Он давал инструкции участникам других заездов, и за всю первую половину дня мы обменялись лишь несколькими словами. Когда я вышел на парадный круг, он стоял один возле Тэрниптопа и задумчиво глядел вдаль.
– Морис Кемп-Лоур тут, – коротко бросил он.
– Да, знаю. Я видел его.
– Он уже дал сахар нескольким лошадям.
– Что? – воскликнул я.
– Я спрашивал у многих… Морис в прошедшие несколько недель скармливал сахар большинству лошадей, не только тем, с которыми работали вы.
– О, – тихо выдохнул я. Хитер, как дьявол, Тик-Ток правильно предсказывал.
– Ни одна из лошадей, с которыми вы работали, не проходила обычную проверку на допинг, – продолжал Джеймс. – Но другие лошади, которым Морис давал сахар, проходили. Результаты у всех отрицательные.
– Он давал сахар с допингом только моим лошадям. Остальным – для камуфляжа. Так что ему чертовски повезло, что ни одна из моих лошадей не проходила проверку, – сказал я.
Джеймс покачал головой.
– Вы… – начал я, не надеясь. – Он… Кемп-Лоур… пытался дать Тэрниптопу сахар?
Джеймс сжал губы и смотрел на меня. Я затаил дыхание.
– Он пришел в бокс, где седлают, – ворчливо проговорил Джеймс, – и восхищался линиями лошади.
Тэрниптоп прошел иноходью, излучая великолепное здоровье, но Джеймс не успел договорить, как к нему подошел один из распорядителей, и я так и не узнал, чем кончилось дело с сахаром, потому что пора было выходить на старт.
Уже у второго препятствия я знал, что Кемп-Лоур не давал лошади сахар. Свинцовые гири, которые замедляли движение моих последних двадцати восьми лошадей и которые, как я вынужден был поверить, появились в результате моего неумения, исчезли.
Тэрниптоп взлетал, и прыгал, и мчался вперед, будто несущийся поезд, он рвался к финишу, почти не нуждаясь в поощрении. Мне хотелось громко кричать от облегчения. Тэрниптоп прыгал небрежно, скорее с энтузиазмом, чем с расчетом, такой стиль не грозил особыми неприятностями, когда он имел дело с заборами, но сейчас, на своем первом стипль-чезе, он с таким же пренебрежением относился и к серьезным препятствиям. Есть огромная разница между легко падающим от ударов копыт забором толщиной в одну доску и препятствием шириной в три фута, прочно построенным из березовых бревен, да если еще за ним ров с водой. Но молодой, горячий и неосторожный Тэрниптоп не хотел ее замечать.
Обстоятельства сложились так, что в этой скачке мне надо было убедить Джеймса, и мое настроение, должен признаться, будто передалось Тэрниптопу. Мы заражали друг друга безрассудством и неоправданно рисковали, но нам удавалось избегать опасности.
Я постоянно держал его с краю скаковой дорожки, проскальзывая вперед в любой открывавшийся проход, и он прыгал и брал все препятствия, встречавшиеся на пути. Если он подходил к препятствию в правильной позиции, он легко перелетал через него, если в неправильной – переползал и опускался где придется. Наш стиль напоминал скорее спуск с американских горок, чем благоразумную, хорошо рассчитанную скачку, предписанную Джеймсом. Но такой стиль учил упрямого Тэрниптопа избегать неприятностей даже больше, чем спокойная проездка в стороне от препятствий. Подходя к предпоследнему препятствию, я больше всего боялся, что мы победим. Боялся, потому что знал: Джеймс хочет продать лошадь, и если она выиграет стипль-чез для новичков, то будет стоить меньше. Несомненный парадокс: слишком ранняя победа помешает ему войти в группу лучших новичков стипль-чеза в будущем сезоне.
Я знал: гораздо лучше прийти вторым. Если он покажет, на что способен, но не выиграет, это прибавит к цене за него сотни фунтов. Но мы начали скачку на слишком высокой скорости, и у предпоследнего препятствия наша ненужная победа казалась неизбежной. Где-то вблизи шла одна уставшая лошадь, и я не слышал других за спиной.
Тэрниптоп прыгнул или, вернее, упал случайно. Несмотря на мое понуждение сделать еще шаг, он оттолкнулся слишком далеко и приземлился, безнадежно увязнув задними ногами во рву, его передние ноги подогнулись от напряжения, и он упал на колени. Мой подбородок уперся в его правое ухо, а руки сомкнулись вокруг шеи. Даже тут упрямое чувство равновесия спасло его, и он встал на ноги, мощным броском плеч швырнул меня снова в седло и, покачивая головой, будто от отвращения, устремился вперед. Теперь впереди была лошадь, что шла рядом, и еще две, которые брали препятствие, пока мы там барахтались, так что к последнему препятствию мы подошли четвертыми.
Во время падения я потерял стремена, и мне не удалось вдеть в них ноги к моменту прыжка, так что мы взлетели, звякая и лязгая железом в воздухе. Я обхватил его круп ногами и слегка поощрял, и Тэрниптоп довел игру до конца, он обогнал двух лошадей и финишировал вторым.
