Мы стали подходить ближе. Увидев ветеринара, все самки удрали в кусты, ярдов за сто, а я погналась за Дьюме. Он отчаянно ковылял, словно спасая свою жизнь, и так быстро, что мне было нелегко нагнать его. Только когда он, видимо прибегая к последнему средству спасения, попытался вскарабкаться на дерево, я стащила его вниз. Совершенно обессиленный, он лежал без движения, только сердце отчаянно билось. Пиппа, бежавшая за ним рядом с нами, теперь села в трех футах от нас и смотрела, как я глажу маленького Дьюме, чтобы хоть немного успокоить его. Она не мешала нам — даже когда подошел ветеринар и, впрыснув быстродействующее снотворное, стал вместе со мной осматривать лапы малыша. К, сожалению, он не мог установить степень повреждения и заявил, что Дьюме необходимо сделать рентген в Найроби. Он советовал поторопиться, воспользовавшись полубессознательным состоянием Дьюме, и ехать прямо на аэродром к Скале Леопарда, откуда директор доставит их обоих в Найроби. Я послала Гаиту за Джорджем, чтобы он подбросил нас на своей машине.Пока мы ждали машину, маленький Дьюме лежал у меня на коленях. Эта поездка в Найроби приводила меня в ужас, потому что там он будет оторван от всего, что ему привычно и дорого; но ведь иного выхода не было, надо было думать только о его спасении. Пиппа уже отошла к оставшимся малышам, и все они напряженно следили, как мы забирали Дьюме. До Скалы Леопарда мы ехали минут пятнадцать; бедный Дьюме все время рычал каким-то странным голосом: наверное, ему не нравилось ехать на машине — он впервые в жизни знакомился с этим способом передвижения. В Скале Леопарда мы взвесили его, и ветеринар ввел ему очередную дозу ларгактила уже в расчете на истинный вес гепарда — 18 фунтов. Лететь вместе с Дьюме я никак не могла: во-первых, самолет был двухместный, а во-вторых, нужно было остаться с Пиппой, чтобы помочь ей преодолеть беспокойство и сохранить ее доверие. Поэтому я договорилась с доктором, что он будет ежедневно связываться с нами по радио, а он заверил меня, что я напрасно беспокоюсь, что они сами с женой будут ухаживать за Дьюме, держать его дома и следить, чтобы он не слишком нервничал. Я понимала, что отдаю Дьюме в хорошие руки, но как знать: что если я вижу его в последний раз?.. Нелегко было у меня на сердце, когда я проводила глазами взлетающий самолет.Я сразу пошла к гепардам — они оставались на том же месте, откуда мы увезли Дьюме. Увидев нас, они бросились врассыпную, и прошло не менее получаса, прежде чем вернулась одна Пиппа. Она обнюхивала землю там, где лежал Дьюме, продиралась сквозь заросли, где он прятался, и не переставая звала: «И-хн, и-хн». Мучительно было смотреть, как она ищет сына. Наконец она взобралась на дерево, с которого я стащила Дьюме, и стала осматриваться. Я предложила ей воды — она к ней не притронулась. Я гладила ее и шепотом объясняла, что забрала маленького Дьюме, чтобы он опять стал здоровым, что больной он вряд ли выжил бы и другие малыши из-за него тоже были бы в опасности, ведь ей пришлось бы в первую очередь его защищать от врагов. Она как будто поняла меня и тихо замурлыкала. Солнце уже заходило, и я представила себе, как маленький Дьюме приземляется — он крепко спит и знать не знает, какой страшный зверь доставил его в Найроби. Размышл яя о е го болезни, я вспомнила, что он девять дней волочил переднюю лапу, а потом отказала и задняя; из-за этих больных лап он не мог драться за пищу — несомненно, именно поэтому он так быстро сдал.Утром я надела тот же костюм, что и вчера, надеясь, что запах Дьюме обеспечит мне доверие Пиппы. Она опять была на дереве, где я изловила Дьюме; молодые сразу же убежали. Пиппа долго обнюхивала мои шорты, а потом принялась за еду. Позже появились и молодые, но они вели себя очень осторожно, не стали играть и, сидя на поваленных деревьях, все время оглядывались. Их мать тоже поминутно озиралась и все время звала: «И-хн, и-хн». Вечером директор передал нам сообщение ветеринара. Рентген обнаружил перелом предплечья на передней ноге и перелом задней голени. В фиксирующей повязке нет необходимости, ни гвоздей, ни гипса не будет, потому что переломы легкие, но задняя нога все же останется более короткой — хотя и не настолько, чтобы сильно мешать ему. Через десять дней сделают новый рентгеновский снимок и, если он покажет улучшение, мне отдадут Дьюме, но придется недели три-четыре подержать его в лагере, перед тем как снова выпустить на свободу. В конце разговора доктор попросил меня не волноваться: он сделал Дьюме прививку против болезни, от которой в Найроби страдали многие кошки.