Руки постоянно двигались - так быстро, что это было трудно заметить. Для
того, чтобы что-то сказать, они использовали любую часть тела соседа:
ладони, плечи, живот, руки, ноги. Я в изумлении следил за тем, как смех
распространялся вдоль стола как рябь по воде, когда по цепочке передавали
какую-нибудь шутку. Это происходило быстро. Внимательно вглядываясь, я мог
заметить движение мыслей от одного к другому и обратно. Это походило на
волны.
Выглядела трапеза неопрятно. Скажем прямо: есть руками и
разговаривать с их же помощью означает, что вы будете измазаны едой. Но
никто не обращал на это внимания. Я-то уж точно. Меня слишком заботило то,
что я чувствовал себя посторонним. Пинк говорила со мной, но я знал, что
открываю для себя, что значит быть глухим. Эти люди были дружелюбны, и,
похоже, я им нравился, но они ничего не могли с этим поделать. Мы не могли
общаться.
Позже все мы вышли на улицу, за исключением тех, кто убирал со стола,
и вымылись под струями очень холодной воды. Я сказал Пинк, что хотел бы
помочь с посудой, но она объяснила, что я буду лишь мешать. Я не смогу
ничего делать в Келлере, пока не научусь делать все как они. Похоже, она
уже решила, что я останусь там достаточно долго.
Мы вернулись в столовую обтереться; это происходило с обычным для них
щенячьим дружелюбием, превращавшим это в игру и как бы подарок. Затем мы
пошли в куполообразное здание.
В нем было тепло и темно. Через галерею, соединявшую его со столовой,
проникал свет, но не настолько, чтобы сквозь решетку треугольных рам над
головой не были видны звезды. Выглядело это почти так, как будто ты
находишься под открытым небом.
Пинк быстро показала мне, где можно сидеть, согласно принятому
этикету. Сложного в этом не было, но я по-прежнему старался прижимать руки
и ноги к телу, чтобы никто не споткнулся об меня.
Меня снова подвели ошибочные представления. Я не слышал ничего, кроме
легкого шепчущего звука соприкосновения плоти с плотью, и решил, что
нахожусь в центре оргии. В других коммунах мне приходилось присутствовать
на них, а это выглядело очень похоже. Я вскоре понял, что ошибался, и лишь
позже обнаружил, что был прав - в известном смысле.
Причина того, что я был настолько сбит с толка, состояла попросту в
том, что общий разговор этих людей и должен был выглядеть как оргия.
Гораздо более тонкое наблюдение, которое я сделал позже, было в том, что
когда одновременно сотня обнаженных людей поглаживает, целует и ласкает
друг друга, то есть ли смысл проводить это различие? Различия не было.
Я должен сказать, что слово "оргия" использую лишь для того, чтобы
дать общее представление о тесном контакте большой группы людей. Мне это
слово не нравится - с ним связано слишком много ассоциаций. Но в то время
эти ассоциации возникали и у меня, так что я испытал облегчение, увидев,
что это не оргия. Те, на которых мне приходилось бывать, были тягостными и
безличными. А у этих людей, я надеялся, будет что-то лучшее.
Многие пробирались ко мне сквозь давку, чтобы познакомиться со мной -
и всегда только по одному. Они все время чувствовали, что происходит, и
каждый ждал своей очереди, чтобы поговорить со мной. Естественно, тогда я
этого не знал. Пинк сидела рядом, чтобы переводить для меня более сложные
мысли. Постепенно я все меньше и меньше стал пользоваться ее помощью,
проникаясь духом ориентации на осязание. Все считали, что по-настоящему
познакомятся со мной лишь тогда, когда ощупают меня всего, так что
постоянно меня касались руки. Я робко делал то же самое.
Из-за всех этих прикосновений у меня быстро возникла эрекция, что
меня порядком смутило. Я осуждал себя за то, что не смог сдержать
сексуальные реакции, за то, что не смог удержаться на том интеллектуальном
уровне, на котором, как я думал, находятся они; и тут я понял, что пара
рядом со мной занимается любовью. На самом деле это продолжалось в течение
последних десяти минут и воспринималось как настолько естественная часть
происходящего, что я одновременно и знал и не знал об этом.
Как только я это понял, то тут же стал задавать себе вопрос, прав ли
я. Происходило ли это на самом деле? Настолько медленными были движения, а
свет таким слабым. Но ее ноги были подняты, а он лежал на ней - в этом-то
я был уверен. Глупость с моей стороны, но мне и в самом деле надо было это
знать. Мне надо было понять, куда же, черт возьми, я попал. Как я мог
правильно реагировать в общении, если не понимал ситуации?
