Скрипят мостки. Идет погрузка. Ритмически прыскает помпа на пароходе.
— А я тебе книжки сменить привезла. Успеваешь? — говорит капитан подбегающему Кандидову. — Прочитал?
— Ясное дело… По-о-о-зволь!
— Ваня, дай ему книжки! У меня там отложены, — кричит наверх энергичная водительница «Лермонтова».
Муж капитанши, учитель в пенсне, проводящий на пароходе каникулы, приносит книжки.
— Вот списочек, — кричит Антон, пробегая с кладью на спине. — По-о-озволь!..
— Нюша, — не унимается провожающий, — ты где?.. Граждане, извиняюсь, там девочка такая едет, Нюша. Позовите ее…
Хмурая Нюша выходит на нижнюю палубу парохода.
— Нюша, ты не забудешь? Ты скажи — папа на низ работать нанялся. Насчет одежи, обуви пусть не сомневается.
Третий гудок и два коротких отрывистых, чтобы скинули чалки.
— Тих-ай!
Шипит пар. Под кожухом пришли в движение большие многолопастные колеса.
— Тамада, поступай ко мне помощником по грузовой части! — кричит с мостка веселая капитанша. — Судно тебе известное.
Черный раскол встает между пристанью и пароходом. За колесом пошла вода. Белая пена, завиваясь кругами, закипела позади.
— Нюша, ты так, стало быть, и скажи — папа прокормит, мол, скажи.
— Да ну тебя, уже сто раз сказал! — буркнула девочка с парохода.
— Вот, — закричал в ночь провожающий, — а если она, мама твоя, значит, не согласна… тогда скажи… папа говорит… — И он заплакал.
Пароход унес в ночь свои огни и шумы. И тотчас ночь заняла свое место у пристани, вернула тишину, утихомирила воду, пролегла черными мерцающими далями.
Кандидов сбросил рукавицы и скинул потник. Он собрал книги и пошел спать.
У берега качнулась, заплюхала об воду лодка, подошли и побежали вдоль берега валы от разворачивающегося «Лермонтова».
Глава XXI
ГИДРАЭРОВЦЫ
Пока дошли до Горького, Карасик успел близко сойтись с ребятами из Гидраэра. С Баграшом и Фомой он сблизился очень быстро. Как-то на стоянке у Мурома Баграш разговорился, и Карасик узнал, что водитель глиссера был когда-то одним из первых русских летчиков.
— Летали мы на этажерках тогда. Форменные этажерки, — говорил Баграш. — Летишь на такой ширмочке. Ветер треплет матерчатую перепонку на деревянных ребрышках, а между собственными ногами землю видишь. Летишь себе, машина козыряет, валится, руками за стойки хватаешься, а на земле инструктор отвернулся, руками за голову хватается и спрашивает у окружающих: «Ну, как? Гробанулся уже или падает еще?» А нос это у меня в 1919 году на Западном фронте. Совсем я еще тогда был мальчишкой. Перебило мне пулей бензинопровод. До своих я кое-как дотянул, а у земли мотор отказал. Я и вмазал в канаву. За боевую операцию — орден, а за капот — вот это украшение на всю жизнь. И после этого… стал как-то летать не совсем точно, не то, что вылетался, но так как-то уверенность ушла. — Он угрюмо отвернулся. — Ну, глиссер тоже дела отличное. На торпедных катерах не приходилось вам? Тоже ведь принцип глиссера.
— А в воздух не тянет? — спросил Карасик, в котором любопытство журналиста пересилило деликатность.
— Смешно спрашивать! — сказал Баграш и отошел в сторону.
От Фомы Карасик узнал, что хотя Баграш замечательный знаток глиссеров и все свои силы, все свое время, все свои знания отдал им, но об авиации говорить с ним не надо. Это его больное место.
— Вылетался старик и страдает.
— Какой же он старик? — удивился Карасик. — Ему и тридцати пяти еще нет, верно…
— Мало что, — сказал Фома.