Разговор этот меня успокоил. Конечно, я все равно рвалась в Найроби, чтобы как можно скорее подбодрить маленького Дьюме, но стоило мне увидеть Пиппу на следующий день, как все планы вылетели из головы. Она все еще оставалась на том же месте, где был поймай малыш, вынюхивала его следы на песке и звала не умолкая: «И-хн, и-хн». А остальные дети тихо сидели на деревьях и смотрели в пространство.В канун Нового года я попросила у директора парка проигрыватель и, как только стемнело, поставила фонограмму из « Рожденной свободной». Музыка приобрела особую глубину в безмолвии африканской ночи, и я вспомнила о молодом авторе — Джоне Хэминвее; он совсем недавно навещал нас. Он тогда писал книгу о тех, кто посвятил жизнь дикой природе, и после разговора со мной, Джорджем и еще несколькими людьми сказал так: «Жители зарослей стремятся к той неограниченной свободе, которую может дать только жизнь среди дикой природы». И, сознавая, как я счастлива, что могу вести именно такую жизнь, несмотря на все заботы и огорчения, которые порой приносит близость к диким животным, я предложила тост за новое счастье для всех — и особенно для маленького Дьюме.Целых шесть дней семейство не уходило с места, где был пойман Дьюме; они постоянно звали и искали его. Только теперь, когда я увидела всю семью в подавленном состоянии, я поняла, как необходим был им этот маленький предводитель. Их отчаяние разрывало мне сердце.В праздники мне не удалось связаться с ветеринаром, а когда я наконец поговорила с ним 3 января, оказалось, что Дьюме в первые дни объявил голодовку и только сейчас стал понемногу успокаиваться и брать еду. К его возвращению мы подготовили вольер примерно в двадцать квадратных ярдов, в котором было небольшое деревце и закрытое помещение для сна. Вольер был недалеко от моей палатки. 6 января ветеринар сообщил, что Дьюме быстро поправляется и можно надеяться, что 9-го числа после рентгена я смогу его забрать. Он посоветовал мне приготовить клетку 6 на 6 футов, чтобы подержать в ней Дьюме три-четыре недели, перед тем как выпустить в большой вольер.Утром я смотрела, как малыши прыгают с деревьев и лупят друг друга почем зря, — и меня поражало, как они ухитряются не повредить свои хрупкие лапки. В последнее время Пиппа очень сурово обращалась с детьми, а иногда решительно нападала на них, и я пришла к выводу, что она обучает их приемам самозащиты.Ночью с 8 на 9 января я внезапно проснулась от сильной тревоги за Дьюме. Наутро я связалась по радио с ветеринаром и вот что услышала: «Ночью Дьюме умер. До 6-го все было хорошо, оба перелома почти срослись. Вечером его тошнило, но я дал ему лекарства, и он снова стал есть. Сегодня утром я нашел его мертвым. Вскрытие показало, что он умер от инфекционного кошачьего энтерита, хотя я ввел ему 4 кубика вакцины Хехста». Сдерживая слезы, я спросила: «Значит, Дьюме погиб от болезни, которой заразился в Найроби?» Доктор ответил: «Да». Я знала, каким молодцом был наш маленький Дьюме, и поняла, что он так легко поддался болезни только потому, что тоска понизила его сопротивляемость и ему не хотелось больше жить. Мне было невыносимо трудно показаться его семье. Они ждали еду, оставаясь все еще возле того места, где мы забрали Дьюме. Когда они наелись, я села рядом с Пиппой. Казалось, она поняла мое горе и догадалась, что произошло, потому что не мурлыкала и не лизала мне руки, как в тот раз, когда я рассказывала ей о выздоровлении Дьюме.Слишком расстроенная, чтобы заниматься повседневными делами, я решила поехать в лагерь Эльсы и постараться воспоминанием о ней развеять свое горе. Меня преследовала мысль, что я должна была поехать в Найроби, чтобы маленький Дьюме воспрянул духом, увидев рядом знакомое лицо.Многие люди считают, что животные ничего не чувствуют, когда умирает кто-то из них, разве что иногда немного скучают. Но я видела, как вели себя дети Эльсы после ее смерти, я видела и то, как Пиппа с дочерьми искала и звала Дьюме, и теперь убеждена, что они способны на гораздо более глубокие чувства. Моя уверенность в этом только возросла, когда на следующее утро мы обнаружили гепардов далеко за пределами той территории, где бывал Дьюме. Можно ли считать это простым совпадением или они ушли, как только Пиппа поняла по моему поведению, что Дьюме никогда уже не вернется?