Джеймс ждал в боксе, где расседлывают лошадей. С его лица было старательно стерто всякое выражение. Лицо игрока в покер. Я спрыгнул с седла.
– Вы никогда не будете так работать для меня, как сегодня, – сказал он.
– Не буду, – согласился я, отстегнул пряжки подпруги, снял седло, взял его под мышку и, наконец, посмотрел ему в глаза. Они непроницаемо поблескивали из-под сощуренных век.
– Вы доказали, нерв есть, – проворчал он. – Но вы могли погубить мою лошадь, доказывая свою правоту.
Я молчал.
– И себя, – добавил он, подразумевая, что это менее важно.
Я покачал головой, слабо улыбнувшись:
– Не было шанса.
– Гм. – Он окинул меня тяжелым взглядом. – Лучше приходите вечером в конюшни. Мы не можем говорить о… о том, о чем надо… здесь. Тут слишком много народу.
И, словно ставя точку под этой фразой, владелец победителя наклонился через разделяющий барьер и стал восхищаться Тэрниптопом, а я поднял шлем и пошел в весовую, так и не зная, что же случилось перед скачкой в боксе, где седлают лошадей.
Тик-Ток стоял в раздевалке возле моей вешалки. Он изящно поставил ногу на скамейку и сдвинул тирольскую шляпу на затылок.
– В следующий раз, когда вы отправитесь на такую скачку, оставьте завещание на вашу половину машины, – вместо приветствия сказал он. – Это избавит меня от сложностей с законом.
– 0, заткнитесь, – проговорил я и пошел в душ.
– Некоторые люди, – громко продолжал Тик-Ток в раздевалке, – прекрасно проводят время: они глотают слова, что говорили о вас. Надеюсь, у них начнется несварение желудка. – Он пошел за мной в душевую и, небрежно прислонившись к стене, наблюдал, как я моюсь. – Наверное, вы догадываетесь, что ваши сегодняшние подвиги ясно видели несколько миллионов домохозяек, инвалидов, сторожей и бездомных, которые вечно торчат у витрин телемагазинов.
– Что? – воскликнул я.
– Факт. А вы не знали? Последние три заезда показывали одновременно с «Сексом шестью способами». Работа Великолепного. Хотел бы я знать, что он сделает, когда услышит, какой грохот вы подняли из-за сахара, – закончил почти мрачно Тик-Ток.
– Он может не узнать, – заметил я, вытирая грудь и плечи. – Он подумает, что случайно…
– Как бы то ни было, – тихо проговорил Тик-Ток, – кампания против вас закрыта. Он не рискнет продолжать после сегодняшнего.
Я согласился. И это показало, как мало мы понимаем, что такое одержимость.
Джеймс ждал меня в кабинете, погруженный в бумаги, В камине жарко горел огонь, и его блики пробегали по бокалам, стоявшим наготове рядом с бутылкой виски.
Когда я вошел, он перестал писать, встал и налил виски в оба бокала. Я сел к огню в видавшее виды кресло, и он возвышался надо мной, будто башня, с двумя бокалами в руках. Его сильное, тяжелое лицо казалось озабоченным.
– Приношу свои извинения, – отрывисто бросил он.
– Не за что, – смутился я.
– Я чуть не позволил Морису дать Тэрниптопу этот проклятый сахар, – начал он. – Я не мог поверить, что он способен на такой фантастический шаг: давать допинг каждой лошади, на которой вы участвуете в скачках. По-моему… просто нелепо.
– А что случилось в боксе? Он отпил из бокала:
– Я дал Сиду инструкции, чтобы никто, абсолютно никто, какой бы важной персоной человек ни был, не давал Тэрниптопу ничего ни выпить, ни съесть. Когда я пришел с вашим седлом, Морис был у дверей соседнего бокса, я видел, как он дал лошади немного сахара. Сид сказал, что никто ничего не давал Тэрниптопу. – Джеймс замолчал и сделал еще глоток. – Я поставил ваш номер, надел седло и начал затягивать подпругу. Морис подошел и поздоровался. И такая заразительная улыбка… Я не мог удержаться и тоже улыбнулся и подумал, что вы сошли с ума. Он довольно сильно хрипел из-за этой астмы… и потом он достал из кармана три куска сахара, так естественно, так небрежно, и протянул их Тэрниптопу. У меня руки были заняты подпругой, и я подумал, что вы неправы… но… не знаю, что-то меня смутило в том, как он стоял с вытянутой рукой, почти с отвращением, и сахар на его ладони был какой-то странный. Люди, которые любят лошадей, гладят их, радуются, когда дают им сахар, они не стоят как можно дальше от них. Й если Морис не любит лошадей, зачем он приходит? В любом случае, решил я, не будет вреда, если Тэрниптоп не съест сахар, я уронил подпругу, притворился, что падаю, и схватил Мориса за руку, будто для равновесия. Сахар упал в солому, и я словно случайно наступил на него, когда старался не упасть.
– Что он сказал? – восхищенно спросил я.