С Фомой Карасику было легче всего. Когда не было рядом Бухвостова, чья хмурая насмешливость угнетала Фому, — тот был болтлив и откровенен. К Карасику он относился с уважением.
— Ваше дело тоже, наверное, трудное, — говорил он. — Нервов стоит.
Карасик привык, что всюду, куда бы он ни приезжал, люди, с которыми он знакомился, обязательно спрашивали — сколько ему платят за строчку в газете. Только здесь, на глиссере, никто не спрашивал об этом. Фома интересовался, как Карасик пишет, что он выдумывает, а что правда, и как одно с другим соединяется. Карасик с удовольствием объяснял, а Фома платил ему, в свою очередь, полной откровенностью. Он признался раз, что заветная его мечта — это пойти на новом, собственной системы глиссере мимо деревни, где он когда-то работал на кузнице.
С Бухвостовым сговориться было труднее — он был молчалив. Карасик чувствовал, что механик относится к нему с некоторой подозрительностью. От Фомы Карасик узнал, что Бухвостов из бывших беспризорников, жил в одном детском доме с конструкторшей Настей Валежной и до сих пор томится из-за нее. А Настя держится со всеми ровно, и Бухвостов страдает и злится.
В Москве Баграш, Фома, Настя Валежная и Бухвостов жили в маленьком общежитии. Все работали и учились в заводском учебном комбинате Гидраэра. Баграш был главой маленькой коммуны. На одной из стоянок, когда глиссер гидраэровцев нагнал дожидавшегося их «американца», Карасику удалось наконец поговорить толком с очень ему приглянувшейся конструкторшей Гидраэра — Настей Валежной.
Глиссеры стояли рядом. Корректные, молчаливые американцы, ведшие глиссер по поручению своей фирмы, скребли и чистили машину, а Настя, сделав нужные записи в бортовом журнале, прибежала к своим.
— Умираю… пить! — сказала она, обмахиваясь рукой. — Только скорее, мне некогда.
Все наперебой кинулись поить ее. Только Бухвостов стойко продолжал копошиться в моторе.
Настя заглянула в глиссер. Фома пытался что-то прикрыть, но Настя уже заметила беспорядок, мусор на дне, объедки, завернутые в газету и засунутые под сиденье. Потом она внезапно подошла к Бухвостову и отвернула ворот его рубашки.
— Фу, — сказала она, — не смотреть за вами, так зарастете… как маленькие, честное слово!
— Это на американском, на твоем, можно в крахмальной гаврилке щеголять, — оправдывался Бухвостов. — А тут живо к черту вымажешься…
Но Настя распекла всех за грязь, беспорядок.
— Вы что думаете, футболисты? — сказала она. — Я вот тоже сперва относилась так к американской машине. Лишний шик, мол, а теперь вижу, какая у них замечательная машина, сколько у нас наша неряшливость километров в час съедает. Сколько воды тащили из-за этого!..
Она говорила, энергично потряхивая волосами, задорная и строгая. Карасик улыбкой участвовал в беседе глиссерщиков. Ему очень хотелось поговорить с Настей, Настя оглянулась на него:
— Ну, товарищ Евгений Кар, как вам у нас?
К Карасику не прививался псевдоним. Все просто его называли Карасиком. Но тут как раз он предпочитал, чтобы конструкторша называла его интимно — Карасик. Обращение «Евгений Кар» огорчило его официальностью.
— Корреспондент наш — молодец! — сказал Баграш. — Он уже в футбол стукает…
— И от мяча не бегает, — отвечал Бухвостов.
— И в воду больше не падает, — добавил Фома.
— А вы, видно, так меня и не признаёте? — сказала вдруг Настя, смотря на Карасика.
Карасик давно уже мучился, стараясь вспомнить, где он встречался с этой девушкой. И теперь только он вспомнил.
