– Ассигнациями.
– Не, нам фальшивых бумажек не нужно, – разочаровано сказал старик.
– У меня не фальшивые, а настоящие, – рассердилась она.
– Кто же их теперь разберет, дайте рупь серебром и ночуйте на здоровье.
– Хочешь, серебряные пять франков, – предложил я, – это больше рубля.
Старик так долго думал, что я решил, что он так никогда и не ответит, но он подал-таки голос:
– Не врешь, что серебро?
– Нет, не вру.
– Ну, что с вами будешь делать, – словно оказывая одолжение, сказал он, – заходите, ночуйте.
Дверь, наконец, отворилось. Из избы пахнуло живым домашним теплом.
– У нас лошади, – сказал я, невидимому хозяину, – можешь их устроить в сарае?
– Это можно, – согласился он. – Проходите, гостями будете. А насчет лошадей не сомневайтесь, я за ними присмотрю.
Мы с Матильдой вошли в избу. Здесь было еще темнее, чем на улице. Я сразу же стукнулся ногой о какую-то кадку.
– Дед, ты бы хоть лучину зажег, ничего не видно, – попросил я.
– И это в наших силах, – сказал он. – Постойте, сейчас будет свет.
Мы плечо к плечу стояли на месте, ожидая пока он откроет печь, нагребет угольев и зажжет лучину. Однако все оказалось цивилизованнее, старик запалил сальную свечу. Только что вспыхнул ее фитилек и слегка осветил комнату, как какой-то человек, которого я даже не успел рассмотреть, словно выдохнул с воздухом:
– Братцы, хранцузы!
– Вяжи иродов! – подхватил другой голос, и в меня сразу вцепилось несколько рук.
Свеча мигнула и погасла, после чего кто-то из темноты влепил мне затрещину. Скорее от неожиданности, чем намеренно, я ударил кулаком в темноту и попал во что-то мягкое, которое тотчас, отчаянно, закричало тем же голосом:
– Братцы, он дерется!
Мне ничего не оставалось, как вырваться из рук и отпрыгнуть в сторону. Как обычно бывает в таких ситуациях, сразу же кто-то кому-то врезал и тотчас, получил в ответ. После чего началась общая слепая драка. Я тихо отступал в сторону, но на меня наткнулись, и опять пришлось бить «на звук». После этого мне удалось прижаться к стене.
Может быть, я бы и перестоял самую кутерьму, но тут закричала Матильда и пришлось броситься ей на выручку. Тотчас кто-то зацепил меня кулаком. Удар невидимому противнику удался, в ответ я тоже кого-то ударил и, не сдержав эмоции, громко сказал несколько популярных русских слов, после которых вдруг наступила тишина. Все участники драки, застыли на своих местах, громко отдуваясь. Никто ничего не говорил и слышно было лишь тяжелое дыхание. Потом кто-то сообщил будничным голосом:
– Будет драться, это не французы.
– Конечно не французы, – подтвердил я. – Вы что не слышите, как мы говорим? Просто на нас надета французская уланская форма.
– Старик, зажги свечу, – попросил тот же спокойный голос.
– Где та свеча-то? Растоптали-то ножищами, ироды! – заныл хозяин. – Напасешься на вас свечей, если их ногами топтать будете!
– Не ругайся, старик, – утешил его все тот же человек, – зажги новую.
Уверенному в себе мягкому баритону хозяин перечить не решился, и опять повторилась та же процедура с печью, углями и свечой. Все ждали на своих метах, когда, наконец, появится свет. Я с интересом оглядел противников, Было их шестеро против нас двоих. Правда, последний шестой, или первый, что было бы правильнее, по сути, стоял в стороне и в драке не участвовал.
– Действительно, французские уланы, – с насмешкой, констатировал он, – а ругаются и дерутся, вполне по-русски. – И кем вы будете, господа уланы?
– Федор Васильевич! – вдруг, воскликнул юный корнет. – Вы меня не узнаете?
Тот внимательно осмотрел молодого офицера, и развел руками:
– Простите, сударь, не могу припомнить, мы с вами раньше встречались?
То, что «француз» узнал их начальника, успокоило драчунов больше чем наша русская речь. Они заметно расслабились и теперь смотрели на нас не столько насторожено, сколько с любопытством. Матильде, то, что Федор Васильевич ее не узнал, чрезвычайно понравилось. Она встала в нарочито залихватскую позу и подперла рукой бедро, спросила весело, даже с внутренним восторгом:
– И так не узнаете?
Федор Васильевич, смешливо развел руками. Я уже догадался, кто это и вполне его понимал. Откуда московскому генерал-губернатору было помнить всех молодых людей, которые знают его в лицо.
– Не узнаю, – нарочито виноватым голосом ответил он, – простите, сударь, старика, слаб зрением. Может быть, вы представитесь, тогда…
– Мне бы все-таки хотелось, что бы вы меня вспомнили, – ничуть не смущаясь, настаивала Матильда. – Может быть, теперь вспомните?