После того, как я несколько месяцев скитался по разным коммунам, я
тонко ощущал, что такое вежливое поведение. В одной коммуне я научился
читать молитву перед ужином, в другой - распевать "Харе Кришна", а в
третьей - со счастливым видом расхаживать голышом. Как говорится: "Когда
ты в Риме..." [св.Иероним (ок. 340-397): "Если живешь в Риме, веди себя
как римлянин"], и, если ты к этому не приспособишься, тебе не следует
ходить в гости. Я согласился бы отбивать поклоны в сторону Мекки, рыгать
после еды, присоединяться к любым тостам, есть рис, выращенный без
искусственных удобрений и хвалить поваров; но для того, чтобы все это
делать правильно, ты должен знать обычаи. Я решил, что их знаю, но в
течение тех минут мне пришлось трижды изменить свое мнение.
Они и в самом деле занимались любовью - в том смысле, что его пенис
находился внутри нее. Кроме того, они были сильно поглощены друг другом.
Их руки, как бабочки, летали по телам друг друга, и это было наполнено
смыслом, которого я не мог ни увидеть, ни почувствовать. Но к ним
прикасались многие из окружающих, а они, в свою очередь, к тем. Они
беседовали со всеми этими людьми, даже если произнесенная фраза состояла
лишь в похлопывании по голове или руке.
Пинк заметила, на что обращено мое внимание. Она как бы обвивалась
вокруг меня, но при этом не делала ничего, что я мог бы счесть
провоцирующим. Я просто не мог определить, что это значит. Это казалось
чрезвычайно невинным, и в то же время нет.
- Это (-) и (-), - сказала она. Скобки обозначают последовательность
движений ее руки в моей. Я не узнал словесные имена ни одного из них,
кроме Пинк, а воспроизвести имена-жесты не могу. Пинк протянула ногу,
коснувшись женщины, и проделала пальцами ноги какие-то сложные движения.
Женщина улыбнулась, схватила Пинк за ступню и ее пальцы задвигались.
- (-) хотела бы поговорить с тобой позже, - сказала Пинк. - А сейчас
она занята разговором с (-). Ты с ней уже познакомился, помнишь? Она
говорит, что ей нравятся твои руки.
Я понимаю, что это будет выглядеть, как что-то сумасшедшее. Тогда,
когда я начал думать об этом, это выглядело сумасшедшим и для меня. У меня
возник проблеск понимания того, что для нее и меня колоссально различается
смысл слова "разговор". Для нее это слово означало сложный вид общения, в
котором участвовало все тело. Она, как детектор лжи, могла прочесть слова
и эмоции в любом движении мышц. Звук для нее играл в общении лишь
небольшую роль - что-то, чем она пользовалась для разговоров с
посторонними. Пинк изъяснялась всем своим существом.
Даже тогда я не представлял себе это и наполовину, но для того, чтобы
полностью изменить мое отношение к этим людям, хватило. Они разговаривали
своими телами, а не только руками, как я подумал. Соприкосновение любой
части тела с любой другой было общением; иногда на очень простом,
изначальном уровне (представьте, что лампочка Мак-Люэна [Мак-Люэн, Маршалл
(1911-1980) - канадский историк культуры и теоретик средств массовой
коммуникации] - это простейший информационный канал), означавшим,
возможно, не более, чем: "Я здесь". Но речь - это речь, и если разговор
дошел до момента, когда для общения с другим необходимо использовать
гениталии, это все еще остается частью разговора. Но я хотел знать вот
что: что они говорили? Я знал, даже при тех смутных проблесках понимания,
что говорили они гораздо больше, чем удалось бы понять мне. Ну, ясно,
скажете вы. Вы знаете о том, как говорить посредством вашего тела с
возлюбленным, когда вы занимаетесь любовью. Эта мысль вовсе не нова.
Конечно нет, но подумайте, как чудесно беседовать таким образом, даже если
осязание и не играет для вас главную роль. Можете ли вы развить эту мысль
дальше, или же вы обречены оставаться земляным червем, размышляющим о
закатах?
Пока это происходило со мной, с моим телом знакомилась какая-то
женщина. Ее руки были на моем теле - на бедрах, когда я почувствовал, что
эякулирую. Для меня, но ни для кого больше, это явилось большим сюрпризом.
Я, посредством знаков, которые они воспринимали руками, уже давно говорил
им, что это должно произойти. И тут же ее руки принялись путешествовать по
всему моему телу. Я почти что понимал произносимые ими нежные мысли. Во
всяком случае, я понял если не слова, то смысл. Я ужасно смутился, но лишь
на мгновение, а затем смущение ушло; его заменило ощущение приятия. Оно
было очень сильным. Я долго не мог обрести дыхания.
