Нужно прийти в себя до эфира.
Шатаясь, он побрел в душ. Когда по ванной застучала ржавая вода, в стоке скрылся коричневый таракан. Люк вяло намылился, руки скользили по ребрам и тазовым костям, которые стали острее, чем месяц назад, даже чем две недели назад. Кроме приступов дрожи и противной белой плесени, давно покрывшей рот и глотку, он не подхватил никакой случайной заразы. Однако лимфатические узлы были увеличены уже год, количество эритроцитов в крови снижалось, судя по анализам, которые ему делали в клинике бесплатно раз в месяц, стул оставался регулярным, вес резко падал.
Даже когда Люк сидел на героине, он работал в Ассоциации молодых христиан, появляясь там несколько раз в неделю. Люк никогда не работал до изнеможения, но ему нравилось, когда мышцы становились натянутыми и сильными. Тогда он жил в предместье Мариньи, районе запущенных креольских домиков в двух шагах от Французского квартала. Ему нравилось лежать в лучах субтропического солнца на крыше своей квартиры, его кожа была даже темней, чем у Трана, редкие волосы на груди, животе и ногах выгорели до золотистого оттенка – светлей, чем на голове. Даже лобковая область стала на тон белей, и член обрел здоровый вид.
Люк держал себя в форме столь долго, сколько мог. А не мог он уже давно. Мышцы покинули крепкий скелет, сделав его болезненно угловатым и неуклюже костлявым. Одно из лекарств, что он вынужден был принимать, сделало Люка ужасно чувствительным к солнечному свету, и загар сменила сероватая белизна цвета сырой креветки. Все тело казалось зазубренным, мертвенно-бледным и одутловатым.
Последние дни все силы уходили на то, чтобы дойти до машины, припаркованной у мотеля, завести мотор со второй-третьей попытки и проехать тридцать миль до заболоченного рукава реки. Все же во имя радиопередач он мог преодолеть физическое истощение, а самое главное, знал Люк, – они помогали ему не сойти с ума.
Лаш Рембо сошел с ума уже давно. Интересно, все ли в порядке с головой у Люка Рэнсома? Он считает, что плохое влияние неимоверно сильней, чем хорошее: у Трана должны остаться радостные воспоминания о нем, однако их наверняка заглушит ужас случившегося после.
Поэтому Люк всегда знал, что безумное в его разуме рано или поздно возьмет верх. Именно оно хотело, чтоб Тран пустил в свою вену его зараженную кровь. Оно хотело, чтобы Тран умер, даже не с ним, а вместо него.
А что теперь у него есть, чтоб оставаться в своем уме? Поездка в клинику раз в месяц, ингаляция пентамидина и белковые липиды, длинная ночь с потоком бессмысленных фраз, которые громоздились в его воспоминаниях, грязная больничная палата на Эрлайн-хайвей, набитая проститутками и наркоманами?
Наркоманам тоже не легче. Всегда знать, что кто-то храпит или колется в некоем мотеле или даже в соседнем; всегда знать, что он может наложить на любого из них руки, если захочет. А хотел Люк беспрестанно. Ежеминутно представлял, как это снимет его тошноту, уничтожит разъедающую усталость, сотрет отпечаток Трана с его тела.
Однако он думал, что вместе с этим придет полное равнодушие к миру, не будет смысла цепляться за жизнь. А Люк еще не был готов позволить миру насладиться его смертью.
Он попробовал героин десять лет назад, еще в Сан-Франциско, когда был в возрасте Трана: нюхнул на какой-то вечеринке, почувствовал приход и последовавшее расслабление, самое долгое спокойствие, какое знал его разум. Он вернулся еще за одной дозой и в итоге стал колоться, а не нюхать. Так приход был чище, расслабление – дольше и сладостней. Оказалось, что у него героиновый метаболизм. У обычного человека пагубная зависимость высасывает жизненные силы, они словно просачиваются по капле сквозь иглу. Регулярное потребление наркотика в конце концов убивает людей. Однако есть организмы, которые, наоборот, становятся крепче.
Люк на некоторое время соскочил с героина, два года назад, когда начал встречаться с Траном. Ему не нужен был метадоновый самообман, проще сразу холодный пот, ползучий зуд, тошнота, которая вскипала в кишках подобно красным червям. Можно принимать одно вещество, чтобы снять зависимость от другого, говорил он себе, сжимая бутылку «Джек Дэниеле» после ломки, но это будет нечто совсем иное. Оно отвлечет сознание от желания, которое все еще течет по твоим венам. Метадон – резиновая кукла, виски – новый любовник.
К чему же прибегнуть теперь для излечения от пристрастия? Тран был в его венах – как память об игле, в тканях – как призрак наркоболезни. Ничто не сравнимо с глубокой, гнетущей болью, которую чувствовал Люк, вспоминая себя в постели с Траном, как они занимались сексом, разговаривали или просто смотрели друг другу в лицо с одержимостью самых ярых любовников. Глаза Трана трудно описать. В полуденных лучах они обретали золотистый отлив, живучую черноту зрачков. Какой же нежной была кожа, когда Люк касался губами безупречного изгиба внутренних уголков глаз. О да, он знает, как терзать себя воспоминаниями.
