Но если какой-нибудь богатый предприниматель застрелит в нашем бальном зале свою любовницу, гости тут же начнут возвращаться. Убийство, особенно такого знаменитого человека, как Мун, просто полезно для бизнеса. Я это знаю, и совет директоров это тоже знает, хотя все они будут вопить и заламывать руки. На публике мы сожалеем об этом, а про себя знаем – это все равно что пригласить в наш вечерний клуб Джуди Гарленд или Денни Кея. Отличная идея для бизнеса.
– Все это сильно попахивает цинизмом, – заметила Элисон. Она и впрямь была шокирована.
– А что может сделать отель, чтобы защитить Муна? – спросил Джон.
Шамбрэн пожал плечами:
– Не так много. Отель уже запружен копами. А так как он не пускает их к себе в апартаменты, они слоняются по холлам, ездят на лифтах, обтирают мебель в вестибюле. Он прикрыт, словно тентом, при этом бьет себя в грудь и повсюду кричит, что ничего не боится. Но вот сегодня он пытался устроить для своих друзей ленч в гриль-баре. И нам потребуются копы, чтобы не допустить там толпы.
– Перед вашим приходом, мистер Уиллс, я интересовалась у мистера Шамбрэна, как мне вести себя с прессой, – сказала Элисон.
– Мое дорогое дитя, – отозвался Шамбрэн, – насколько я помню, в бальном зале сегодня вечером будет показ мод, а в кристальной комнате – прием тунисского посла. Завтра у нас ленч Лиги женщин-избирательниц, а во вторник пожилая миссис Хевен из пентхауса «L» дает прием, на котором собирается объявить, что жертвует участок земли под собачье кладбище. И все это дела для отдела связей с общественностью, Элисон.
– Вы же знаете, что я спрашиваю о Муне, – возразила она.
– О Муне? Ах да, это о том писателе, который устраивает дорогой прием по случаю своего дня рождения вечером в субботу? Что ж, мистер Амато может сообщить вам для прессы массу интересных вещей. Но вы ведь говорили с Муном вчера, не так ли?
– Да, я говорила с ним, – подтвердила Элисон так резко, что Джон с удивлением посмотрел на нее. – Но вы прекрасно знаете, что меня интересует, мистер Шамбрэн. Мой офис заполнен репортерами, которые выспрашивают, что произошло и что еще может случиться.
– Мы ничего не можем сказать о смерти мисс Прим, кроме пустых слов. Мы не можем сделать никакого заявления об угрозе Муну. Это все компетенция окружного прокурора и полиции. Никаких заявлений, Элисон. – Шамбрэн сардонически улыбнулся. – Вот я сомневаюсь, появится ли здесь хор из «Метрополитен-опера» вечером в субботу только для того, чтобы спеть «С днем рождения»? Хотите поставить доллар против моих двух? Я готов держать пари.
– Мне нет дела до того, какой он подлец, но мне не кажется забавным шутить насчет того, какие у него шансы остаться в живых, – обрезала Элисон.
– Вы должны выработать в себе черствость, если хотите остаться в этом бизнесе, дорогая, – произнес Шамбрэн, по отечески глядя на нее, однако оставаясь совершенно серьезным. – Это часть нашего образа жизни – шутить над всем. Проявление эмоций – это проявление слабости. Мне тоже трудно отделаться от переживаний. Я никогда не знал эту мисс Прим, но мне очень жаль ее. Вы читали, что там раскопали в «Ньюс»?
Элисон кивнула:
– У нее не было никаких шансов. Отец погиб, мать сбежала, очевидно, не было и нормального образования. Она только и могла жить тем, что показывать свое тело на сцене, а после каждого выступления отдаваться любому Джону с Бродвея, который ждал ее у служебного входа. Может, она решила, что если уж отдаваться, то уж лучше за деньги? Талантливое тело, но разум – как у маленькой сентиментальной восьмилетней девочки, так сказал про нее Мун. Однако я знаю Муна, Элисон, и думаю, что вы тоже знаете, судя по вашей реакции. Как вы считаете, что он проделывал с той девушкой? К каким мерзостям ее принуждал? Что бы там ни было, но она возненавидела его, хотела от него освободиться, поэтому и взяла десять тысяч долларов от таинственного благодетеля, решив убить Муна. Не могла больше его выносить. Но в конце у нее не хватило решимости. Слабая девочка, скажете вы, истеричная, выведенная из себя. Но человечная и беспомощная. Я не знал ее, но готов был бы ей помочь, не окажись это уже слишком поздно. А Мун? – На мгновение Шамбрэн сжал губы. – Он лишен этого. Вся его жизнь была построена на том, что он получал удовольствие, уничтожая людей, безжалостно их калеча. Среди них был и французский дипломат, и, возможно, та британская актриса, и несчастный, оклеветанный им армейский офицер по имени Макайвор… Это только те, о которых мы знаем. А сколько их было еще за пятьдесят лет его садизма? Так неужели, вы думаете, меня беспокоит, что случится с таким человеком? И если я шучу над тем, будут ли петь «С днем рождения» на его приеме, то это только для того, чтобы прикрыть тот факт, что я втайне надеюсь – все-таки найдется человек, который его выпотрошит.
