– Перепечин! – опять крикнул я наверх. – Идите сюда!
Однако тот опять не откликнулся. Понимая, что от него пользы в любом случае не будет, я вернулся к Петру и осветил его колодку. Сделана она была крайне примитивно. С одной стороны торцы доски соединялись петлей, с другой их замыкал навесной замок. Сами они были широкие и довольно толстые, больше вершка, замки же висели на прибитых простыми гвоздями проушинах.
– Сейчас я что-нибудь найду, чем вас освободить! – пообещал я.
– Барин, ключ от замков на стене висит, возле лестницы, – неожиданно решил за меня сложную проблему Петр.
– Что же ты сразу не сказал, – воскликнул я, бросаясь к указанному месту.
Действительно, на вбитом в стену костыле висел ключ. Я снял его и вернулся к узникам.
– Держи факел, – велел я дворовому, вкладывая в его торчащую из колодки руку древко светоча.
Отпереть примитивный замок оказалось очень просто. Освободившийся Петр первым делом бросился к кадке с водой, жадно, со свистом и чмоканьем напился, потом вернулся ко мне, помогать освобождать остальных узников.
Теперь дело пошло быстро, и вскоре колодки были сняты со всех заключенных.
Однако тут же возникла еще одна проблема, четверо узников были без сознания. Разбираться, кто из них жив, у меня не было времени, нужно было уносить отсюда ноги. Если вдруг вернется фон Герц и позовет на подмогу рабочих кузницы, то у нас, без оружия, с ослабленным, еле передвигающим ноги воинством, шансов справиться с кучей здоровых ремесленников не было никаких.
– Выносите раненных наверх! Никого оставлять нельзя! – распорядился я, когда утолившие жажду люди начали подтягиваться к лестнице ведущей наверх. – Петро, командуй, я буду наверху!
Мой мажордом до сих пор никак не проявлял себя, и у меня появились сомнения, не освободился ли часом наш Емельян. Выбираясь из влажной вони подвала по лестнице наверх, я осторожно высунул из люка голову, чтобы ненароком не получить дубиной, но теперь по своей голове.
Одного взгляда было достаточно, чтобы успокоиться. Нападать на нас было некому. Отвратительное зрелище, представшее перед глазами, способно было вызвать не страх, а тошноту.
Чуть в стороне от края люк, на полу растекалась лужа черной крови, смешанная с экскрементами. Емельян, совершенно голый, если не считать кожаного мешка на голове и онуч – кусков кожи, привязанных к ногам, весь залитый кровью, безжизненно висел на вывернутых руках. Между его бедрами был зажат мажордом с широко раскрытым ртом и вылезшими из орбит глазами. То, что оба мертвы, видно было с первого взгляда, но причина их гибели стала ясна, когда я выскочил из подпола и подбежал к ним.
Чуть в стороне от трупов валялось несколько окровавленных пыточных инструментов: серповидный, типа садового нож, большие клещи с длинными ручками и непонятного назначения кривая, с заостренным концом железяка. Тело палача было изрезано и разодрано чем-то острым, а под ним лежал кровавый ком оторванных или отрезанных гениталий.
Похоже было на то, что пока я возился с пленниками, брянский дворянин вполне насладился местью за свою поруганную честь и, возможно, тщедушное телосложение. Как он умудрился за какие-то пятнадцать минут практически освежевать такого гиганта, как Емельян, был непостижимо. Судя по положению тела мажордома, во время оскопления палача он потерял осторожность, и Емеля, повиснув на вывернутых руках, сумел обхватить его грудь ногами и в буквальном смысле слова раздавить бедрами и коленями, как цыпленка.
– Господи, прости и помилуй, – крестились при виде обезображенных трупов вылезающие из подвала узники.
Вид у большинства был самый жалкий. Что делать с этими ослабленными, плохо держащимися на ногах людьми, я не знал. Отсрочивая принятие решения, я освободил от стопора подъемный ворот и опустил тела обоих взаимных убийц на окровавленный пол, потом прикрыл всё это безобразие лежавшим на лавке тряпьем. Пока я возился с погибшими, у меня появилась мысль, что было бы самым правильным помочь освобожденным крестьянам укрыться в ближайшем лесу. Это дало бы бесправным людям хоть какой-то шанс на спасение.
– Я сейчас пойду, посмотрю, что делается на улице, – сказал я Петру.
Он находился почти в нормальном состоянии и, вообще, оказался сообразительным парнем – организовал остальных заключенных, и они без особого труда и толкотни вытащили наверх товарищей, находящихся без сознания.
– Возьми меня, барин, с собой, – попросил он, – а то я покойников боюсь.
Я неопределенно пожал плечами, брать его с собой было собственно некуда; посмотрел в окно, нет ли перед зданием «гостей», и пошел в сени. Дворовый двинулся следом. Мы выглянули наружу. Только теперь стал слышен звон молотков о металл – в кузнице работа шла своим чередом. Видимо, крики внутри нашей половины здания были там не слышны и никого не встревожили. Я, не таясь, вышел на большую дорогу.