– Ничего, Я извинился, что толкнул его, но он ничего не ответил. Лишь долю секунды он выглядел совершенно взбешенным. Потом он опять улыбался и, – глаза Джеймса сверкнули, – сказал, как он восхищен мною, что я дал бедному Финну последний шанс.
– Как мило с его стороны, – пробормотал я.
– Я объяснил ему, что вообще-то это не последний шанс, потому что вы будете работать с Темплейтом в субботу. Он только воскликнул: «Неужели?» – пожелал мне удачи и ушел.
– Так что сахар оказался растоптанным и перемешанным с соломой? – спросил я.
– Да, – подтвердил он.
– Ничего не осталось для анализа? Никаких доказательств? – У меня в голосе звучала досада.
– Если бы я не наступил, Морис мог бы поднять и снова предложить Тэрниптопу. У меня не было сахара при себе. Ничего не было… Я не верил, что он мне понадобится.
Я знал – он не любил брать на себя лишние заботы. Но он взял. И я всегда буду ему благодарен. Мы молча пили виски. Джеймс вдруг сказал:
– Почему? Не могу понять, почему он идет на все, лишь бы дискредитировать вас. Что он имеет против вас?
– Я жокей, а он нет, – прямо объяснил я. – Вот и все.
Я рассказал о своем визите к Клаудиусу Меллиту и что он ответил мне.
– Нет никакого случайного стечения обстоятельств в том, что вы и многие другие тренеры с трудом находили жокеев и потом вынуждены были расставаться с ними. Вы все попадали под влияние Кемп-Лоура, он или сам действовал, или через своих подручных, Боллертона и Корина Келлара. Эти двое как губки впитывают яд и капают им в каждое подставленное ухо. Они нашептывали и вам. Вы сами потом повторяли их слова: Питер Клуни всегда опаздывает, Тик-Ток не старается, Дэнни Хиггс слишком много спорит. Грант продает информацию. Финн потерял нерв…
Пораженный, он смотрел на меня. Я продолжал:
– Вы же верили, Джеймс, правда ведь? Даже вы? Действительно, почему бы не поверить? У них такое солидное положение. И так мало надо, чтобы владелец или тренер потерял доверие к жокею. Стоит только незаметно подкинуть мысль, и она уже понеслась: один всегда опаздывает, другой нечестный, третий боится, и скоро, в самом деле очень скоро, он уже остается без работы… Арт, Арт покончил с собой, потому что Корин уволил его. У Гранта нервное расстройство. Питер Клуни сломлен, его жена голодает в промерзшем насквозь доме. Тик-Ток паясничает…
– А вы? – перебил меня Джеймс.
– Я? Да… у меня тоже не много радостей было в последние три недели.
– Да, – задумчиво протянул он, будто в первый раз увидел последние события с моей точки зрения. – Полагаю, не много радостей.
– Все прекрасно рассчитано, – продолжал я. – Каждую пятницу в передаче «Скачки недели», вспомните сами, обязательно пачкали грязью того или другого жокея. Меня он представил как жокея-неудачника, неумелого наездника, и он предполагал, что таким я и останусь. Вы помните, какие позорные кадры он показал? Вы бы никогда не взяли меня после этих кадров, если бы не видели раньше, как я работал для вас. Ведь не взяли бы?
Он покачал головой, сильно встревоженный. Я продолжал:
– При каждом удобном случае, например, когда Темплейт выиграл Королевские скачки, он напоминал телезрителям, что я только заменяю Пипа и что мне не видать побед как своих ушей, как только Пип вернется. Безусловно, я выполняю работу Пипа, и он должен обязательно получить ее назад, когда у него срастется перелом, но покровительственные нотки в голосе Кемп-Лоура рассчитаны именно на то, чтобы каждый понял: мой короткий взлет к успеху совершенно не заслужен. И пожалуй, все так и считали. Больше того, думаю, что многие владельцы скорей бы поверили вашему мнению и не поспешили бы выбросить меня за борт, если бы не постоянные шпильки Кемп-Лоура в мой адрес, которые он пускал под видом сочувствия направо и налево. А в прошлую пятницу… – Я постарался, правда, не очень успешно, чтобы голос звучал спокойно: В прошлую пятницу он подтолкнул Корина и Дженкинсона, чтобы те прямо сказали, что я как жокей кончен. Вы смотрели?
Он кивнул и налил в бокалы виски.
– Этим делом должен заняться Национальный охотничий комитет, – убежденно проговорил он.
– Нет, – возразил я. – Его отец – член комитета.
– Да, я и забыл, – Джеймс глубоко вздохнул.
– Весь комитет настроен в пользу Кемп-Лоура. Все они под влиянием Мориса. Я был бы очень благодарен, если вы никому из них ничего не скажете. Их будет еще труднее убедить, чем вас, и нет фактов, которые Кемп-Лоур не мог бы объяснить нормальным ходом событий. Но я буду копать. Придет день.
– Неожиданно для меня вы выглядите бодрым, – заметил он.
– О боже, Джеймс. – Я решительно встал. – На прошлой неделе я хотел покончить самоубийством. Я рад, что не сделал этого. И потому я чувствую бодрость.
Он так удивленно смотрел на меня, что я рассмеялся, напряжение спало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28