыбнулась Таня. – При этом сам виноват. Ишь какой султанчик выискался.– У тебя что же, телефон под кроватью?– Ты лучше спроси, что с тобой сейчас будет.– Что со мной будет?– Тебе будет очень больно, дружок, – она вдруг задохнулась и погладила рукой живот. – Может быть, мне это дорого обойдется, но я это сделаю.– Что сделаешь-то, Танюша?– Мои ребятки тебя опустят, а я порадуюсь.– Твои ребята – вот эти, что ли, трое?– Они тебе не нравятся?– Они не смогут, Тань. Да и зачем тебе?Глаза ее, полные безнадежных слез, сияли так чудно, что смотреть бы и не отрываться.– Зачем не поверил мне? Зачем унизил?– Перестань дурачиться. Отпусти дебилов. Сами с тобой разберемся.– Поздно, голубчик. За все приходится платить на этом свете… Приступайте, мальчики. Занавес поднят.Мальчики, которые ждали сигнала, рыпнулись с боков, но Губин еще быстрее упал на пол и катнулся упругим калачиком. Ему нужно было небольшое пространство для маневра, и он его получил. Одного подрубил по коленкам, но второй оказался проворней. Три раза бабахнул, пока Губин пересек комнату в "крутую раскачку" и выбил у него пистолет, но пропустил свирепый удар в печень. Парень махал колотушками где-то на уровне красного пояса, целых полминуты понадобилось Губину, чтобы его угомонить. Он сломал ему руку и для верности перекрыл сонную артерию. Третий мужчина и не думал ввязываться в потасовку, затягивался сигаретой и с любопытством наблюдал.– Не хочешь размяться? – дружелюбно пригласил его Губин.– Не для этого меня позвали, – презрительно заметил смуглоликий красавец. – В такие игры не играю.– А-а, – догадался Губин, – ты бычок-производитель?– Хочешь побаловаться, пожалуйста, – согласился гордец.– В другой раз. Сейчас поработаешь. Убери эту падаль из квартиры. В ближайшие десять лет я не должен никого из вас видеть. Как понял?Красавец интеллигент понял его хорошо. Тяжко вздохнув, потушил сигарету, приладился к одному из лежащих на полу мужчин, удобно захватил его ноги себе под мышки и поволок из комнаты.Таня горько плакала. Одна из шальных пуль продырявила ей плечо. Всюду была кровь: на стене, на подушке и сочилась сквозь пальцы руки, которой она прижала рану.Прежде чем ею заняться, Губин позвонил по телефону и вызвал подмогу.– Врача захватите, Савву Спицына, – сказал он в трубку и назвал адрес.Таня опрокинулась на спину и тихонько выла. В глазах такая мука, точно ее четвертовали.– Миша, скажи по правде, я умираю?Губин разорвал на ней блузку и обнажил плечо. Чтобы не слишком дергалась, попутно влепил пару легких оплеух. По первому впечатлению рана была неопасная, сквозная, но с избытком крови. Пуля вошла чуть ниже ключицы и вышла над лопаткой.– Где бинты, йод?– Миша, ты любишь меня?– Заткнись, идиотка! Где аптечка?– В ванной, на полочке.Смуглоликий вернулся за вторым подранком. Был весь в поту, словно из парилки.– Тебя как зовут? – спросил Губин.– Измаил.– На кого пашете?– Ни на кого. Мы сами по себе. Подряжаемся по вызову.– Кто главарь?– Ты не знаешь. Мы все иногородние.– Фамилия, кличка?!Измаил сделал попытку замкнуться в себе, но, встретив Мишин взгляд, не посмел уклониться от ответа:– Федя Босх, из Балашихи.– Все, свободен. Эх, Измаил, поставь свечку своему Богу.– Я уже понял. Пушку можно забрать?– Оставь здесь.Второго бойца Измаил тем же манером, за ноги, выволок из квартиры, и Губин запер за ним дверь. Потом с бинтами и йодом вернулся к Тане.– Не надо, Миша, не трогай меня. Хочу умереть.– Это не тебе решать. Ну-ка сядь прямо. И не корчи рожи, терпи.Пока промывал рану теплой водой, заливал йодом и заклеивал пластырем, она не издала ни звука. Он обращался с ней, как с куклой, поворачивал и мял безжалостно, и наконец на ее губах проступила бледная улыбка, – Все-таки я тебе угодила, да, Мишенька?