Она сняла уланку, шапку с четырехугольным верхом, украшенную металлической налобной бляхой и, встряхнув головой, разметала по плечам роскошный темный волосы.
– Баба! – почти с ужасом, прошептал кто-то из присутствующих.
Федор Васильевич смутился, сделал шаг вперед и застыл, всматриваясь в корнета с женской прической. Матильде так понравилось его искреннее удивление, что она звонко расхохоталась.
– Матильда Афанасьевна? – неуверенно, произнес он. – Неужели это вы?
Однако француженка так хохотала, что не смогла ответить. Ростопчин, какое-то время крепился, потом и сам рассыпался дробным смехом. Его тотчас подхватили оруженосцы. Не смеялись только мы со стариком-хозяином. Он был то ли в трауре по погибшей свече, то ли осуждал простоволосую бабу, я же не видел особого повода для веселья.
– Не узнал! Не узнал! – наконец смогла пересилить взрыв веселья Матильда.
– Голубушка, вот воистину явление, – заговорил Ростопчин, – как, неужели это вы? Какими судьбами? Бежите от французов?
– Вот еще! – задорно ответил корнет. – Ни от кого мы не бежим, просто ищем спокойное место переночевать. Хотели заехать к вам в Вороново, да вот Алексей Григорьевич отговорил, сказал, что там Наполеон!
– Ничего там теперь нет, – грустно сказал Ростопчин, – я сам сжег имение, чтобы ничего не досталось неприятелю. Вы ошиблись, молодой человек, – обратился он ко мне, – Наполеону там теперь нечего делать.
Теперь все посмотрели на меня. Мне пришлось поклониться, после чего интерес ко мне оказался исчерпан, и все внимание опять досталось Матильде. Ростопчин казался крайне заинтригованным ее внезапным появлением и начал расспросы. Когда рассказ дошел до смерти Пузырева, он перекрестился, выразил соболезнование и сказал о нем несколько теплых слов. Потом разговор перешел на военные действия. Оказалось, что после оставления Москвы Федор Васильевич большую часть времени провел в Красной Пахре, только позавчера с появлением регулярной французской армии, вынужден был оттуда уехать.
Мне Ростопчин как человек был любопытен, однако в тот момент больше хотелось просто лечь и нормально выспаться.
– Извините, мы помешали вам отдыхать, – сказал я, чувствуя, что разговоры никогда не кончатся – Завтра всем предстоит тяжелый день.
Намек был достаточно прозрачный, Ростопчин недовольно на меня взглянул и разрешил своим охранникам ложиться.
Они тут же разошлись по своим спальным местам. О часовом никто даже не вспомнил. Такое легкомыслие меня удивило. До французов рукой подать, сюда в любой момент мог заскочить вражеский кавалерийский разъезд, а генерал-губернатор, ведет себя так, будто приехал в гости к соседу помещику. Меня так и подмывало ему напомнить, что все-таки идет война и нужно быть осторожнее.
Ему же, судя по всем, было не до того. Он уже нежно взял Матильду за руку и подвел к лавке возле окна. Мне это совсем не понравилось. После того, что у нас с ней сегодня было, казалось, что у меня уже есть на нее какие-то права, однако протестовать и прерывать их разговор с генералом я не решился. Впрочем, говорили они о сущих пустяках, своих прошлых встречах, общих знакомых. Ростопчин явно не воспринимал молодую женщину, как равного себе собеседника и потчевал легкой болтовней и пошловатыми, на мой вкус, комплиментами.
Оставив их наслаждаться светским общением, я пошел со стариком устраивать на ночевку лошадей. Хозяйство у ворчливого деда, судя по обширным дворовым строениям, было не бедное. Мы отвели жеребцов в конюшню, где кроме хозяйских содержались лошади гостей. Старик мне помог обтереть, расседлать и задать корма уланским скакунам. На все это ушло около получаса.
Предположить, что за это время между Матильдой и Ростопчиным что-то произойдет, мог бы только очень влюбленный человек, подозревающий всех мужчин мира в стремлении отобрать у него бесценное сокровище. Я, само собой, таковым безумцем не был, и только ради ревнивого надзора за легкомысленной красоткой, вернуться в избу не спешил.
Пока занимались в конюшне, мы с хозяином успели поговорить обо всех текущих новостях, супостатах, свалившихся невесть откуда на наши головы, жадных до чужого добра казаках, наводнивших здешние леса, людской правде и кривде. Вообще-то, говорил старик, а я вежливо слушал. Наконец, мы завершили все необходимые дела, и пошли в избу. Дед нес наши уланские пики, я мушкетоны.
Снова пошел дождь. Хозяин начал ругать анафемскую погоду, но тут совсем недалеко отчетливо звякнул металл о металл, и он проглотил последние слова. Мы застыли на месте. Во время войны железом зря не бряцают!
– Опять нелегкая кого-то несет на мою голову, – прошептал он, слегка прижимаясь ко мне плечом.
Мы остановились, немного не доходя до избы, и обратились в слух. Однако, кроме шума дождя ничего слышно не было.