– Хорошо бы! – неожиданно услышал Джон свои собственные слова.
– Ну вы и люди! – отреагировала Элисон. Шамбрэн усмехнулся:
– Сказал пацифист прежде, чем водородная бомба упала на его курятник. Пусть Мун тревожится, пусть потеет, а если умрет, мы не станем приносить ему цветы. И я не шучу. А теперь, мисс Барнуэлл, забирайте отсюда мистера Уиллса и покажите ему, как мы работаем здесь, в «самом веселом месте Нью-Йорка для богатых».
* * *
Офис Элисон находился в трехкомнатном помещении немного дальше по коридору от кабинета Шамбрэна.
– Первое, что мы сделаем, Джонни, – это закажем столик в гриль-баре на ленч. Я не хочу пропустить первого появления мистера Муна на людях, а вы?
Джон покачал головой. Он оцепенел и соображал так же мало, как птичка, загипнотизированная змеей. Рано или поздно ему все равно придется встретиться с Муном лицом к лицу.
Элисон не лгала, когда сказала, что ее офис забит репортерами. В ее кабинет им пришлось пробиваться через толпу мужчин и женщин, жаждущих получить новости.
– Я бы спустила их всех на мистера Шамбрэна, – сказала Элисон, закрывая дверь. – Вот пусть и покажет без всяких уверток, как с ними обращаться. Присаживайтесь, Джонни. – Она взяла трубку телефона, стоящего на письменном столе. – Джейн? Дайте мне мистера Кардозу из гриль-бара. – И, взглянув на Джона, улыбнулась. – Сейчас посмотрим, помнит ли он мои женские чары лучше, чем вы? Это старший официант в гриль-баре. Доброе утро, мистер Кардоза. Это Элисон Барнуэлл. – Прикрыв микрофон рукой, она шепнула:
– Я не забыта! А вот теперь такая просьба, мистер Кардоза, мне нужен столик на двоих сегодня, во время ленча… Да, я знаю, что все занято. Почему вы считаете, что я рискую своей фигурой, поедая ваши замечательные блюда? Нет, это не распоряжение мистера Шамбрэна. Это моя личная просьба, дорогой мистер Кардоза. Конечно, если надо, мы повисим хоть на люстре. Благодарю вас, мистер Кардоза. – Элисон положила трубку. – Дело сделано. Он мне пообещал. Выходит, я еще на что-то гожусь.
– Вы очень красивая женщина, – заметил Джон.
– Как вы быстры на похвалу, Джонни! Может, вы сказали это просто так, но сами видите, я еще вчера вас заметила, а это означает, что я не хочу, чтобы обо мне забыли. А что на самом деле, Джонни, я могу сделать для вас как директор отдела по связям с общественностью в этом обитом бархатом аквариуме?
– Я сам не очень-то знаю, – ответил он, избегая ее прямого взгляда.
– Не представляю себе, какие толковые вопросы мог бы задать. Но если похожу с вами день-другой и посмотрю, как все работает, может, тогда буду знать, что спросить.
– Походить со мной? А не возражаете, если я коснусь личных дел, Джонни?
– Конечно нет, – с удивлением ответил он.
– Но у меня противный склад ума и цепкая память, Джонни, – заметила она, перестав улыбаться.
– Я готов на все.
– Я не хочу сказать, что это так уж страшно, – предупредила Элисон.
– Смотрите, Джонни, я выкладываю все свои карты на стол, потому что хочу, чтобы вы сделали то же самое для меня. Я вышла замуж за лучшего парня из всех, которые только могут быть на свете. Он погиб во время испытания атомной бомбы в Неваде. Какое-то время я просто не хотела жить. Мне нравилось быть замужем. Нравилось, что меня любили. Я знала, что не полюблю больше никого, а если и выйду снова замуж, то это будет совсем не то. Но наконец я нашла в себе силы и пошла работать. У меня не было никакой определенной профессии, но, к счастью, я получила хорошее образование. Попыталась стать репортером. Но очевидно, я слишком хорошо воспитана для этого. Работала по связям с общественностью в круизных компаниях, вот как и вы, полагаю, у модельера, в кинокомпании, наконец здесь. А вот теперь мне пригодилась моя противная память. Противная, потому что я помню странные вещи. Как только я увидела вас вчера, я вспомнила то, о чем следовало бы забыть.
– О?
– Передо мной встала картина – молодой человек, выходящий из отдела личного состава международного аэропорта. Отец этого молодого человека был специалистом по бомбам. Наверное, это произошло по ассоциации с бомбами. И я вспомнила историю о несчастном человеке, который лишил себя жизни после столкновения с Обри Муном.
У Джона вырвался вздох.
– Так вы знаете, кто я, – медленно проговорил он.
