Начало – всегда одно и то же: adagio, adagio Спокойно (ит.).

. Вторую фазу я бы назвала allegro ma non tropo Быстро, но не очень (ит.).

. К тому же нервно. Потом наступает стадия добродетельного larghetto Медленнее (ит.).

, иногда в сочетании с пронзительным recitativo Речитатив (ит.).

, после этого – lento, andante, andante Медленно, умеренно (ит.).

, а потом, без предупреждения, три вздоха – и все. Тоже мне, искусство любви.
– Да, ритм очень важен, – кивнула Мэри, – причем в любом деле. Что такое recitativo?
– Я не понимаю итальянских диалектов, – объяснила Мэгги, – обычный итальянский и без того сложный. А диалект, который Берто приберегает для таких случаев, особенно невнятный. А потом он любит говорить о лошадях, как лошадь теряет форму, когда тренируется то ли слишком мало, то ли слишком много… Я стараюсь этого не слушать. В общем, затем он любит говорить о лошадях. Тоже мне, искусство любви.
– Я бы порассказала тебе о Майкле, – задумалась Мэри, – но он твой сын, и это меняет дело.
– Сейчас я уже почти не чувствую его сыном, – ободрила ее Мэгги. – Майкл иногда ни с кем не считается. Майкл настоящий сын своего отца. Если он хоть чуть-чуть похож на него и в этом, то мне тебя жаль. Ральф был очень, очень милым, но совершенно негодным мужем. С Берто нет никаких проблем, но в моем возрасте с таким, как он, уже скучно ложиться в постель. У тебя-то вся жизнь впереди.
– Уже не вся, – педантично ответила Мэри. – Иногда мне кажется, что я зря теряю лучшие годы жизни. К тому же Майкл нашел себе в Риме пассию. И все-таки я хочу преуспеть в этом браке.
– Что тебе мешает развлекаться, пока Майкл в Риме? – спросила Мэгги.
– Мне бы не очень этого хотелось.
– Ты думаешь, я совсем глупа и не вижу, какие отношения у тебя с Лауро?
– О нет! – воскликнула Мэри. – Не говори так, это ужасно!
– Успокойся, – посоветовала Мэгги, – кроме меня, об этом никто не знает.
– Я так хотела преуспеть в браке! – расплакалась Мэри.
– Ничто тебе не мешает хотеть этого и дальше, – посоветовала Мэгги. Мэри промокнула слезы бумажной салфеткой и, потянувшись к бокалу водки с содовой, изрядно ею облилась.
Они лежали в купальниках на синих надувных матрасах на лужайке у знаменитой виллы в Венето и нежились в лучах майского предобеденного солнца 1975 года. Мэгги намазала лосьоном для тела ноги, грудь, плечи и игриво вытерла руки об живот Мэри. Та же потихоньку успокоилась и, откинувшись на матрас, сказала:
– Лауро ничегошеньки для меня не значит.
– Ты права, он удовлетворяет желание, но не гасит страсти, – согласилась Мэгги.
Внезапно она жизнерадостно улыбнулась: появился Лауро с выключенным радиоприемником под мышкой и бутылкой вермута.
– Лауро! – удивленно воскликнула она. – Мне казалось, что сегодня у тебя выходной.
– Мне вообще не следовало приезжать в ваш дом. Я в этом раскаиваюсь. Здесь отвратительные слуги, они меня просто ненавидят. Я приехал только из уважения к вам. Мне надо было остаться в Неми, где я и должен работать на Мэри и Майкла. Я не обязан всюду ездить за вашей семьей.
– Лауро, ты можешь вернуться в Неми когда пожелаешь, – ответила Мэри.
Лауро снял белый пиджак, поставил бутылку на садовый столик, растянулся на матрасе рядом и включил радио.
– Боже мой, Лауро! Берто тебя увидит! – воскликнула Мэгги. – И примется меня обвинять в том, что я фамильярничаю со слугами.
Лауро зашвырнул приемник подальше, где тот умолк навсегда, вскочил, изрыгая отборнейшие итальянские ругательства, натянул обратно белый пиджак и ушел.
– Все равно с ним бы ничего не вышло. К тому же он всерьез собирается жениться.
– Смотри, чтобы он не вздумал уволиться, – посоветовала Мэгги. – Хорошо вышколенную прислугу в наши дни не сыщешь. А он, сама знаешь, прекрасно вышколен.
О прошедшей зиме можно было вспомнить многое. Не раз и не два Мэгги начинала сходить с ума в поисках пропащего Коко де Рено, рассылала телексы по несуществующим адресам во все концы света, и всегда де Рено появлялся снова с разумнейшими объяснениями и деньгами, которых всякий раз оказывалось достаточно, чтобы маркиза пришла в себя.
Однажды де Рено попытался намекнуть Мэгги, что она стала жертвой менопаузы, этой глупой фразой чуть не разрушив их отношения. Вовремя вмешался Берто, который изящно объяснил ошибку Коко, намекнув, что тот не иначе как влюбился в маркизу.
– Так влюбленный мужчина провоцирует женщину, когда у него нет никаких шансов, – сказал он Мэгги.
После Берто отвел Коко в сторону и заметил:
– Если верно то, что вы подумали, а я склонен с вами согласиться, тогда говорить правду – последнее дело. В таком случае правда – худший раздражитель.
Коко принял слова к сведению и после этого разговора принялся регулярно повторять Мэгги, что прекраснее ее финансовых дел цветет только она сама.
Той же зимой, пока Лауро закатывал один скандал за другим, Мэри с Майклом съездили на Рождество в круиз по Карибскому морю, затем провели неделю в Нью-Йорке, где их навестил Берто, а потом вернулись домой. К этому моменту маркиз начал испытывать серьезные сомнения в честности Коко де Рено, Мэгги же его безоговорочно защищала. Теперь Коко изводил Мэгги просьбами заказать портрет у его приятеля – молодого художника.
И все это время Мэгги не оставляла мысли выселить Хьюберта из дома. Но Хьюберт оставался неуязвим. Хотя в последнее время и он слишком часто повторял фразу «эпохи умирают». Последний раз ее спровоцировала газета от пятнадцатого февраля, где Мэлиндейн прочел некрологи на П.Г. Вудхауза и Джулиан Хаксли. «Кончина эпохи!» – хором заключили газетчики.
Этот солнечный майский денек оказался особенным, единственным днем в году, когда цепи прежних случайностей разрываются и под весенним солнцем появляются ростки недозревшего кризиса. Пока Мэгги и Мэри беспечно загорали, на первом этаже виллы тучи вероятностей сгущались в то, чему предстояло стать реальностью.
– Надо будет поскорее вернуться в Неми, – говорила Мэгги, – и наконец выставить Хьюберта из моего дома. Церковь будет на моей стороне. Эта его новая секта – чистой воды богохульство. Его необходимо разоблачить, ведь он настоящий самозванец!
– А я бы с удовольствием сходила на одно из его собраний, – произнесла Мэри. – Только вряд ли мне удастся пройти незамеченной. Знаешь, Летиция Бернардини рассказывала, что его службы чарующе, волшебно красивы.
– Может, нам обеим удастся замаскироваться?
– Хьюберт наверняка нас раскусит. Он очень проницательный.
– Так бы и убила его, честное слово, – ответила Мэгги. – И дело не только в доме. Сама понимаешь, я не выношу, когда меня обводят вокруг пальца.
– Да, к тому же он тебе даже любовником не был, – кивнула Мэри, тем самым подстрекая Мэгги на дальнейшие рассуждения. Разговоры о Хьюберте давно стали одним из ее любимейших развлечений.
– Он бы не знал, что делать с женщиной, – буркнула Мэгги.
К ужину обещали приехать двенадцать гостей. Включая ее, Майкла с Мэри и Берто, получалось шестнадцать. Гости приезжали почти каждый вечер – это были ее новые друзья, старые друзья из Америки, старые и новые друзья Берто. Мэгги позировала художнику, приятелю де Рено, затем ее сменила Мэри.
– Он обеих нарисовал не в фокусе, – высказался потом Берто.
В мире, где события сменяли одно другое, лишь Хьюберт оставался постоянной величиной. Мэгги и сама не понимала, насколько она была ему за это благодарна.