Когда мы подошли, гепарды лежали на термитнике. Вдруг появились три буйвола, и так близко, что нам стало не по себе. Но гепарды не обратили внимания на этих мощных животных — их гораздо больше интересовала кобра, которая, извиваясь, ползла у подножия термитника: вытянув шеи, они следили за страшной змеей. Эта кобра была длиннее всех, каких мне только приходилось видеть, и толщиной с мою руку. Я закричала, чтобы малыши не вздумали сунуться к ней, но, к счастью, змея быстро заползла в какую-то дыру. Земля вокруг этого термитника была изрыта трубкозубами, и змеи здесь явно водились во множестве, так что я стала волноваться за жизнь гепардов. Но им это место нравилось, и они часто там играли. В этот день малышей так и распирала энергия, и они носились вокруг термитника, вверх и вниз по его склонам, пикировали друг на друга с верхушки или скатывались кучей вниз к подножию. Наконец, набегавшись, они разлеглись на термитнике, и тут Уайти в первый раз взяла мою руку в пасть, а Мбили даже позволила погладить себя. Только Тату по-прежнему оставалась нелюдимой — она отползала, даже когда я на нее пристально смотрела. Глава 14. Спасение Уайти Вечером этого дня мой лагерь посетила группа из Швейцарии. Среди туристов был доктор де Ваттвиль, всемирно известный гинеколог и большой любитель животных. Мы заговорили о том, что препятствует размножению гепардов в неволе, и он высказал предположение, что на поведение самки сильно влияет окружающая обстановка. Гепарды чувствуют себя хорошо только тогда, когда могут беспрепятственно бегать на свободе, кроме того, для них характерна инстинктивная потребность скрываться, так что искусственные условия могут повлиять на самку очень неблагоприятно.Чем дольше я жила рядом с семейством Пиппы, тем больше меня поражала их тончайшая восприимчивость не только по отношению друг к другу, но и ко всему, что их окружало. Потому для меня было совершенно неожиданно, что они реагировали гораздо больше на цвет, чем на остальные признаки. Молодые каждый раз удирали, увидев мой зеленый плащ или защитного цвета костюм вместо привычного кремового полотняного пальто. Хотя и для нас цвет тоже не безразличен, но все же людей мы узнаем скорее по их облику или характерным движениям. Конечно, мои выводы основаны только на наблюдениях за львами и гепардами, но они определенно не узнавали нас в незнакомой одежде. В последнее время, начитавшись самых противоречивых статей о том, что полосы, пятна и многие другие отметины у животных служат для того, чтобы остальные узнавали их по незначительным индивидуальным вариациям этого узора, я углем нарисовала на своем кремовом пальто полосы. На моих сотрудников этот маскарад произвел потрясающее впечатление, но гепарды не обратили на полосы никакого внимания и даже не заметили мой «индивидуальный узор».Привычка удирать от незнакомых людей целиком зависит от того, насколько животные приручены. Это проявилось особенно наглядно, когда приехала киногруппа, чтобы заснять нашу работу по возвращению животных к дикой жизни. Джордж в последнее время позволял всем посетителям общаться со львами, даже разрешал им ходить среди животных, и его прайд отнесся к группе спокойно. Но я не подпускала к гепардам чужих и теперь согласилась на съемки лишь при условии, что снимать будет только один оператор и только в том случае, если его присутствие не обеспокоит гепардов. Мы потратили бездну терпения и проявили величайший такт, но все-таки Пиппа с молодыми на второй день скрылась и не появлялась целую неделю. Однажды вечером мы наконец отыскали их, но и тут за нами пошла только Пиппа. Она подошла к лагерю примерно на полмили и уселась на земле. Пока я готовила еду, стало почти совсем темно, и лай павианов показывал, что молодые где-то неподалеку. Они не получали мяса из моих рук целую неделю и все-таки не вышли из укрытия. Я прождала два часа и ушла домой. Весь следующий день мы провели в поисках. Когда стемнело, Пиппа опять появилась одна, оставив молодых в укрытии. Прошло немало времени, прежде чем она разрешила им подойти своим «прр-прр», и все отлично пообедали.На обратном пути нам попались пять зебр Греви с жеребенком, который ковылял на трех ногах — одна из передних ног у него беспомощно болталась. За последние три недели мы не раз встречали эту компанию — они держались на одном месте, видимо выжидая, когда поправится жеребенок. Я подумала о том, как хорошо зебра защищает своего сосунка, который был гораздо серьезнее искалечен, чем Дьюме, и поняла, что нельзя было разлучать его с Пиппой. Вообще, какое мы имели право вмешиваться в жизнь другого вида? Разве каждый вид не приспособлен к тому, чтобы слушаться своих инстинктов и бороться за существование только вместе со своими сородичами? Неужели у нас мало доказательств, чтобы осознать, к каким опаснейшим последствиям приводит наше вмешательство в природное равновесие? Как нам удалось примирить свою совесть с этим постоянным превышением наших прав? И все же — могу ли я поручиться, что не стану вмешиваться, если что-нибудь снова стрясется с моими гепардами?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39