Только в половине третьего я, наконец, освободился, и смог отправиться в свои покои.
Глава восьмая
О приглашении Елизаветы Генриховны я, естественно, не забыл, очень любопытствуя, чем оно вызвано. Смущало меня только, уместно ли за поздним часом будет появиться в ее комнате. То, что я остался вместе с генералом, она видела, и не могла быть в претензии, что я не зашел к ней раньше.
Я решил потихоньку проверить, закрыта ли ее дверь, и если она уже спит, отложить визит на следующий день. Однако сразу сделать это мне не удалось. Меня самого у двери покоев ждал незнакомый сонный лакей.
– Тебе чего надо, братец? – спросил я его.
– Я теперь ваш камельдинер, барин, – ответил он, – жду вас раздеваться.
– Спасибо, иди себе, я сам разденусь.
Однако «камельдинер», не слушая, прошел за мной в комнату.
– Мне велели, я и делаю, – угрюмо сообщил он. – Пожалуйте, чистить платье и сапоги.
О такой услуге я как-то не подумал. Отдав лакею свои вещи, я останусь не совсем одетым для визита к даме. Однако, чтобы не вызывать лишних разговоров пришлось подчиниться правилам. Лакей сгреб мое платье в кучу и удалился.
Решив, что Елизавета Генриховна всё равно уже спит, я набросил на плечи халат и босиком прокрался к ее комнате. Дверь, чуть скрипнув, отворилась от легкого нажима. Я заглянул в комнату.
В ней было темно, но из смежной с гостиной комнаты пробивался свет. За спиной послышались чьи-то шаги, и чтобы меня не застали у чужой двери, я вынужден был войти в темную комнату и прикрыть за собой двери. После чего оказался в совершенно глупом положении. Женщина не могла не слышать, что я вошел, поэтому просто так уйти было нелепо, а идти к ней в спальню в халате на голое тело – слишком двусмысленно.
Постояв истуканом, я решил просто заглянуть в ее спальню, извиниться, что не одет, и отправиться восвояси. Я дошел до приоткрытой двери и просунул туда одну голову, сам оставаясь в темной гостиной. Возле кровати на туалетном столике горела свеча в подсвечнике. Леди Вудхарс уже лежала в постели и напряженно смотрела на меня.
Я открыл было рот, чтобы объясниться, но она, не дав мне произнести ни звука, прижала палец к губам, и жестом попросила подойти к кровати.
Я перестал беспокоиться за приличия и повиновался. Шторы на окнах были опущены. Женщина плясала на высокой подушке, укрывшись до подбородка одеялом.
– Простите… – начал было я, но она прервала меня предупреждающим жестом и показала рукой на стены и потолок. Я догадался, что в деревянном доме хорошая слышимость, и нас могут засечь. Мы затаились. Я понял, как она права, услышав легкое похрапывание за стеной, а потом даже причмокивание спящего соседа.
Елизавета Генриховна попросила знаком приблизиться ухом к ее губам. Я попытался, но для этого мне пришлось сначала сесть на кровать, а потом скрючиться. Я навис совсем низко над ее лицом и ощутил запах ее волос и тепло дыхания.
– Мне нужно с вами переговорить наедине, – сказала она мне в самое ухо. – Только я боюсь, что нас услышат.
– Давайте заберемся под одеяло, – прошептал я, касаясь губами щеки, ощущая ими нежность и аромат женской кожи.
Миледи кивнула и накрылась с головой. Лезть к ней в моем шершавом парчовом халате под теплое одеяло было неудобно, и я, тихонько сбросив его, как был «а-ля-натураль» забрался в тесную духоту, полную живого тепла.
Если вы меня спросите, думал ли я в эту минуту о жене, скажу честно, думал, но только о том, что ей о моем ночном приключении лучше будет никогда не узнать.
Для того чтобы сориентироваться в темноте, мне пришлось обнять красавицу, после чего наши головы сблизились. Вопреки ожиданию, она лежала севершенно неподвижно, никак не реагируя на то, что я прижался к ее телу. На ней, в отличие от меня, была длинная полотняная рубашка.
– Мне нужно поговорить с вами, господин Крылов, – сказала Елизавета Генриховна, когда я, удивленный ее поведением, чуть ослабил хватку.
Голос был ровный и совершенно лишен эмоций. Я подумал, что делаю что-то не то, убрал руку с ее груди и лег так, чтобы ничем не упираться в ее ноги.
– Слушаю, вас миледи?
– Я думаю, что вы меня презираете, и у вас есть для этого основания, – начала Вудхарс свой монолог. – Однако позвольте мне оправдаться и объяснить свои поступки. Я очень люблю своего мужа, но, судя по многим признакам, его уже нет в живых. Бог не дал нам ребенка. Я была беременна, но у меня случился выкидыш. Мы с Джоном решили, что если он не вернется, я рожу ребенка от другого мужчины, чтобы его род получил продолжение. Мой муж последний мужчина в старшей ветви своего рода, и по аглицким законам, его имя и состояние перейдут к младшей ветви Вудхарсов, с которыми они пребывают в столетней вражде. По этой причине я живу в глубокой провинции, чтобы никто ничего не узнал, и его соотечественники не помешали нашему ребенку предъявить право на имя и состояние Джона.