– Как ты думаешь, они смогут незаметно добраться до околицы? – спросил я Петра.
Мы осмотрелись. В идеале, перебежками добежать метров двести до конца села, и столько же через луг до леса было можно, но только не такой большой группе. Незнакомых людей неминуемо заметит кто-нибудь из местных жителей, поднимет шум, и неизвестно, чем всё это кончится.
То, что у барона есть реальные силы, можно было судить уже по наемникам-немцам, охранявшим имение. Эти люди не знали русского языка, ничем не были связаны с местным населением и, скорее всего, вынуждены будут верно, служить своему хозяину. С другой стороны, как у любого тирана и узурпатора, у него непременно должна быть оппозиция, вот только как с ней встретиться и столковаться!
На маневры у меня просто не было времени. Как только барон обнаружит освобожденных узников и убитого Емелю, связать мое посещение кузницы с последующими событиями в сопредельном помещении для него будет не сложно. Понимая, что я узнал о его незаконных действиях, барон предпримет всё от него зависящее, чтобы убрать если даже не прямого противника, то опасного свидетеля.
– Нужно предупредить твоего барина и Ивана, что барон убийца, – сказал я. – Только как это сделать? !
– Так я сбегаю, – предложил Петр, – упрежу, делов-то.
– Тебя сразу узнают и снова схватят.
– А я тихонечко, бочком. К большой избе, в которой мы жили, тайная тропка есть.
– Что за тропка? – удивился я. – Откуда ты здешние тропки знаешь, мы же только третьего дня как приехали.
– Не господское дело в такие дела входить, – неопределенно сказал Петр. – Будет нужда, все как надо узнаешь.
– К девкам, что ли бегал, или за водкой? – Петр только хмыкнул и ухмыльнулся.
– Ладно, можно попробовать, а с этими что делать? – я мотнул головой в сторону здания со спасенными узниками.
– Пусть посидят, запершись, вон какие двери-то крепкие, дубовые, железом окованные! Поди, до них так просто не добраться!
– Здесь рядом кузница, захотят открыть, молотами двери разобьют, – усомнился я и подумал, что в словах парня есть рациональное зерно. – Пошли назад, поговорим с народом. Всё равно другого выхода у нас нет.
Мы вернулись в пыточную камеру, не забыв запереть за собой дверь. Заключенные уже немного отошли от стресса и выглядели веселее. Четверо беспамятных, среди которых был один наш – Семен, ожили и сидели рядком на единственной лавке. Мужики о чем-то спорили.
– Барин вернулся, тише вы, – прикрикнул на расшумевшихся товарищей крестьянин средних лет с седым клином в окладистой бороде.
– Послушайте, мужики, – заговорил я, когда все замолчали, – бежать отсюда не получится, до околицы сотня сажен, а до леса столько же – заметят, всех переловят.
На мою информацию никто не отреагировал, ждали, что я предложу.
– Выход один, – продолжили, – вам нужно запереться в доме. Если же ее сумеют сломать, то спрячетесь в подвале, как будто вы оттуда не выходили. Если обойдется – как стемнеет, уйдете в лес.
– А кто же дверь затворил, коли мы сидим в подполе? – задал резонный вопрос мужик со смышленым лицом. – Не они ли? – он указал взглядом на кучу кровавого тряпья посередине комнаты.
– Пусть думают, что они. Когда будете прятаться в подвал, уберите тряпки, как будто они только что друг друга поубивали.
– Оченно это сомнительно, барин, – возразил один из заключенных. – А вдруг как не поверят?
– Не нравится, придумай что лучше. Можешь опять колодки на себя надеть.
– А как бы чего по-другому удумать!
– Правильно добрый человек говорит, – выдвинулся вперед изможденный человек с крупными, рельефными чертами лица. – Думай, не думай, а осаду нам держать легче, чем от всего села по лесу бегать. Враз споймают и управителю сдадут. А тот никого не пожалеет!
– Я пока не знаю, как, но постараюсь вас выручить, – пообещал я.
– Да, ты уж, барин, постарайся, – загудели голоса. – Выручил раз – выручай далее.
– Всё, нам пора. Мы уходим, а вы запирайтесь. Бог вам в помощь, – сказал я и поклонился обществу.
Мне поклонились в ответ, потом мужики начали креститься сами и крестить нас с Петром.
– Бог вам в помощь! Уж ты, барин, не обмани, постарайся! – напутствовали нас голоса.
Наконец мы со всеми распрощались и вышли наружу. На большой дороге, как и прежде, не было видно ни людей, ни подвод. Как будто народ боялся высунуть нос из домов, чтобы не нарваться на неприятности. Не заходя в село, мы повернули в сторону имения. Сначала шли трактом, когда оказались в «нейтральной зоне», вне видимости со стороны села и имения, сошли на обочину и двинулись лугом и опушкой леса, укрываясь за кустарником.