– Чем угодила?– Страданием своим, чем же еще?– Это не страдания, это царапины. Все страдания у тебя впереди.– Что-нибудь особенное для меня придумал, родной мой?– Зачем устроила это похабище? Чего хотела добиться?– Дай вон ту коробочку, коричневую, пожалуйста!Он дал ей коробочку. В ней лежали искусно свернутые пухленькие "косячки". Один она закурила, жадно затянувшись.– Хочешь? Хорошая "травка". Совершенно безвредная.Взгляд ее прояснился, вдруг она захихикала, заерзала.– Ты чего?– Эти-то, нарвались. Сволочи! Еще аванс требовали, представляешь? Я ведь знала, что погорят, знала! Хрен вам в глотку, говорю, а не аванс. А этот-то, этот, Измаил…Губин забрал у нее "косячок", аккуратно притушил, спрятал в коробочку, а коробочку убрал в тумбочку и тумбочку запер на ключ. Таня следила за ним, склонив голову набок.– Ты спросил, чего я хочу добиться? Ты сам чего от меня хочешь? Только не ври, ладно? Тебя поршень выдает.– Я не могу тебя полюбить.– Почему?– Ты извращенка, в тебе нет души.– Врешь! – завопила Таня. – У меня есть душа. Вчера не было, зато сегодня есть. Послушай, как плачет!Иди сюда, негодяй! Обними меня.Возможно, Губин так бы и сделал, но в дверь позвонили. Приехал Савва Спицын, философ и врач.– Что случилось? – спросил с порога недружелюбно, заранее морщась.– Девку одну подстрелили, – сказал Губин.Савва пошел в ванную мыть руки, бормоча на ходу глухие проклятия. Можно было разобрать: "Чтобы вы все перебили друг дружку, бесы неугомонные!"Кто Савву знал, тот его любил и почитал. Ему было тридцать с небольшим, но худоба, и морщинистый лоб, и сероватая, нездоровая кожа делали его похожим на вечного скитальца, обремененного поиском утерянной могилы. Семь лет подряд он оттрубил в "Скорой помощи" и не ушел бы оттуда никогда, если бы не инфаркт, после которого ему словно в насмешку выписали инвалидность второй группы. Он не был инвалидом, напротив, был деятельным, предприимчивым человеком, но энергия жизни пробуждалась в нем лишь в тех случаях, когда его вызывали к больному. Все остальное время он сидел у телефона в своей квартире и производил впечатление невменяемого. Губин был уверен, что если бы такие забавные люди, как Савва, не рождались изредка на свет, то замысел Творца был бы и вовсе нелеп. По разумению Саввы все человечество делилось на две категории: временно здоровых, чья жизнь была совершенно бессмысленна, и временно больных, чье существование становилось разумным, потому что надежда на скорое избавление от мук облагораживала их дух. Болезнь, по его мнению, была знаком благодати, только через нее, как через мостик над бездной, человек устремлялся к познанию истины. Чтобы определить, насколько далеко он продвинулся на этом пути, Савве Спицыну достаточно было беглого взгляда. Танин вид его обнадежил, в ее глазах он прочитал безысходность.– Рано ты, девушка, скакнула под пули, – упрекнул он. – Вот какой-нибудь небольшой брюшной тифчик был бы тебе в самый раз.Таня его не поняла, но не охнула, когда он заново отдирал наложенные Губиным тампоны.– Неплохо, неплохо, – заулыбался Савва. – Недельки полторы-две придется помаяться. При условии, что не будет заражения.Губин с восхищением наблюдал за его точными, ухватистыми манипуляциями. Через десять минут туловище девушки было перехвачено тугой пухлой "восьмеркой", вдобавок Савва вкатил ей три укола, один в вену и два в задницу. Таня лишь монотонно покряхтывала.– Давай ее госпитализируем, – предложил Савва.– В больницу не поеду, – вскинулась Таня.– Тебя никто не спрашивает, – обиделся Савва. – Твое дело – молчок. Слышишь, Губин, ее надо госпитализировать. Или пригласить опытную сиделку для ухода. Но в этом случае я ни за что не ручаюсь.