Вилла Берто была построена знаменитым архитектором Андреа Палладио. Здание фотографировали с начала эры фотографии, а до того рисовали, скрупулезно описывали снаружи и изнутри, в прозе и в стихах. Виллу изучали ученые, на нее молились архитекторы. Вилла Туллио и в самом деле была красива. Меньшая, чем виллы Фоскари, Эмо, Сарего, Д'Эсте, Барбаро и Капра, она, казалось, соединила в себе все достижения классической архитектуры. В ней царила волшебная атмосфера завершенности и покоя. Это был загородный дом, стоявший на былых сельских угодьях старого рода Туллио. Сейчас, когда подробнейший план дома во всех деталях был известен миру – его вкупе с фотографиями фасада и внутреннего убранства уже не один век публиковали в альбомах и трактатах по архитектуре, – для грабителей вроде бы имело мало смысла посылать людей на разведку. Однако они так не думали.
В десять минут пополудни к вилле подъехал спортивный автомобиль с двумя модно одетыми молодыми людьми. Из библиотеки на балкон, укрывшийся в тени великолепного фронтона, вышел угрюмый Берто. Приехавших он не узнал. К обеду было еще рано – значит, это не друзья Мэгги. Вероятнее всего, очередные зеваки приехали посмотреть дом. Обычно Берто мало заботился о туристах. В сторожке у ворот не было привратника. Когда сам Берто отсутствовал, приемом туристов занимался старик дворецкий Гильоме, чье шестое чувство безошибочно подсказывало, кому показывать дом, а кого отослать прочь. Дней для посещений, как в других, более знаменитых творениях Палладио, не было. Чаще всего просьбы посетить виллу приходили заранее в письменной форме. Иногда любопытствующие запасались рекомендациями друзей или бумагами из университетов. То, что Берто ничего в доме не перестраивал, было общеизвестно. С шестнадцатого века на вилле изменились только система канализации и интерьер.
Берто, гордый своей жемчужиной архитектуры, настолько возжелал, чтобы это оказались туристы, что с первого взгляда наделил прибывших всевозможными добродетелями. Высокий седой мужчина и его молодой спутник, одетые в светлые брюки и выглаженные рубашки, с должной Для непрошеных гостей скромностью поднялись по мраморным ступеням и скрылись из поля зрения Берто, который с нетерпением ожидал звонка в дверь.
Звонок прозвенел спустя несколько секунд, в течение которых Берто воображал как туристы остановились и замерли в восхищении, любуясь портиком в античном стиле и открывавшимся с него великолепным видом. Гильоме зашаркал к двери, а Берто вернулся в библиотеку. Гильоме давно работал у маркиза. Шестьдесят два года назад его, мальчишку без роду и племени, привез из Марселя отец Берто. Так Гильоме получил фамилию – Марсельезе. Фактически он управлял виллой, и Берто, выросший под его присмотром, редко противоречил дворецкому. Берто и Гильоме обладали удивительной степенью телепатического взаимопонимания. Берто всегда понимал, кого из многочисленных друзей хозяина Гильоме имеет в виду, когда говорит, что звонили французы, или немцы, или что приедут римляне, хотя у Берто было предостаточно друзей, подходивших под эти расплывчатые описания. А Гильоме Марсельезе всегда точно знал, каких американцев ждать на обед, когда Берто сообщал, что пригласил американцев. Без сомнения, смысл слова «американцы» передавался каким-то плохо уловимым изменением в тоне, однако Берто и Гильоме никогда не обсуждали подобные мелочи и никогда не ошибались. Помимо прочих, «американцы» включали в себя Мэри с Майклом, а до свадьбы и Мэгги.
Сейчас Гильоме начал подниматься по великолепной широкой лестнице, и Берто, чтобы избавить его от трудов, вышел навстречу и наклонился над полукругом перил.
– Люди пришли, – сообщил Гильоме, подняв глаза. – Gente Здесь: публика (ит.).