Глава XXII
НАСТЯ
С Настей Валежной он познакомился в воздухе на высоте девятьсот пятьдесят метров три года назад. Это был первый дальний рейс нового советского многомоторного самолета. Летели строители, инженеры, члены правительства, журналисты. Карасик был командирован спецкором. Пассажиры дремали в мягких креслах, убаюканные шумом мотора. Самолет слегка бросало. Ветер был сильный, и вскоре шатание усилилось. Горизонт то закрывал, вздымаясь, все окно, то заваливался куда-то под пол. Земля качалась внизу, как качается плоскость воды в резко сдвинутой кадушке. Самолет лез, слегка покачиваясь, в воздушную гору, потом вдруг ухал носом в бездну. Ноги никак не могли достать уходящий из-под них пол. Хотелось схватиться за ручку кресла, за сиденье, за что-нибудь надежное, неподвижное. Но все летело к черту в прозрачную яму, в воздушный провал. Начиналась болтанка.
Позади Карасика в кресле страдал плотный военный. Это был почтеннейший из пассажиров. Его грудь была украшена не одним орденом Красного Знамени. Ему было душно, он расстегнул ворот и с отвращением посматривал в окно, где пучился и опадал горизонт. Проклятая болтанка! Его, одного из славнейших героев гражданской войны, участника лихих боев, трясло сейчас, как пехотинца в седле. Ему было неловко, ему было худо. Его мутило. Глядя на него, стали страдать и другие. В это время в потолке кабины открылась дверца люка. Показались маленькие ноги в штанинах комбинезона, потом по стальной отвесной лесенке мигом спустилась проворная, тоненькая девушка. Ее появление сверху было неожиданно и даже несколько обидно для пассажиров. Все считали себя гордо реющими выше всех, а тут, на поди, оказывается, над ними, выше них была какая-то девчонка.
Пассажиры забыли, что над ними помещение для борт-механиков и мотористов. Девушка, нагнувшись, долго и внимательно глядела через окно кабины на вросшие в крылья моторы. Потом она взглянула на пассажиров и улыбнулась. Улыбка у нее была славная, необидная, подбадривающая. Приосанились даже самые укачавшиеся пассажиры. Военный на минутку тоже подобрался было, но самолет резко осел вбок и вниз. Тошнота скрутила военного. Девушка, уверенно ступая по шаткому полу, подошла и заботливо склонилась к нему. Карасик увидел, что к ее комбинезону, рядом со значком «КИМ», приколота крохотная тряпичная куколка: футболист с круглой пуговкой, изображающей мяч. Военный силился улыбнуться.
— Что, мутит вас, товарищ? — просто спросила девушка.
Она открыла шкафчик на переборке кабины и вынула оттуда несколько пергаментных пакетов.
— Пожалуйста, товарищ, — сказала она. — Вот берите. Вы не стесняйтесь… если мутит…
— Ну, ну, ладно, — пробормотал военный. — Оставьте, я уж как-нибудь обойдусь сам.
— Тут ничего такого нет. Закачало, и всё. Это со всеми может быть.
Она достала какой-то флакон, смочила полотенце и обтерла лицо военного. Тот уже не сопротивлялся. Девушка обращалась с ним просто, ласково и весело. Исчезла напряженная неловкость. И Карасику даже стало обидно, что его не берет тошнота и девушке нет причины подойти к нему.
— Вы борт-механик?! — крикнул он, стараясь переорать мотор.
— Нет еще, куда там, — отвечала девушка. Ее высокий голос легко проходил сквозь моторный гром и рычанье выхлопов. — Я мотористка-студентка на практике. Ну и к пассажирам приставлена по совместительству.
Они разговорились, раскричались. Рев мотора плотно со всех сторон окружил их, как бы укрывая от постороннего слуха. Девушка рассказала.