Женщина, которая была причиной этого, коснулась пальцами моих губ.
Она двигала ими медленно, но - я был уверен - со значением. Затем она
снова растворилась в группе.
- Что она сказала? - спросил я Пинк.
Та улыбнулась мне.
- Ты конечно же, знаешь. Если бы только смог освободиться от привычки
все выражать словами. Но, говоря вообще, она имела в виду: "Как это
приятно тебе." Это переводится также: "Как это приятно мне." А "мне", в
этом смысле, значит: всем нам. Организму.
Я понял, что мне следует остаться здесь и научиться говорить.
У коммуны были удачи и неудачи. Вообще-то, они их ожидали, но не
знали, в чем они могут выразиться.
Зимой у них гибли многие плодовые деревья. Они заменяли их
гибридными. Во время ураганов они снова лишались удобрений и почвы,
поскольку у клевера не было времени закрепить ее. Их планы тормозились
судебными решениями, и по-настоящему удалось все наладить лишь через год с
лишним.
Все рыбы у них погибли. Их пустили на удобрение и стали искать, в чем
же могла быть причина. Они использовали трехступенчатый экологический
цикл, как тот, что придумали "Новые алхимики" в семидесятых. В нем
использовались три пруда, накрытых куполами: в одном была рыба; в одном
отделении другого - измельченные раковины и бактерии, а во втором -
водоросли; в третьем - рачки-дафнии. Воду, содержавшую отходы
жизнедеятельности рыб, прокачивали через отделение с раковинами и
бактериями, которые обезвреживали ее и превращали содержавшийся в ней
аммиак в удобрение для водорослей. Воду с водорослями перекачивали во
второй пруд - кормить дафний. Водоросли и дафнии служили кормом рыбам, а
водой, обработанной бактериями, удобряли также растения в теплицах,
располагавшихся во всех трех куполах.
Они проверили воду и почву, и обнаружили, что из раковин
выщелачиваются вредные примеси и накапливаются в корме для рыб. После
тщательной очистки они запустили цикл снова, и все пошло нормально. Но
первая партия товарного продукта была упущена.
Голодать им не пришлось. Мерзнуть тоже, так как в течение всего года
солнца хватало для работы насосов, получения пищи и отопления жилищ. Их
строения были углублены в землю: для того, чтобы для обогрева и охлаждения
использовать конвективные потоки. Однако им пришлось потратить часть
капитала. Первый год оказался убыточным.
В одном из их зданий зимой вспыхнул пожар. Автоматические
огнетушители не сработали, и погибли двое мужчин и маленькая девочка. Это
потрясло их. Они думали, что все пойдет так, как описывала реклама. Никто
из них не знал достаточно о строительстве, о разнице между оценками и
реальностью. Они обнаружили, что часть построек не отвечает требованиям, и
разработали программу периодической проверки всего. Они научились
разбирать и чинить всю технику на ферме. Если в той содержалась слишком
сложная электроника, они удаляли ее и устанавливали что-нибудь попроще.
В общественной жизни их дела пошли гораздо более успешно. Дженет
разумно решила, что в области взаимоотношений у них имеются лишь две
неотложные задачи. Первая была в том, чтобы она отказалась быть их
президентом, председательницей, вождем или верховным главнокомандующим.
Она с самого начала поняла, что для того, чтобы все спланировать, купить
землю, и превратить их неясное стремление к иной жизни, необходима
энергичная личность. Но когда они достигли земли обетованной, она
отреклась от власти. С этого момента они должны были жить при
демократическом коммунизме. Если бы это не получилось, они приняли бы
что-нибудь другое - что угодно, за исключением диктатуры с ней во главе. В
таком она участвовать не хотела.
Второй принцип был в том, чтобы ничего не принимать на веру. Никогда
не существовало самостоятельной общины слепоглухих. Они не ожидали
определенных результатов, им не надо было жить, подражая зрячим. Они были
предоставлены самим себе. Не было никого, кто мог бы сказать им, что
что-то не делают таким образом - просто потому, что такого не делали
никогда.
У них было не более четкое представление о том, каким будет их
сообщество, чем у окружающих. Им пришлось принять такую его форму, которая
не была обязательной для их нужд; но кроме этого они не знали ничего. Им
предстояло вырабатывать осмысленное поведение - такое, какое было бы
моральным для слепоглухих. Они понимали основные принципы морали: что
мораль не является неизменной, и при соответствующих обстоятельствах
морально абсолютно все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9