– Да, знаю, Джонни. – Она ласково улыбнулась. – Мне показалось, что я должна сказать вам это, раз уж мы несколько дней проведем вместе. А вы должны знать, что, когда мистер Шамбрэн там, в своем офисе, вспомнил о вашем отце, вы стали бледным как лист бумаги. Мистер Шамбрэн ничего не заметил. Он был слишком зачарован звучанием своих же собственных слов.
– Вы не сказали ему о том, что узнали?
– Почему я должна это говорить? Насколько я помню, вы законно изменили свою фамилию. Напоминать людям, что вы были когда-то Джоном Макайвором, – это означало бы доставить вам неприятность, не так ли?
– И большую неприятность.
– Меня только одно тревожит, Джонни. Когда вы приехали сюда, чтобы ознакомиться с гостиничным бизнесом, вы знали, что Обри Мун живет здесь?
– Знал.
– А он узнает вас, если увидит?
– Не знаю.
– Вы можете рассчитывать только на одно. Мистер Шамбрэн не выставит вас отсюда, даже если Мун этого потребует. Джонни?
– Да?
– Джонни, снова моя противная настырность. Вы здесь на самом деле для того, чтобы ознакомиться с гостиничным бизнесом, или хотите что-то сделать с Муном?
У него пересохло во рту. Однако притворяться перед ней было уже поздно. Она сумела обо всем догадаться.
– Это все ваш противный склад ума, вы так настойчивы, – ответил он, стараясь улыбнуться.
Элисон немного помолчала, потом тихо спросила:
– Не дадите ли мне возможность понять вашу позицию во всем этом деле?
Джон сидел и смотрел на свои собственные руки. Красивые руки, как сказала та девушка, Стюарт, прошлым вечером. Почти наверняка эта Стюарт тоже знала, кто он такой на самом деле. «Не имеет значения, что я не знала вас со времен Адама».
Он глянул на Элисон и ощутил странную боль в горле. Точно такая же боль появлялась у него в детстве, когда он чего-то боялся. И вдруг по какой-то непонятной причине Джон ощутил непреодолимую потребность рассказать ей во всех подробностях всю эту историю. С того дня, как погиб отец, он никому ее не рассказывал. Делиться ею с матерью было слишком болезненно. Никому в течение всех двенадцати лет он не говорил о том глубоком чувстве горя, которое постигло его после самоубийства отца. Да у него, по существу, и не было отца. Сначала война, а потом преследование Муна превратили отца в лишенного надежд, подавленного, совсем чужого ему человека. И не было никого, с кем Джон мог бы поделиться своим горем. Не было никого, кто поддержал бы его, когда рушились его представления о морали. Никто не хотел пробудить его от тревожного сна, заполненного мечтами о мести Муну. И все это кипело в нем сейчас, когда он смотрел во встревоженные голубые глаза Элисон.
Джон облизал губы и сказал:
– Я приехал сюда почти уверенный, что должен убить его. И потом выложил всю эту грустную историю – сагу об отце, жизнь которого была омрачена садистской ненавистью Муна. Рассказал и о том, как медленно угасала его мать, о своих невыносимых терзаниях. Элисон ни разу его не прервала. Он видел на ее лице сочувствие или, по крайней мере, жалость.
– Все это трудно понять сразу, – закончил Джон. – Но если бы я стоял с ним рядом на перроне станции метро, то столкнул бы его на пути и не почувствовал бы за собою особой вины. Я давно был готов пойти охотиться на него, но тут произошел случай, который подтолкнул меня. Пять недель назад я получил письмо.
– Письмо? – Это был первый вопрос, который задала Элисон.
– Там, наверху, в моей комнате, лежит точная копия того письма, которое нашли в сумочке у Памелы Прим. Только адресовано оно мне.
– Джонни!
– Деньги лежали в «Уолтхем траст». Я… я не брал их. Мне казалось, что я цивилизованный человек, который не может убить другого человека, даже если ненавидит его. Но я все время помнил об этих деньгах. Наконец… наконец я пошел и забрал их. Купил кое-какую одежду. Связался с Тони Вэйлом в Лондоне и попросил написать рекомендательное письмо к Шамбрэну. Я думал… сам не знаю, что я думал. Мне просто хотелось разведать обстановку. Я не хотел делать ничего особенного. Но… купил пистолет. И вот когда все было улажено и осталось всего несколько дней, происходит это самоубийство Памелы Прим. Кто-то очень сильно разъяренный хотел положить конец карьере Муна как раз на праздновании его семидесятипятилетнего юбилея в субботу. Он рассчитывал, что это может сделать мисс Прим. Думал также, что и я тоже смогу это сделать. Просто хотел иметь запасную тетиву для своего лука. И этот кто-то все знает обо мне, так же как и о той мисс Прим. Он, наверное, сумасшедший, если собирался выполнить свою угрозу – обещал мне, что я не переживу той субботы, если заберу деньги, но ничего не сделаю.
– И вот вы на минутку сошли с рельсов, – констатировала Элисон деловым тоном. – Взяли деньги, истратили часть из них и ничего не сделали за это. Поэтому вам надо пойти в полицию, отдать им письмо и сотрудничать с ними в поисках того ненормального безумца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22