А другой конец закреплен на плоту. Итак, «сообщение» налажено: становись, брат, на плот, перехватывай трос, сам себя буксируй. А уж там, у берега, уповай на судьбу: бурун легко и мощно подхватит плот, бросит его на рифы, а следующая волна вынесет на береговой песок, такой белый, такой ослепительный, такой мелкий! Переправился… Слава те, господи. И опустевший плот опять подтягивают к шлюпкам, на страх и радость очередному «десантнику».
Тропка – узенький поясок – скользнула в чащу. Но коли есть тропка, стало быть, и впрямь островок обитаем? Уж не притаились ли туземцы за этими рослыми папоротниками, не целят ли копьями из тех вон кустарников, что издают сильный и пряный запах? Гуськом идут моряки, чутко прислушиваясь, крепко сжимая оружие. Идут все дальше… Никого. Ничего. Ни следа, ни крика, ни шепота. Только отодвигается и стихает прибой, все отчетливее и как бы строже шорох пальм.
Э, право, пора и отдохнуть. Ведь блаженство – растянуться на земле! Не на палубе, а на сырой земле, хоть здесь она и суха, как порох. «Привал», – командует капитан. Располагайтесь, господа ученые. Располагайтесь, матросики. И-и, как же это распрекрасно, когда небо сквозит за листвою. С земли-то все милее. И птахи какие-то трещат крылышками, и какие-то чудные, неуклюжие существа с клешнями, как у крабов, взбираются по стволу пальмы, и дышится так легко, так легко, ну благодать, ей-богу!..
И вдруг общий кейф был нарушен матросом Скомороховым. Ойкнул, вскочил ошалело Михаило, озирается, потирает загривок, глаза вытаращил – ни дать ни взять, ему дьявол мерещится. Что такое? Что случилось? Да не ори, объясни толком!
А Михаило тычет пальцем вверх, ругается – и ни в зуб ногою. Ага, вона что! Оказывается, тот самый-то «краб» саданул матроса по шее… кокосовым орехом! И пребольно, как булыжником.
– О-о, пальмовый разбойник, – усмехнулся Эшшольц, грозя пальцем.
Все рассмеялись. Доктор объяснил:
– Да-да, так его в книгах называют.
Скоморохов сжал кулаки: вот ужо он покажет этим «крабам» где раки зимуют.
– Ни-ни, – испуганно остановил его Эшшольц. – Клешни знаешь? Нож острый! Лучше уж без греха: подберем орешки, полакомимся.
– Дельно! – кивнул капитан. – Молоко, братцы, слаще сладкого.
Подобрали орехи, сняли зеленую оболочку, потом тонкую мягкую скорлупу, пригубили – и уж за уши не оттянешь, такой он был, этот прохладный целебный сок. Мотали головами, облизывались, и физиономии у всех одинаковые, как у мальчишек-лакомок.
– Чудо!
– Не древо – царица-а-а.
Недели не было без того, чтобы с салинга не раздавалось: «Бере-ег!» Фаэтоны и фрегаты едва не задевали верхушки мачт. Островитяне в юрких лодках устремлялись навстречу бригу.
В эти апрельские и майские дни восемьсот шестнадцатого года мореходы не знали покоя. Восторг открывателей полнил сердца. Нечто поразительное было в этих островах: зорко оглядываешь горизонт, куда уж зорче, а они все равно являются внезапно. В других широтах острова вырисовывались издали, постепенно. Но там, где теперь шел бриг, была «страна южных коралловых островов». Коралловые островки едва возвышались над уровнем моря. И потому возникали они стремительно. Возникнут, покажут себя – и вот уж пропали за крутым океанским валом. Будто и не были, будто пригрезились. Но корабль на гребне, и опять коралловый остров.
Создали те острова не вулканические силы. Нет, их тихохонько возвели мириады живых организмов и водоросли, известковые водоросли, плавно колышущиеся среди волн.
Отдельная особь коралла-строителя зовется полипом; в старину говорили «цветок океана». Полип и вправду напоминает цветок розовый или бурый, темно-красный или синий, зеленый или лиловый. Полипы-цветы образуют колонии, краса которых, явственная в часы отлива, превосходит оранжерейную. Покорные общему закону, они множатся, стареют и умирают, оставляя блеклые скелетики. Как и все сущее, чтоб жить, кораллы должны уничтожать. Их трепетные щупальца, их нежные венчики терпеливо поджидают добычу – планктон, органические частицы.
Впрочем, не только кораллы возводили островки. Множество растений и животных трудились на этом безмолвном строительстве: зеленые и красные водоросли, раковины моллюсков, из которых выделялась величиною тридакна, обладательница тяжелой раковины и великолепно раскрашенного «плаща»; и панцири морских ежей, и известковые остатки морских звезд и кубышек.
Бесшумно, с молчаливым упорством идет работа кораллов-строителей. И так же молчаливо, упорно работают их недруги – рыбы, сплюснутые с обоих боков, с прихотливо изогнутыми плавниками и крепкими зубами, сверлящие водоросли, губки. У этих разрушителей мощный союзник – океанский прибой. Он дробит полипняк, растирает, как жернова, в белый, блеснящий глаза песок.