Люк выключил воду, вытер костлявое тело изношенным полотенцем, с трудом вылез из ванны и погрузился в уродливое виниловое кресло. Ногу царапала старая дырка – след сигареты. Бывали дни, когда ему приходилось отдыхать после любого действия: принятия душа, прогулки в полмили вниз по шоссе в «Макдоналдс» или «Попайс», даже чтения газеты. Очевидно, выдался именно такой день.
Поскольку Люк привык наслаждаться прошлым, то решил и сейчас отдаться ретроспекции. Последнее время он занимался этим все чаще, оживляя в памяти яркие моменты. Чаще всего они были связаны с Траном, и поскольку о хорошем думать слишком больно, он обычно выбирал нечто плохое.
Люк лег на спинку кресла и закрыл глаза. Декабрь, два года назад. Несколько дней до Рождества – праздника, который всегда наводил на него невыносимую тоску. Тран улизнул с домашнего празднества, и они свернулись, словно ложки, на матрасе на чердаке. Люк лежал лицом на плече Трана, сонно водя носом по тонким черным волосам на затылке, которые пахли сладким гелем и потом от секса. Трану тогда было девятнадцать, и волосы у него были намного короче, крошечная шерстка. Благодаря этому стилю лицо выглядело несравненно экзотично, словно у дикаря вне цивилизации. В мочках три серебряных колечка: два в левой, одно в правой – каждое приводило родителей в судорожный ужас. Вдруг Тран произнес:
– Прости меня.
Люк знал, что Трану свойственны бессвязные междометия, часто в запоздалый ответ к разговору, который шел пару часов, пару дней назад. Однако эта смиренная фраза, «Прости меня», раздалась словно предупредительный звонок.
– За что? – спросил он.
Тран промолчал, и к звонку добавился пронзительный клаксон. Люк оперся на локоть, схватил Трана за острое бедро и резко перевернул его.
– За что? – настоятельно потребовал он.
Тран отвел глаза. Люк силой повернул его голову обратно. Из гортани парня выскочил короткий мученический звук – не слово, но и не всхлип.
– Что такого ты натворил?
Отвечай же, думал Люк, отвечай сразу и не тяни. Однако последовало долгое молчание, Тран всегда выжидал, перед тем как отреагировать на твердо поставленный вопрос.
– Ничего. Только вот...
Тран вывернулся из хватки Люка, которая невольно окрепла после слов «Только вот». От пальцев на загорелом лице осталось пять белых следов. Вскоре они порозовели, кровь Трана подступила к поверхности.
– На прошлой неделе, когда ты был в Батон – уж... как-то ночью я оказался во Французском квартале и... там была эта вечеринка.
Люк сжал глаза и заставил себя убрать руки с гладкой шеи Трана. Он знал, что будет дальше. Тран не мог проявить милосердие и рассказать все сразу. Конечно же, нет.
– Все так упились, – с мольбой в глазах проговорил Тран.
Люк заскрежетал зубами, досчитал до пяти и открыл глаза. Тран наблюдал за ним, но тотчас отвел взгляд.
– Значит, все упились, – повторил Люк. – Подумать только, и это на вечеринке во Французском квартале. И ХРЕН С ТОГО?
– Там играли в поцелуи с луковицей и апельсином...
– Тран, просто скажи, что произошло, черт тебя возьми, пожалуйста, скажи!
Ничего не говори, взмолилось измученное сердце Люка, пока ты не произнес это вслух, этого и не было, поэтому заткнись, только не говори...
– Ну... в итоге я подурачился с тем парнем, – выпалил Тран и глубоко, спазматически задышал, словно невысказанное откровение лишало его воздуха.
По плечам Люка начало распространяться странное горящее ощущение, словно плоть разъедает кислота. Он подумал: есть ли этому феномену физиологическое объяснение? Почему при сообщении об измене у него гниют живые клетки? Однако он всего лишь ответил:
– Я полагал, мы не будем срать друг другу в душу.
– Конечно, нет! Я не хотел! Просто...
– Просто ты был пьян и у тебя стоял, так?
– Ну да.
– По крайней мере ты это признаешь.
– Я не смог от него отвязаться! Он уже трахнул почти всех моих друзей...
– Прекрасно. Я рад, что ты так разборчив в своих грязных делах.
Тран закрыл глаза, темная тень от ресниц на гладкой, как масло, коже колючкой въедалась в сердце Люка – даже сейчас.
– Я не хотел, Люк. Меня соблазнили.
У Люка все покраснело перед глазами. Он смотрел прямо в ядро своей ярости, и это ядро было готово взорваться. Он схватил подушку и ударил по ней, заколошматил. Неизвестно, что бы произошло дальше, но тут над кроватью закружился каскад перышек, медленно опускающихся на пол. Он не заметил, как разорвал ткань ногтями. То была одна из его дорогих, набитых гусиным пухом подушек.