– Может, померещилось? – тихо спросил хозяин, – Пошли в избу!
– Подождем, – прошептал я, на всякий случай, снимая с плеча мушкетон.
Для тех, кто забыл особенности стрелкового оружия начала девятнадцатого века, напомню: мушкетон, это особый род короткоствольных ружей кавалерии, у которых дуло шире ствола, отчего заряд из нескольких пуль, при выстреле, расходится в разные стороны. Именно мушкетонами был вооружен «наш» второй уланский полк, в отличие от первого, им были положены карабины.
С минуту ничего не происходило. Мне это говорило только об одном, поблизости таится кто-то не менее осторожный, чем мы: ждет, не услышал ли кто-нибудь его или, что еще хуже, их. Дед опять хотел что-то сказать, я это почувствовал и сжал свободной рукой его плечо. Причем сделал это вовремя. За воротами раздались чавкающие звуки лошадиных копыт по грязи. Потом кто-то негромко сказал:
– Regarde, il y a une izba par la.
– Чего он говорит? – в самое ухо, спросил меня старик.
– Говорит, что видит впереди избу, – перевел я.
– Француз? – задышав мне в самое лицо.
– Не знаю, – ответил я, осторожно, без щелчка, взводя курок, – может быть наш офицер.
– Здесь они, я точно знаю, – сказал другой человек по-русски.
– Qu 'est-ce qu 'il a dit? – первый голос спросил у кого-то еще, что сказал русский.
Сомнений что это французы у меня, не осталось. Наши дворяне худо-бедно родной язык понимали.
– Il a dit qu'ils sont ici, – перевел новый участник разговора слова предателя.
Я всунул старику в руки мешающий мне второй мушкетон и приготовился к бою. Французы столпились перед воротами и переговаривались так тихо, что понять слов было невозможно. Стрелять в темноту я не решался, заряд мог пропасть даром, а их у меня было всего два. К тому же понять, сколько нападающих я пока не мог, единственно, в чем был уверен, что их больше трех.
Время шло, напряжение нарастало. Старик начал пятиться, чтобы оказаться у меня за спиной. Я его, задержал и поставил рядом. Наконец французы на что-то решились, и командир приказал начинать «Allez-y!» – он сказал, чуть громче, чем, следовало. Видимо сам боялся предстоящего дела.
По промокшей земле зачавкало сразу несколько ног. Я прицелился в сторону ворот и спустил курок. Сухо щелкнули кремни, и двор озарился короткой вспышкой выстрела, Сосчитать нападавших я не успел, увидел только несколько силуэтов. Разрядив ружье, я тотчас бросил его наземь, выхватил у хозяина второй мушкетон и выстрелил снова, В ответ прогремело несколько пистолетных выстрелов, и на дороге раздались крики.
– Embuscade! Reculez! – закричал командир, предупреждая о засаде и командуя отступление.
В это момент с треском распахнулась дверь избы. Опять раздались два пистолетных выстрела, Стреляли теперь с нашей стороны, но кажется, напрасно. Французы уже оказались в седлах и ускакали. Вслед им ростопчинская охрана сделала еще несколько выстрелов.
– Что случилось? Кто стрелял? – спросил голос Ростопчина.
– На нас напали французы, – ответил я, – и навел их кто-то свой.
– Не может этого быть, – сердито сказал имперский граф, – русский человек не способен на предательство!
Я не стал возражать, поднял с земли брошенный мушкетон и пошел осматривать место сражения.
– Ваше сиятельство, тут лежит человек! – крикнул один из охранников.
– Принесите огня, – приказал Ростопчин.
– Лучше прикажите седлать лошадей, – сказал я, – думаю скоро французы вернутся с подкреплением.
– Мушнуков, вели приготовить лошадей, – хладнокровно распорядился Ростопчин и сердито добавил. – Долго мне ждать огня?!
Принесли факелы. В открытых воротах лежал молодой парень в форме драгуна. Его красивая каска с вмятиной от пули валялась рядом с телом. Я присел рядом с ним на корточки и прощупал у него пульс, он был жив. Скорее всего, моя пуля его только контузила. Ран на теле видно не было. В нескольких шагах от драгуна, уже на дороге, лежал еще одни человек, в русской крестьянской одежде.
– И этот живой, ваше сиятельство, – доложил один из сопровождающих графу, – его саблей посекли!
Мы подошли к наводчику, и я присвистнул от удивления. Это был никто иной, как мой давешний «приятель» Иван. Французы видимо решили, что он их специально заманил на засаду, и ударили саблей, разрубив ключицу. Раны под одеждой видно не было, но вся грудь была к крови, Мужик пытался встать, и жалостно поднимал вверх лицо с козлиной бородкой. Факел его слепил и нас он не видел, но, услышав русскую речь, взмолился:
– Помогите, люди добрые, убили меня супостаты! Не дайте без покаяния погибнуть православному!
– Помогите ему, – приказал Ростопчин.
– Стойте! – вмешался я. – Этот человек предатель!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38