И еще одна разительная примета коралловых островов: все они атоллы, все коралловые кольца, внутри которых всплескивают мелководные лагуны. Одни лагуны казались с борта «Рюрика» темно-синими, другие отливали темной зеленью. При сильном накате океанский вал расшибался о рифы, и тогда над лагунами проносилось радужное облако водяной пыли.
Вот о таких днях мечтал лейтенант и кронштадтской осенью, и архангельской зимою, и в светлую весеннюю пору, когда на абоской верфи достраивался «Рюрик». И лейтенант действительно не променял бы свои открытия на «все сокровища мира».
Коцебу знал, что еще не один и не два острова можно сыскать в здешних широтах. Он достал из резного шкафчика Крузенштернову инструкцию, пробежал знакомые едва ли не наизусть строчки:
Двукратное через все Южное море переплытие корабля в разных совсем, направлениях бесспорно послужит к немалому распространению наших познаний о сем великом Океане, равно как и о жителях островов, в величайшем множестве здесь рассеянных.
Двукратное переплытие… «Рюрик» еще вернется в южные широты. А теперь, теперь туда, где в холодной мрачности лежат угрюмые мысы, обглоданные злой волною.
Глава 7
Большие ожидания
Стокгольмские купцы подвели Коцебу: медные листы, поставленные шведами для обшивки брига, за год плавания прохудились.
Медные листы «Рюрику» отдала «Диана», знаменитый корабль Василия Головнина. Ветхий шлюп давно стоял на мертвых якорях в Петропавловской гавани; с приходом «Рюрика» его час пробил.
Исправляли «Рюрик» без малого месяц. Пора было приступать к поискам Северо-западного прохода, тихоокеанского начала заветного пути. Все, кажется, было хорошо: бриг починен, запасы пополнены, найден алеут-переводчик.
Хмур и озабочен один лишь доктор Эшшольц. Он заходит в каюту и плотно затворяет дверь. Беседа у него с капитаном невеселая. Доктор уверяет, что лейтенант Захарьин плох, надо оставить Ивана Яковлевича на Камчатке.
Захарьин и впрямь давно и круто занемог. Правда, в дни бразильской стоянки ему несколько полегчало, но потом он почти уж не подымался.
Коцебу сознавал, каково ему будет с одним офицером. Отныне начальнику экспедиции, у которого и без того хлопот с избытком, придется попеременно с Шишмаревым править вахты. А разве по-настоящему исследуешь Берингов пролив, коли один из них всегда должен быть на бриге? Обидно и за Ивана Яковлевича, обидно за товарища. Ведь еще гардемарином познал боевые схватки в Дарданеллах и при Афоне, куда ходил на фрегатах эскадры адмирала Сенявина. Пуля не достала, ядра но тронули, а тут, видишь ты…
Коцебу послал за Шишмаревым. Бодрый, свежий, в обычном своем ровном расположении духа, явился круглолицый Глеб. Выслушав капитана, помрачнел:
– Эх, Иван, Иван… – И, помолчав, припечатал ладонью об стол: – А нам, друже Отто, никак нельзя отступать. Вдвоем так вдвоем! Помнишь кадетскую присказку? Жизнь – копейка, голова – ничего. Полагаю, простимся с Иваном – и в путь-дорогу, была не была!
Бухту на северо-западном берегу Америки капитан называет именем Шишмарева, а островок в горле бухты – именем путешественника и гидрографа Гаврилы Сарычева.
«Рюрик», как привязанный, держался поблизости от берегов. Офицеры и ученые прилипли к правому борту. Малейшая излучина – екают сердца: кто поручится, что здесь, именно здесь не отворяются ворота Северо-западного пути? Ведь Джеймс Кук сих мест не исследовал.
И в первый августовский день подзорные трубы тоже были обращены к берегу. Как позавчера, как давеча, владело людьми напряженное ожидание. И еще до полудня в какую-то ослепительную минуту все они увидели внезапный поворот береговой черты.
«Рюрик» ложится на другой галс. «Рюрик» бросает лот. «Рюрик» движется. Ба! Что это? Проклятый ветер слабеет, паруса вянут. Прикусите язык, ребята, бранью не пособишь… Совсем заштилело. Делать нечего – отдавай якорь, жди у моря погоды.
Но Коцебу невтерпеж. Спускайте шлюпку. Живо! Вот так. Загребные навалились, еще навалились, ну, не жалей силушки, по чарке лишней в обед. Живо, живо!
Капитан махом, на одном дыхании взлетает на высокую скалу. Стоп! Спокойно, спокойно. Осмотрись внимательно, Отто. Господи, радость какая: насколько глаз хватает, простирается водная гладь; мягко, в четверть силы, солнце бьет сквозь плотные тучи, и гладь эта тоже мягкая, светло-серая, светло-свинцовая.
Капитан снял фуражку. Пролив или бухта? Бухта или пролив? Он глядел на эту землю. До горизонта тянулись скучные топи, озера были как блюдца, блестели изгибы речки. Тишина. И в тишине комариный стон.