– ПРОДОЛЖАЙ!!! – заорал он. – Давай разрушь ту идиллию, что у нас с тобой есть. Слей все в канаву и помочись сверху. И все из-за того, что ты НАПИЛСЯ НА ВЕЧЕРИНКЕ? Какая ОХРЕНИТЕЛЬНАЯ ИДЕЯ!!!
Он заставил себя отдышаться и продолжил мягким четким голосом:
– Я хочу сказать, ты не мог постараться придумать что-нибудь поубедительней? Натворил дел, прибегаешь домой и выкладываешь мне все бог знает зачем, да еще и утверждаешь, что ты не виноват?
Тран широко раскрытыми глазами смотрел на перья на полу. Взглянул на Люка, тотчас отвел взор.
– Нет. Я этого не говорил.
– Мне что, показалось?
– Ну... хм-м-м...
– Не мычи мне, чертов бесенок! Я знаю, как работает коварный восточный разум. Тебе он не поможет. Рассказывай... – Люк уже выпустил весь пар и теперь лежал, уставившись на Трана. Он был уверен, что его лицо уродливо искажено, оно казалось ему невыносимо нагим. – Что случилось?
– Ладно. Есть чувак, которого я иногда вижу в клубах.
– Что значит «вижу»?
– Я заметил его в Квартале. Я общаюсь с людьми, а он крутится вокруг. Вот и с ним пообщался пару раз.
– А у этого чувака, – это слово Люк никогда не использовал, потому что оно не выражало ничего из мириад разновидностей представителей мужского пола, – у этого мужчины есть имя?
– Зак.
– Ты имеешь в виду этого бледного дрочилу, который похож на Эдварда Руки-Ножницы, разве что еще более самодовольный?
Тран чуть не рассмеялся. Пришлось прикусить губу, а при виде белого зуба на розовой влажной губе Люку захотелось, чтоб они сейчас занимались душевным лобзанием, сексом, чем угодно, только не этим несносным разговором.
– Ага, – подтвердил Тран, – именно тот чувак.
– И чем вы занимались?
– Он то и дело... э-э... обнимал меня. Говорил, что я – его давно потерянный брат-близнец.
– Как оригинально.
– Затем мы стали целоваться в дверном проеме.
– Под отвратным кустарником-паразитом?
– Под чем?
– Под омелой.
– Ага.
Люк представил их у косяка, трущихся друг о друга, руки ищут и щупают, рты беспорядочно слипаются. В комнате, вероятно, было еще двадцать – тридцать ребят из Квартала: одни занимались своими грязными делами, другие пьяно наблюдали, дивясь факту, что бойфренд Люка лижется с самым отъявленным потаскуном в городе, и многих это изрядно позабавило. У Люка талант выставлять себя дураком.
Часть его хотела зарыдать и бросится на грудь Трану, молить его сказать, что все это неправда, не может быть правдой. Другая часть хотела убить глупого сопляка, разодрать обманщика в клочья, затем вдохнуть в него жизнь, чтобы растерзать снова. Образ двух целующихся неизгладимо впечатался в его память, свежий ожог, который опалил подогретое мясо гневного мозга, оставив шрам, которому никогда не сгладиться.
– И что потом?
– Ну, он утащил меня в... спальню, кажется, и... Люк, ты правда хочешь это услышать?
– Нет, – откровенно ответил Люк. – Но раз ты зашел так далеко, я должен узнать все до конца.
– Но зачем? Я всего лишь хотел быть честным с тобой. Мы можем об этом вовсе не вспоминать, если не хочешь.
– И мне просто нужно выкинуть это из головы, так? Вероятно, ты способен с легкостью забывать подобные вещи. Я даже в этом уверен. Но мое сознание работает не так. Если бы в моих силах было очистить память от дерьма прямо сейчас, то я не посмел бы... потому что оно может мне пригодиться в будущем. Ты же хочешь стать писателем, Тран? Тогда тебе тоже надо начать копить...
Люк отдался потоку прошлого. Дальше было много, еще много чего, но он решил прервать воспоминание. Не хотелось воскрешать робкое описание минета, которым насладился Тран, а потом сделал сам в темной комнате, пока за приоткрытой дверью бурлила вечеринка. Тем более думать о своей жалкой неистовой реакции на рассказ. Он открыл глаза и встряхнул пару раз головой – снова в настоящем. Вроде того.
Это произошло через полгода после их знакомства, почти за год до положительного анализа Люка. За эти шесть месяцев его собственное сексуальное поведение было безупречным, первый раз в жизни. Однако он должен был признать, что добрая часть гнева исходила от мелочного чувства упущенной возможности. Он ездил в Батон – уж, чтобы раздать автографы в книжном магазине «Гибискус», что делал часто, еще когда ни с кем не встречался. Обычное дело, но на этот раз по неведомой причине автографы брали стройные темноволосые, темноглазые ребята – столь симпатичные, что у Люка дрожала рука, когда он ставил подпись им в книги.
Один из них, доморощенный поэт по имени Мишель, оставался рядом все время, разговаривал с ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29