– Библиотекарь, взял книгу на экспертизу.
– Странный тип, я его где-то, кажется, встречал. Ничего он толком не знает.
– Кто ничего не знает? Библиотекарь?
– Какой библиотекарь? Ты про кого меня спрашиваешь? – удивился Антон Иванович.
Судя по всему, он уже так набрался, что на ходу забывал, о чем только что говорил.
– Кто ничего не знает? – повторил я.
– Твой волхв Костюков. Всё рассказал, и что влюблюсь, и что женюсь, а имени так и не назвал.
– Может, ему тебе еще нужно было нагадать сумму приданного?
– Приданное будет пустяшное. А девушка сирота, живет у богатой тетки. Костюков говорит, что она и без приданного будет для меня хороша. Ясное дело, стану я абы на ком жениться!
– Когда свадьба-то? – серьезно спросил я.
– Ты что, мы же еще даже не знакомы!
– А, ну тогда ладно, я-то подумал, что у вас все решено.
– Опять шутишь, едкий ты человек! Ничего святого за душой. Это, между прочим, возможно, будет твоя прапрабабка! Мог бы серьезней отнестись!
– Как только познакомлюсь – паду к ногам!
– То-то, увеселитель ты наш! Ну что, давай еще по лафитнику «Шартреза» или лучше по-простому водочки? Скоро ужин будут подавать.
– Вот тогда и выпьем, ты и так уже подшофэ.
Антон Иванович спорить со мной не стал и ушел к себе пить в одиночестве.
Я же прибрал саблю с глаз долой и от греха подальше, подсунул ее под доски, на которых крепились пружины кровати, и отправился навестить Ивана с волхвом.
Последний медленно выздоравливал после полугодичного заключения в жутких условиях и требовал медицинского наблюдения. Мои приятели прилично устроились в «черной» половине гостевого особняка, предназначенной для личных слуг гостей и, как мне показалось, вполне наслаждались праздной, сытой жизнью.
– Что там с нашим рыдваном? – спросил я Ивана.
– А что с ним может быть, чинят.
– Не знаешь, сколько времени провозятся?
– Работа там серьезная, пока балку под новую ось найдут, пока обработают. Да ты, ваше благородие, не суетись, поспеем мы в Питер вовремя. Ничего твоей Алевтине у царя-батюшки плохого не сделают, чай, не в туретчине живем, а в Российской империи!
Я удивленно посмотрел на дезертира убежавшего из полка от незаслуженного наказания шпицрутенами – чего это его потянуло на ура-патриотизм. Глазки у солдата оказались маслеными и умильными. А ослабевший в неволе Костюков, по слабости здоровья, вообще был пьян в лоскуты, бессмысленно таращился на меня оловянными глазами.
– Понятно, какое у вас тут гадание было! Закусывать нужно, когда столько пьете. Иван, у меня к тебе просьба, если я не смогу сам – поторопи кузнецов.
– Незачем никого торопить, – вмешался в разговор волхв, до того лишь бессмысленно глядевший то ли в пространство, то ли в вечность, – не найдешь ты жены в той столице.
– Вы о чем, Илья Ефимович, – удивленно спросил я, – а где же тогда я ее найду?
– Во тьме времен, – ответил Костюков каким-то механическим голосом.
– Ладно, ребята, вам, по-моему, не мешает отоспаться. И где эта «тьма времен»? – не удержался спросить я пьяного волхва, выходя из комнаты.
– Когда будет нужно, тебя оповестят.
– Ну, тогда всё в порядке, буду ждать.
Глава четвертая
Только я лег спать, как за мной пришел управляющий Карл Францевич. Он, было видно, и сам только что встал с постели и выглядел не как днем – комильфо.
– Ради бога, извините за беспокойство, Алексей Григорьевич, но наша страдалица только что проснулась и просит вас. Не сочтите за труд…
– О чем вы говорите, барон, я сейчас только соберусь.
Последние дни в пути я хорошо высыпался, так что никаких сложностей в ночном бдении для меня не было. Тем более что таинственная графиня меня интересовала. Фон Герц деликатно вышел из спальни, давая мне возможность встать и одеться. Впрочем, туалет у меня никогда не занимал много времени. Через пару минут я был готов, и мы отправились к знакомому торцу дворца, откуда был прямой вход в опочивальню графини.
Как и в прошлый приход, управляющий довел меня только до входа в покои и вернулся назад. Встретила меня не давешняя камеристка, а другая девушка, значительно старше – хотя рассмотреть ее в свечном освещении было мудрено.
– Что с Зинаидой Николаевной? – спросил я. – Ей хуже?
– Она долго спала, а когда проснулась, послала за вами, – ответила девушка с немецким акцентом.
– Проводите меня.
Барышня в точности так же, как и ее отсутствующая товарка, бесшумно открыла дверь спальни и провела меня в совершенно темную комнату.
Я добрался до кровати, нащупал знакомый пуф и сел в изголовье.
В комнате по-прежнему навязчиво пахло духами, и было душно.
– Как вы себя чувствуете, графиня?