Елизавета Генриховна замолчала. Я не торопил ее.
– Вы человек не от мира сего, вы любите свою жену, и на вас мне указали карты и предсказания. Поэтому я и осмеливаюсь вас просить стать отцом будущего лорда Вудхарса.
Теперь мне стало понятно странное поведение грустной красавицы.
– Думаю, что я смогу вам в этом помочь, – так же светски холодно прошептал я. – Однако для этого как минимум вам нужно снять с себя рубашку.
– Пусть вас это не волнует, – ответила миледи. – В моей рубашке для такой цели есть специальная прорешка.
Я бесцеремонно пошарил по подолу и действительно отыскал маленькую дырочку. Судя по ее величине, лорду было очень не много дано от природы.
– А с чего вы решили, что у вас будет мальчик?
– Мне было предсказание.
– Миледи, когда у вас в последний раз были месячные?
– Сударь, вы забываетесь! – невольно подняла она голос, но тут же заглохла.
– Я вас спрашиваю не из праздного любопытства. От сроков вашего цикла зависит, в какой день вы сможете забеременеть. Только не говорите мне про предсказания и гадания. Дети от предсказаний не рождаются.
– Не помню, несколько дней назад… – растеряно ответила миледи.
– Вы хотите, чтобы у вас был красивый, здоровый ребенок?
– Конечно.
– Тогда нужно любить его еще до рождения, как и мужчину, который поможет вам его зачать. Можно любить своего мужа в этом мужчине, можно думать в момент зачатия о муже, можно представлять, что вы делаете это с мужем, а не с донором. Короче говоря нужно научиться кого-нибудь любить. Вы же хотите родить ребенка не во имя любви, а во имя чужой ненависти к младшей ветви рода, с представителями которой вы, вероятно, даже никогда не встречались. И последнее. Делать это нужно в голом виде и в порыве страсти. С этим позвольте откланяться.
Я сбросил одеяло и встал с кровати. Елизавета Генриховна лежала в своей холщовой рубашке, закрыв лицо руками. Я посмотрел на нее, и мне стало жалко, что так резко ее отчитал. То, что придумали они с мужем, была, скорее всего, чистая, наивная романтика, как и его дурацкое путешествие неизвестно куда и непонятно зачем.
Однако можно было понять и меня: выдержать такой облом в самый последний момент мало кому понравится.
Я наклонился над лежащей женщиной. Из-под ее ладоней текли беззвучные слезы. Меня начала мучить совесть. В конце концов, я вспылил под давлением эмоций, когда она обрубила мое «либидо» своими бесполыми речами.
Мне стало обидно, что меня собираются использовать, ничего не давая взамен. Я не искал благосклонности миледи, и ее прагматичное предложение показалось мне оскорбительным больше потому, что она не увидела во мне мужчину и достойного любовника.
С другой стороны, я начинал ей сочувствовать. Я представил, каких нравственных усилий стоило порядочной женщине и любящей жене осмелиться на такой неординарный шаг. Сколько она пережила, пока решилась пригласить малознакомого мужчину в свою постель.
Первым импульсивным желанием было ее успокоить. Но как это сделаешь свистящим шепотом в ухо? Я не придумал ничего лучшего, как ласково погладить вздрагивающее плечо, после чего тихо вышел из спальни. У нас с ней для выяснения отношений было еще две недели, пока не придут ответы от генеральских приятелей.
К завтраку моя ночная «собеседница» не вышла, и я получил повод, с благословения губернаторши, нанести ей профессиональный визит.
В нашем флигеле, довольно густо населенном не переводящимися гостями, в дневное время бывали только слуги. Я переждал у себя, пока ленивая, медлительная челядь кое-как приберется в комнатах, и направился в апартаменты миледи. Двери мне отворила камеристка, женщина лет тридцати пяти, со светлыми, прикрытыми кокетливо повязанным платком волосами и цепким, холодным взглядом очень светлых глаз.
– Я доктор, – зачем-то объявил я, хотя нам уже приходилось сталкиваться в коридоре, – мне хотелось бы переговорить с Елизаветой Генриховной.
Глаза камеристки из холодных стали ледяными, она презрительно оглядела меня с головы до ног, ничего не ответила и молча, повернувшись спиной, пошла в спальню хозяйки.
От такого «теплого» приема я даже слегка растерялся. Никаких конфликтов у меня с этой женщиной не было, мы лишь пару раз проходили мимо друг друга в коридоре, и такое странное поведение было ничем не мотивировано. Подумать, что миледи пожаловалась служанке на мое ночное поведение, и та, обиженная за хозяйку, внезапно возненавидела меня, я не мог. Осталось ждать, чем кончится ее уход в спальню хозяйки.
– Госпожа Вудхарс просят подождать, они скоро выйдут, – сказала она, вернувшись и не глядя мне в глаза.