Спустившись со скалы, Коцебу хотел продолжить шлюпочное плавание, но матросы указали на восток. Оттуда летели байдары; в каждой туземцы с копьями и луками. На носу байдар торчали длинные шесты с лисьими шкурами.
Встреча была дружеской, хотя эскимосы попрятали в рукавах длинные ножи, а Коцебу и его спутники сжимали ружья. Капитан одарил эскимосов табаком. Они было пустились на хитрость: пока шло одарение, перебегали в конец очереди и, плутовато щуря и без того маленькие глазки, делали вид, что еще не получили свою порцию. Коцебу, улыбаясь, замахал руками, эскимосы расхохотались.
Шлюпки, окруженные байдарами, возвратились к бригу. Завязалась торговля. Наблюдая эскимосов, капитан подталкивал в бок Шишмарева. Зрелище было забавное: эскимосы рядились, торговались, спорили, но все это без злобы, со смехом и шутками.
Задул ветер. Якорь был выбран, паруса наполнились, и «Рюрик» двинулся. Стемнело. Полагалось бы отстояться до утра. Коцебу рискнул, и бриг шел всю ночь. Едва брызнуло солнце, один из матросов взобрался на мачту, а все с жадным нетерпением задрали головы.
– Не вида-а-ать! – весело крикнул марсовой.
Итак, все еще открытая вода. Но нет, рано торжествовать… Тс-с… «Рюрик» шел вперед. Быть может, впереди узкий проход? Быть может! Все помыслы, все надежды сосредоточились на этой светлой полоске.
Еще одна ночь осторожного плавания. Утро было ненастное, погодливое. Но оно не омрачило мореходов, ибо вперед манил проход. Правда, шириною миль в пять, но все же проход!
Баркасы часто приставали к берегу. Коцебу со своими спутниками взбегал на утесы. Увы, громады скал отбрасывали мрачные тени. Не проход, а большой залив. Или, как тогда говорили, зунд.
Но надежда еще тлела…
Отужинав, путешественники расположились на ночлег. Ночь выдалась бурная. Лил холодный дождь. Поутру моряки хотели было воротиться на бриг, но шторм пригрозил, и они не посмели. Едва обсушились у костра, как доктор Эшшольц, неутомимый собиратель минералов, удивил всех новой находкой. Оказалось, под тонким слоем растительности – мощный лед. В те времена не существовало понятия «мерзлота». И сам Эшшольц, и Коцебу, и Шамиссо говорили – «ископаемый лед», «лед первородный».
На следующий день капитан с отрядом прибыл на бриг. Еще день медленного плавания, еще день тщетных поисков прохода.
Двенадцатого августа командир вновь ушел на гребном баркасе и байдаре. Заметив широкий рукав, он приободрился. Берег возвышался, поворачивая с юга на запад, глубина была достаточная, и шлюпки безбоязненно проникли в узкий, извилистый рукав.
Среди скал притулился шалаш. Эскимосы – старик и юноша – выбежали из шалаша, потрясая луками. Шлюпки подошли к берегу. Старик натянул тетиву, целя в капитана. Коцебу приказал товарищам не стрелять и не трогаться с места, а сам, безоружный, зашагал к шалашу. Эскимосы сперва удивленно покачивали головой, потом побросали луки, шагнули навстречу пришельцу.
В шалаше было дымно. В углу на шкурах спали дети. Молодайка, украшенная металлическими кольцами, щедро звеневшими при каждом ее движении, возилась у огня.
Обменялись подарками, и Коцебу знаками расспросил старика, далеко ли тянется водный поток. Старик сел на землю, проворно сгибаясь и распрямляясь, изобразил усиленную работу веслами. Девять раз вытягивался он в рост, закрывал глаза, похрапывал. Стало быть, догадывался капитан, плыть девять дней. Девять дней, черт возьми! Славный старик, славные эскимосы. Если только это так – девять дней! – то он, капитан Коцебу, достигнет открытого моря.
Эскимосы проводили моряков к шлюпкам. Шли с ними об руку, улыбаясь, похлопывая по плечу. Старик нес капитанское ружье. Неподалеку от берега из-за скалы вывернулся Хорис. Он, оказывается, бродил по окрестностям с карандашом и тетрадкой. Хорис показал свои рисунки эскимосам; они тотчас признали сородичей и осклабились. А когда живописец несколькими штрихами нарисовал старика, тот присел разинув рот.
Коцебу продолжал путь. Вода под килем была солоноватой, и это ободряло капитана. Однако глубины все уменьшались, а мели так зачастили, что пришлось отказаться от шлюпки.
Ожидания не сбылись: не пролив, не водный коридор, ведущий в открытое море, к Северо-западному пути, нет – обширный залив. По решению «Рюриковичей» быть ему отныне зундом Коцебу.
Глава 8
Снова на зюйд
Сперва, понятно, начальство бранилось. Потом ринулись матросы. Баня истоплена на совесть, пару – полка не видать. Ворвалась голая орда – пошла потеха.
– Банный веник и царя старше! – кричит чернявый Прижимов, яростно нахлестывая согбенного боцмана.
– Веник в бане всем начальник, – покряхтывает боцман.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23