, – добавил он, имея в виду то, что надежды Берто оправдались и гости действительно пришли осмотреть дом. Сам факт, что он впустил пришедших в дом и предложил подождать внизу, означал, что они пока не показали себя недостойными такой чести.
– Спущусь через пару минут, – кивнул Берто, дав себе время убрать газеты со стола, а гостям – полюбоваться результатом заботы, с которой следили за внутренним убранством виллы. – Скажите им, пусть подождут, – приказал маркиз.
Мэгги и Мэри каждый раз поражались, насколько грубо и надменно Берто обращается со слугами, и в особенности когда он так резко приказывал дворецкому. Однако Гильоме считал подобное обращение совершенно нормальным; старик судил о приказе не по тону, а по смыслу сказанного. Его сильно расстраивала фамильярность, с которой «американцы» общались с Лауро. Сейчас он решил, что приказ вполне разумен, и отправился его выполнять.
Вскоре спустился и Берто, пожал руки обоим пришедшим и поинтересовался, как их зовут, разглядывая седые волосы старшего и пиджак в бело-голубую полоску, который тот перекинул через руку. На младшем были хорошо сшитые брюки из дорогого немнущегося материала, а под мышкой он держал глянцевый художественный каталог. Гости представились, извинились за вторжение и спросили, можно ли им осмотреть эту великолепную виллу.
– Пойдемте, – сказал Берто, – я все вам покажу.
Младший оставил каталог на журнальном столике, а Гильоме принял у старшего пиджак.

Между тем Мэгги, обладательница зимнего карибского загара, перевернулась на живот и принялась натирать руки смягчающим маслом.
– Я хочу вернуть дом в Неми, мебель и картины, вот и все, – заявила она. – Мне не хочется больше думать об этом, мне противны эти мысли.
– Ты не думаешь, что он там занимается колдовством? – спросила Мэри.
– Надо просто вызвать полицию. Но Берто такой консерватор! Он считает, что даже колдовство лучше, чем скандал.
Снова появился Лауро и легким шагом направился туда, куда недавно швырнул радиоприемник. Он подобрал разбитый транзистор, потряс его, открыл, переставил батарейки, но безрезультатно. Радиоприемник погиб навеки. Лауро швырнул его обратно и налил себе выпить.
– Где мой муж? – нервно спросила Мэгги.
– Бродит по дому, показывает его гостям.
– Каким еще гостям?
– Не знаю. Пришли дом посмотреть, их Гильоме впустил. Двое мужчин, прилично одеты.
– Берто нас когда-нибудь доконает, – простонала Мэгги. – Подумаешь, прилично одеты! А если они вооружены? Что им мешает перестрелять нас, а потом ограбить виллу?
Мэри поправила прическу, порылась в сумочке и достала пудреницу и помаду.
– Твой муж слишком воспитанный, – заявил Лауро Мэгги, – а Гильоме – просто старый ублюдок, во всех смыслах этого слова. У него и родителей-то никогда не было, он родом с улицы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26