Ее зовут Анастасией, в общем Настя. Она из детского дома, комсомолка. Любит воздух и быстроту. Еще в детском доме увлекалась книжками о самолетах, о моторах. Все смеялись: куда такой малявке да с моторами. Работала в авиамастерской, теперь мотористка, хочет быть авиаинженером…
Тут Настя внезапно насторожилась, прислушалась и рванулась к окну. Пассажиры побледнели. Карасик вгляделся и увидел, что большая дюралюминиевая заслонка от болтанки и ветра отодралась от наружного борта. Она билась, металась на проволоке и каждую секунду могла быть захвачена пропеллером или втянута в мотор. Это грозило разворотить мотор. Настя резко сдвинула вбок стекло окна. Мокрый ветер ворвался с огромной силой в кабину.
— Держите меня за ноги! — крикнула Настя и полезла в окно.
— Что вы хотите делать? Оставьте! — крикнул военный.
— Держите, вам говорят, некогда тут джентльменничать!
Настя нахлобучила шлем, упрятала в него волосы и далеко высунулась из окна. Пассажиры неловко и крепко держали ее. Она висела над тысячеметровой пропастью. Воздух бил ее, воздух рвал ее. Футболистик на комбинезоне прыгал как сумасшедший. Ветер выхватил у Насти заслонку, она не давалась в руки. Но Настя, вся повиснув над бездной, дотянулась все-таки, уцепилась, поставила сорванную заслонку на место и крепко прикрутила проволокой. Пассажиры потащили Настю обратно в кабину. Она была немного бледна.
— Ну, ну! — сказал военный. — И не страшно вам так?
— Ы! — мотнула головой Настя.
Когда сели на аэродром вечером, все сошли на сырую траву. Настя полезла под самолет, чтобы осмотреть хвостовой костыль. Вдруг она пронзительно закричала и кинулась из-под машины. Карасик подбежал к ней.
— Ой, как я напугалась! — виноватым тоном сказала Настя.
— Да что такое случилось?
— Вон там в траве… лягушка как прыгнет!
— Эх вы, храбрячка! — снисходительно сказал военный. Его давно уже не тошнило.
Мгновенно Карасик вспомнил все это. Как он мог забыть?
— Ну, а как насчет лягушек? — спросил он.
— Боюсь до смерти.
В эту ночь, черную и душную, Настя спала в легкой палатке. Ее соорудили молчаливые, корректные Настины спутники. Затем, отсчитав тридцать шагов, они ушли курить. Около машины запрещалось даже вынимать спички из кармана.
Настя показалась у выхода из палатки. Он была без комбинезона, в уютном домашнем халатике. Карасик почувствовал сосущее умиление.
— Ну, до утра, мальчики, спокойной ночи, — сказала Настя.
— Ах, Настасья Сергеевна, — сказал, отставив ногу и подбоченясь, Фома, — замкнутая вы натура, какие люди вокруг вас, а вы ноль внимания!
— Фома! — крикнул Бухвостов издали.
— Ну?
— Опять?..
Фома подмигнул Карасику.
Скоро все спали. Только Карасик никак не мог устроиться, ворочался с боку на бок. Потом и он затих. Лишь всхлипывала вода у песка. Вахту нес Бухвостов. Он ходил около палатки мерным шагом часового. Вдруг Карасику послышался тихий разговор.
— Настя, к тебе можно? Тебе не очень некогда?
Карасик не слышал, что ответила Настя, и ревниво насторожился.
— Господи, опять! — сказала Настя. — Да что такое? Я не понимаю, что ты хочешь?
— Ничего не хочу, я хочу только, чтобы ты ко мне по-человечески относилась, а ты со мной хуже, чем со всеми.
— Брось, Николай! Я к тебе прекрасно отношусь. Мы с тобой уже говорим на эту тему не первый раз.
— Настя!.. — умоляюще прошептал Бухвостов.
До Карасика донесся сердитый голос Насти:
— Ну, ну, Николай!.. Покойной ночи.
Карасик поспешно зажмурился, услышав у самой головы шаги Бухвостова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37