– Лучше, – прошелестел нежный глосс, – только очень болит голова…
– Я же велел вам проветрить спальню, – с легким раздражением сказал я. – Если вы не хотите слушаться, то зачем обращаетесь за помощью.
Скорее всего, барыня к такому тону не привыкла и когда отвечала, голос ее обижено дрожал:
– Как вы не понимаете, мне так плохо! И как можно было открывать окна, когда на улице солнце, я этого не вынесу! Вы, вы так жестоки!
– Сейчас солнца нет, так что вам нечего опасаться. Прикажите проветрить комнату, иначе мне здесь делать нечего.
– Ах, как хотите, ладно, пусть! – проговорила умирающим голосом графиня. – Аглая! Подите сюда!
Понятно, что девушка, которая находилась в соседней комнате, за притворенной дверью, ничего не услышала.
– Аглая! – громко позвал я. – Идите сюда! – Испуганная камеристка проскользнула в спальню.
– Принесите свечу и откройте окна! – приказал я.
– Как можно! Запрещено-с, барин, – испуганно ответила она.
– Ах, Аглая, делайте, как доктор велит, – умирающим голосом сказала графиня, – мне теперь уже всё равно!
– Но, – опять попыталась возразить камеристка, – ваше сиятельство…
Я не стал слушать возражения, принес из соседней комнаты свечную лампу, отдернул гардины и с треском распахнул заклеенное бумагой окно. Сразу стало легче дышать. Спальню осветила яркая, почто полная луна, и я с интересом посмотрел на «страдалицу». Зинаида Николаевна лежала, крепко зажмурив глаза. Она была укрыта до горла пуховым атласным одеялом, голова утопала в подушке. Толком разглядеть ее при таком освещении мне не удалось. Аглая с ужасом наблюдала за моими действиями, покорно опустив руки.
– Вы можете идти, – отправил я ее вон из комнаты.
Трагически всплеснув руками, девушка поспешно выскочила в дверь.
– Вот теперь давайте разговаривать, – миролюбиво сказал я, усаживаясь на свой пуфик. – У вас, сударыня, нет никакой опасной болезни, но если вы хотите себя уморить, это ваше дело.
– Но мне так тяжко! Я так больна! – слабо возразила хозяйка.
– Потому и больны, что не дышите свежим воздухом и не встаете с постели. Сейчас я вас осмотрю и попытаюсь помочь.
– Какой вы, доктор, грубый и сильный, – задыхаясь, прошептала женщина. – Тот дивный запах был от вас?
– Это вы о чем? Впрочем, не знаю, здесь было жарко.
– От вас пахло пылью, травой, солнцем и сильным мужчиной, – шептала она, не слушая моих неловких оправданий, – это было упоительно! – Глаза женщины были закрыты, и говорила она словно в бреду. – Я знаю, я чувствую, что скоро умру…
– Всё, – прервал я, – о смерти хватит. Сейчас я вас осмотрю, и буду лечить. В двадцать пять лет просто так не умирают, для этого нужно очень постараться.
– Я боюсь света…
– Вам смотреть незачем, закройте глаза и расслабьтесь, как я вас учил. И стесняться меня не нужно, я – врач.
– Я не стесняюсь, – ответила графиня.
– Тем более, – безразличным тоном сказал я и убрал в сторону одеяло, в которое куталась Зинаида Николаевна.
Она оказалась в тонкой, полупрозрачной батистовой ночной сорочке, под которой угадывалось тело.
– Сейчас я послушаю ваше сердце, – сказал я, припадая ухом к ее груди. Женщина прерывисто вздохнула.
– Не дышите, – попросил я. – Ничего страшного у вас нет, погуляете для моциона недельку по полям и будете совсем здоровы…
Остальной осмотр занял совсем немного времени. Всё что я мог – это послушать легкие и провести пальпацию на предмет, нет ли у нее каких-нибудь опухолей и патологических отклонений от нормы. На мой взгляд, единственное, чем была по-настоящему больна молодая женщина – это атрофия мышц. Многодневное, если не многомесячное лежание в запертой комнате могло подорвать самое богатырское здоровье.
– Сколько времени вы больны? – спросил я.
– Давно, уже больше года.
– И всё это время провели в постели?
– Да, конечно, как же иначе.
– И кто вам такое посоветовал?
– Ко мне ездил один доктор. Он очень беспокоился за мою жизнь и приказал беречься. Он очень опытный доктор, и его все хвалят.
– Кто это все?
– Кажется, Карл Францевич, и еще… Я уже не помню.
– Понятно.
– Теперь я буду вас лечить и останусь с вами на ночь. До утра, – поправился я, чтобы мои слова не выглядели слишком двусмысленно.
– А как же вы будете спать?
– Ничего страшного, полежу на диване. Теперь сосредоточьтесь и ни о чем не думайте.
Я расслабил мышцы, дал им отдохнуть, потом поднял руки над телом графини и начал свое фирменное лечение.