Я поблагодарил и уселся в кресло у окна. Камеристка поместилась в другое такое же кресло так, чтобы я был в поле зрения. Так мы и сидели рядком. Я искоса наблюдал за ее поведением, а она смотрела на меня неотрывно ненавидящим взглядом и нервно вздрагивала, когда я менял позу. Наконец из спальни в сопровождении горничной вышла хозяйка.
Лицо ее было бледнее обычного, и она старательно не встречалось со мной взглядом.
– Марья Ивановна беспокоится, не заболели ли вы, сударыня, и просила меня навестить вас, – сказал я, немного переиначив действительность. Навестить миледи была моя собственная инициатива.
– Благодарю вас, я чувствую себя хорошо, – безжизненным голосом ответила Елизавета Генриховна.
– Простите, но мне кажется, что вы нездоровы. Не соблаговолите ли вы дать мне руку.
– Зачем? – быстро спросила миледи Вудхарс.
– Хотелось бы проверить ваш пульс, – церемонно заявил я.
– Извольте.
Миледи нерешительно протянула мне руку. Я машинально взглянул на камеристку. Та, оскалив мелкие зубы и сощурив глаза, ненавидела уже нас обоих.
«Может быть, она сама имеет виды на Вудхарс?» – подумал я. Эта баба начинала меня нервировать.
– Нельзя ли нам остаться наедине, – спросил я, обхватывая пальцами тонкое запястье Елизаветы Генриховны. – Медицинский осмотр принято проводить без посторонних.
– Я не посторонняя! – с плохо скрытым бешенством, сказала камеристка.
– Вас, если будет такая нужда, я также буду осматривать без свидетелей, – холодно ответил я этой странной женщине.
– Оставьте нас, Лидия Петровна, – попросила миледи. – Доктор прав.
Лидия Петровна сначала вспыхнула, потом побледнела, порывисто вскочила и, величественно ступая негнущимися ногами, прошла в спальню, не закрыв за собой дверь.
– Ах, полно, доктор, пусть ее слушает, – слабо улыбнувшись, прошептала Елизавета Генриховна и сделала предостерегающий жест.
– У вас не было сердечных болей? – задал я двусмысленный вопрос.
– Нет, сердце у меня здоровое.
– Откройте рот, – попросил я, – и скажите: а-а-а. О, у вас воспаление миндалин. Это очень опасно, при осложнении может начаться чахотка. Лидия Петровна! – позвал я камеристку. – Будьте любезны, принесите из кухни стакан горячего молока и, если есть, малиновое варенье.
Лидия Петровна, подслушивающая наши переговоры, тут же возникла в комнате. Она вперила в меня «проницательный взор», словно пытаясь проникнуть в тайные, коварные замыслы.
– Извольте выполнять! – рявкнул я, теряя терпение. Эта нереализованная лесбиянка начала действовать мне на нервы. – Не то велю выдрать вас на конюшне, – добавил я, видя, что она не собирается двигаться с места.
Лидия Петровна побледнела и отшатнулась, как от удара. Если бы ее взгляд мог испепелить, я бы тут же сгорел дотла.
– Ну… твою мать! – закричал я и замахнулся рукой на эту предтечу феминизма.
Лидия Петровна отпрянула и выскочила из комнаты.
– Зачем вы так… – укоризненно сказала Елизавета Генриховна. – Она по-своему заботится обо мне…
– Оставьте, – довольно резко ответил я, – она заботиться не о вас, а о себе. Ваша камеристка просто в вас влюблена.
– Конечно, – согласилась миледи, – она меня, как говорили у нас в институте, «обожает», мы так давно живем вместе, что это не удивительно.
– По-моему, ваша Лидия Петровна типичная лесбиянка.
– Нет, она русская, из псковских крестьян. У моего батюшки там имение…
Я с интересом посмотрел на эту «крепостницу», но ничего объяснять не стал.
– Мне хотелось бы поговорить с вами о нашем давешнем рандеву.
– Я знаю, что вы меня осуждаете, – произнесла красавица, отводя взор. – Умоляю, забудьте то, что я вам вчера наговорила.
– Говорили вы не такие уж глупые вещи, только не совсем так, как их стоило бы говорить. В тех местах, откуда я прибыл, искусственный отец не такая большая редкость. Это вы извините меня, я сам вспылил и наговорил вам гадостей. Вы слишком хороши, чтобы отнестись к вам не как к прекрасной женщине, а как к случайной связи.
Комплимент миледи польстил, и у нее слегка порозовели щеки.
– Но ведь вы любите свою жену!
– Люблю, – сознался я, – и очень о ней беспокоюсь. И вместе с тем… И вы ведь тоже любите своего мужа?
– Да, – быстро сказала она, – всё это я хотела сделать во имя нашей любви.
Господи, как сложно оставаться верным, добродетельным супругом, глядя на хорошенькое женское личико!
Как-то сама собой ручка, которую я так и не отпустил с начала нашего разговора, оказалась у моих губ, потом моя ладонь нечаянно скользнула под широкий рукав ночного капота и стала поглаживать нежную кожу тонкой руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38