– Где тайная тропка, о которой ты давеча говорил?
– Какая тропка? – с деланным удивлением спросил Петр.
– Та, которой ты собирался скрытно пробраться в наш дом.
– Тебе, барин, по ней не пройти, там умение нужно.
– Как-нибудь пройду, не хуже тебя! А ты заметил, что ни в имении, ни в селе совсем не видно людей?
– Понятное дело, все прячутся, – ответил парень, невесело ухмыльнувшись, – управитель кого поймает без дела или вообще на глупости – сразу на правеж ставит, под плеть, а то и в яму в колодки. Он порядок уважает, одно слово – немец! Эти, которые со мной сидели, половина местные, за всякий пустяк муку примали. Один вообще за пустяк попался, велико дело, с музыкального ящика гладкую доску снял, телегу поправить, так за такое мелкое дело под плети и в колодки! Это где такое видано? А уж коли косо взглянешь или как по-другому не пофартишь, то всё – со света сживет!
– Понятно, – согласился я, – оторвал мужик от рояля крышку, телегу исправить – великое дело! А ты знаешь, что в любом деле без порядка нельзя? – завел я бестолковые барские нравоучения. – Вот ты не смазал оси у кареты, они и поломались. Это что, хорошо? Конечно, изуверствовать как фон Герц негоже, но и когда человек в понятие не входит, себя не исполняет, тоже нехорошо, – попытался заступиться я за абстрактное понятие порядка расхлябанным и неточным крестьянским языком.
– Ну, чего вы все ко мне пристаете с этим дегтем, – неожиданно вспылил Петр. – Ось не от дегтя лопнула, а потому как Пахом ее ночью подпилил, – сердито докончил он.
– Зачем же ему ее было подпиливать? – удивленно спросил я. – Его что, за деньги подкупили?
– Не, – усмехнулся Петр, – какие такие деньги, кто за глупость платить будет. Проиграл он Семену в бабки, а тот и задал ему задачу, за ночь дубовое бревно перепилить.
– Ты это серьезно? – глупо улыбнулся я, понимая, что никогда не смогу найти общий язык с нашим загадочным народом. – В бабки проиграл ось?
От этого сообщения рушилась вся моя стройная схема коварного заговора, так точно укладывающаяся в прокрустово ложе детективной теории.
– Это что же за игра у вас такая?
– Не в бабки он ее проиграл, – недовольный собой, что сгоряча заложил товарища, объяснил спутник. – Пахом сам сделал пилу и начал хвастать, что такой второй на всём свете не сыскать. Она, говорит, хоть что перепилит, хоть дуб вековой. А как проиграл он Семену в бабки на пожелание, по-вашему, по-барскому, в фанты, Семен-то и повелел ему егойной пилой дуб спилить.
– А зачем ему надо было карету-то портить?! – почти с мистическим ужасом спросил я.
– А где ему в поле, где ночевку делали, было дуб найти? Ему для форсу, чтобы пилу оправдать, твердое дерево нужно было. А уж коли проиграл – сполняй! Так он всю-то ноченьку без сна под каретой-то лежал, пилой скрябал. Руки в кровь изодрал, а всё одно до утpa дело доделать не успел! Теперь он как есть проигравший!
Я вспомнил Пахома, услужливого тридцатилетнего мужика с детской улыбкой. Он первый брался за любое дело, и всё буквально горело в его руках. Он мог не то что перепилить ось, – а целиком карету.
– Так, – уныло сказал я. – Получается, это не барон нам карету испортил!
– Зачем ему было ее портить, он мужчина строгий, хозяйственный, одним словом, немец!
– Тогда, – начал я говорить и замолчал, чтобы не нарываться на новые перлы непрогнозируемой народной мудрости.
Тогда всё получалось ровно наоборот. Барон, оказавший помощь путникам, узнает от соотечественника-кузнеца, ремонтирующего рыдван, что авария была нами самими спланирована, вероятно, для того, чтобы найти повод попасть в имение Закраевских.
Один из путников, под видом врача, проникает к графине, которую держат в заточении, и начинает вести с ней какие-то переговоры.
Этот же псевдоврач, лечащий не лекарствами, а «руками», заводит знакомство с болтливым мажордомом и что-то долго у него выпытывает. Что остается думать барону? Одно. К нему засланы шпионы. Тогда он похищает их дворовых людей, чтобы под пытками выведать у них планы господ.
В эту схему укладывалось почти все, что происходило последнее время, кроме, пожалуй, необычного интереса библиотекаря к книге о черной магии и к сабле, похищенной мною у сатанистов. Впрочем, одно другому не мешает – наше столкновение могло быть неожиданной, фатальной случайностью для обеих сторон.
Что мне делать теперь дальше, я не знал: идти к барону открыться – было опасно, с его жестокостью и мнительностью можно было загреметь безо всяких фанфар, а если начать прятаться – это утвердит его во мнение, что мы «шпионы».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38