Хватило меня всего на пять минут. После чего руки опустились сами собой. За это время я так устал и вспотел, что Зинаиде Николаевне моих ароматов должно было хватить до самого утра. Впрочем, она через минуту уже крепко спала. Я кончил свои пассы, добрел до маленького, изящного дивана, стоящего у стены, и лег на него, поджав ноги едва ли не до подбородка.
Мышечное и нервное напряжение во время сеанса терапии, новые ощущения от общения с Закраевской отбили сон, и я долго безуспешно мостился на коротком ложе, пытаясь подремать. В голову лезли всякие мысли, от пьяного пророчества волхва, до странного положения графини, словно бы запертой в этой темной, ароматной камере. Как всегда, когда появлялись сомнения на чей-то счет, мозг начинал выделять и систематизировать информацию, выстраивая ее в понятную систему. Однако фактов о возможном заговоре против богатой помещицы пока было мало, разобраться в хитросплетениях сложных отношений в поместье по ним было невозможно, и я решил подождать делать выводы.
Камеристка Аглая после того, как я выставил ее из спальни, больше не появлялась, не заглянула даже узнать, почему я остался на всю ночь и что делаю с ее хозяйкой. Закраевская спала, неслышно дыша, и мне пришлось несколько раз встать, чтобы проверить, жива ли она.
Промучившись до рассвета, я всё-таки уснул и проснулся, когда в комнате было уже светло. Графиня лежала в той же позе, что и уснула. Будить ее не было никакого резона. Я встал с неудобного для спанья дивана, подошел к распахнутому окну и размял затекшие конечности. Вернулся и рассмотрел спящую царевну. В доме была мертвая тишина, во дворе по-прежнему не было видно ни одного человека.
Я тихо вышел из спальни. Вместо ночной камеристки Аглаи, в сенях дежурила давешняя девушка с вздернутым носиком. При ближнем рассмотрении у нее оказалось очень милое открытое личико, забрызганное светлыми веснушками, наивно распахнутые голубые глаза и слегка рыжеватые волосы, соломенного оттенка. Я разом забыл, зачем шел, остановился и приветливо с ней поздоровался.
– Вы уже сменили Аглаю? – спросил я. – Так рано?
– О! Ей ночью сделалось дурно, она даже упала в обморок! – ответила девушка, делая сочувственную мину. – Я здесь всю ночь.
– Что это с ней приключилось?
– О! Аглая такая чувствительная барышня, она очень переживает за графиню.
– Нужно было позвать меня, я бы мигом ее вылечил, – сказал я, не без двусмысленного подтекста. – Вы, я надеюсь, здоровы?
– О! Я всегда здорова, – ответила, смущенно улыбнувшись, камеристка. – Никогда ничем не болею.
Круглое «О!» усиленное округляющимися глазами, с которого она начинала каждую фразу, делало девушку еще милее и непосредственнее.
Я невольно рассмеялся от удовольствия разговаривать с ней.
– Вас как зовут, милое дитя?
– Наташа, – немного кокетничая, ответила она. – А вас?
– Меня Алексеем.
– Вот и познакомились, – засмеялась Наташа. – Как наша барыня? Ей лучше?
– Думаю, что скоро поправится. А вы давно при графине?
– Третий год.
– Она давно так больна?
– С зимы. Сначала простудилась, долго лежала в горячке, а потом вообще перестала вставать.
– Вы знаете, доктора, который ее лечил?
– О! Видела, когда он сюда приезжал. Такой солидный, представительный. Он немец, а я по-немецки не знаю, только немного по-французски.
– Везет вам, а я кроме русского других языков не понимаю, разве что немного немецкий и английский.
– Аглицкий? – переспросила Наташа. – Вы так странно говорите, как будто вовсе не русский.
– Это меня так няня в детстве научила разговаривать, многие удивляются, – соврал я, чтобы объяснить свой непривычный для внимательных собеседников выговор.
– Няня? А у вас не было гувернера?
– Нет, я из бедной семьи, какие там гувернеры.
Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь.
– О! Как вы смешно говорите!
– А почему графиня не живет со своим мужем? – как бы между делом спросил я.
– О! Он такой старый и страшный. Вот такой, – Наташа выкатила глаза, сгорбилась и развела руки в стороны. – Граф всё время болеет и лечится на водах.
– Зинаида Николаевна сама из бедной семьи?
– Нет, что вы, Алексей, она сама богатая, урожденная княжна Г., – девушка назвала известную княжескую фамилию, славную в российской истории.
– А почему ее выдали за старика?
– Не знаю, об этом у нас нельзя говорить.
– Фон Герц давно здесь управляющим? – задал я очередной интересующий меня вопрос.
– О, нет, не очень. Несколько лет. Его старый граф прислал. Он очень строгий, его в имении все боятся!
– Вы тоже?
– О, да, – просто ответила Наташа, – он так на меня смотрит…
Ну, на такую девушку «так» смотреть было не очень грешно. Очень уж была хороша ее здоровая, расцветающая юность. Разговаривать с Наташей мне было чрезвычайно приятно, к тому же без женского общества я порядком соскучился, однако ночь, проведенная в дамской спальне, «без санитарных удобств», не позволяла долее оттягивать встречу с укромным уголком имения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38