– Если сдохнет, – сказал Губин, – никто не заплачет. С перевозкой больше хлопот.– Тогда зачем я вообще перевязывал? Усыпить ее, и точка.– Вы оба ненормальные, – заметила Таня беззлобно. – Но погоди, Мишенька, не все тебе куражиться над сиротой.Савва померил ей давление. Так долго и ласково прилаживал руку, что она задремала.– Лекарство подействовало, – услышала уже сквозь дрему. – Бедная девочка. Хрупкая, красивая – и такая скверная аура. Она права, Губин: и за нее, и за многое другое тебе придется отвечать. Когда-нибудь вы все поймете, что живые люди – не мишени в тире.Разговор они продолжали на кухне за чаем.– Когда-нибудь и ты поймешь, – сказал Губин, – что люди делятся не только на здоровых и больных. Совершенно дилетантский подход.– Ну-ка, ну-ка!– Если брать за ориентир неандертальца, то от него отпочковались две линии развития вида. Одна потянулась вверх, к духовности, к идеалу, другая обернулась вспять к эпохе динозавров, где все вопросы решались исключительно с позиции силы, то есть благоденствовал тот, кто первый вырывал сородичу зубы. Составилось два племени, но они перемешаны, живут кучно, поэтому чем дальше, тем противоречия между ними все яростнее. В упрощенном христианском представлении это называется борьбой добра со злом.– К какому же племени принадлежишь ты?– К промежуточному. Я дитя случайного, смешанного брака.– А эта девушка?– Чистейшее воплощение зла. Разве не видишь?Савва густо намазал сливочное масло на хлеб и аккуратно подровнял края бутерброда. Он ко всему относился предельно серьезно.– Твоя скороспелая метафора, Губин, ущербна и несостоятельна. Из нее следует вывод, что человеческий род обречен на самоистребление, а это не так.– Докажи, что не так.– Доказательство лежит в соседней комнате.Губин на всякий случай поднялся и прикрыл дверь.– Не беспокойся, она проспит до утра… Ты запутался, Губин, но я открою тебе глаза. Эта девушка не исчадие ада, о, нет. Это сложная, нестабильная биологическая структура, и ты можешь помочь ей сформироваться окончательно, если поверишь в свое чувство. Все дело в том, что нет преступника, который не мог бы осознать свое преступление и искупить его. Борьба добра со злом идет не на полях сражений между двумя твоими придуманными племенами, а в сознании каждого отдельного человека, и каждого зверя, и каждой веточки на дереве. Это азбука жизни. Плохо, Губин, если ты до сих пор этого не понял.Савва Спицын разозлился, и Губин поскорее подлил ему свежего чая.– Хорошо, хорошо! Но что ты можешь знать про Таню, если видел ее десять минут.Савва красиво уложил на хлеб с маслом четырехугольный ломоть ветчины. Скромно объяснил:– Необязательно знать, достаточно чувствовать.Твоя Таня не от мира сего.Когда Михайлов нанял (по просьбе Насти) доктора-инвалида на работу, а потом купил ему квартиру, Губин удивился, но это было давно. С тех пор он радовался встречам с Саввой и для его охраны выделял надежных парней, чтобы его невзначай кто-нибудь не покалечил.Вдвоем они пошли поглядеть на Таню. Она лежала на боку, поджав колени к животу. Щеки порозовели, из-под опущенных век, казалось, проглядывала гримаска боли. Раненое дитя.– Хороша, когда спит, – заметил Губин с печалью. – Но в ней нет ничего человеческого, поверь мне, Савва. Досадная ошибка природы. Она не подходит ни под какую классификацию.– Не будь чересчур самонадеянным, Губин. Природа не делает ошибок. Явления, которые кажутся нам таковыми, всего лишь выше нашего понимания. В том-то вся и шутка. Именно когда человек начал исправлять ошибки Создателя, он очутился в нравственном тупике.Савва заботливо поправил Танину перебинтованную руку.– Самая лучшая для нее санитарка – это ты, – сказал напоследок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47