Обыкновенно в этот час улицы были пусты, разве какие-нибудь редкие отважные мошенники решались вступать в конкуренцию с королевским корпусом. Но в этот вечер со всех сторон группы горожан под покровом темноты стекались к одному месту. Все хранили глубочайшее молчание. Они шли поспешно, останавливаясь время от времени, чтобы прислушаться, потом снова продолжали путь, не оборачивая головы и тщательно скрывая лица под капюшонами своих широких плащей.
Все шли вверх по набережной Таго.
По мере того, как ночные путники приближались к предместью Алькантара, число их увеличивалось, и вскоре образовалась настоящая процессия. Но чем больше людей появлялось на улицах, тем больше они, казалось, принимали предосторожностей. На перекрестках, встречаясь, два человека сначала проходили один мимо другого, не говоря ни слова, но потом окольными путями соединялись и вместе продолжали свой путь.
Последним домом предместья было длинное и низкое здание, выстроенное из камня и служившее прежде манежем. В описываемое нами время этот манеж был снят Мигуэлем Озорио, который занимался продажей французских вин придворным. Последние, действительно, поневоле должны были проходить мимо его дома каждый раз, когда отправлялись в увеселительный дворец Алькантара, обычную резиденцию Альфонса VI, и всякий раз, когда это случалось, трактирщик мог рассчитывать на наживу. Поэтому Мигуэль, по крайней мере по наружности, был преданным слугой Конти и всех близких к особе короля. Он говорил, что никогда еще Португалия не видела такого славного царствования.
Несмотря на это, Мигуэль вовсе не отказывался продавать свое вино и недовольным. Напротив, временами, когда он был уверен, что ни один дон или лакей дона не слышит его, он вдруг изменял манеры и говорил очень трогательные вещи про печальное положение лиссабонцев. Он тогда выставлял Конти нищим выскочкой, к которому его кружева и бархат шли так же, как корове седло; называл Конти гангреной Португалии, и день, когда страна от него избавится, должен считаться самым счастливым ее днем.
Если Мигуэль вдруг прекращал свои вольнодумные речи, то это служило верным признаком, что он издали почуял шляпу с пером или вышитый камзол. Чтобы быть справедливыми, мы должны сказать, что никогда ни один трактирщик в мире не имел такого тонкого чутья.
Перед домом Мигуэля собравшиеся вместе несколько человек останавливались, дотрагивались до руки хозяина, сидевшего на пороге, говорили шепотом какое-то слово и проходили. Следующие делали то же самое, и вскоре громадная общая зала была набита битком.
В то же самое время в одной из опустевших улиц нижнего города один человек ходил взад и вперед, точно заблудился в мрачном лабиринте, называвшемся дворянским кварталом, по причине отсутствия лавок и большому количеству отелей. Сзади него, на некотором расстоянии, другой человек тщательно отслеживал его движения. Когда первый останавливался, второй делал то же самое, когда первый поворачивал назад, второй спешил спрятаться в какие-нибудь ворота и пропускал незнакомца, чтобы затем снова начать следовать за ним.
«Темно, точно в пропасти, — думал первый. — С тех пор, как я десять лет тому назад, еще ребенком оставил Лиссабон, все изменилось, я не узнаю дорогу. Хоть бы мошенник какой-нибудь в обмен на мой кошелек взялся указать мне путь».
«Мой юный друг, — думал другой, — вы напрасно кидаетесь то туда, то сюда, я поклялся себе, что вы будете мне стоить четыреста пистолей, а я изменяю только тем клятвам, которые даю другим».
До сих пор суконщик Симон, которого читатель, вероятно, уже узнал из слов Асканио Макароне, не обращал внимания на присутствие последнего, но повернувшись неожиданно, он вдруг очутился нос к носу с падуанцем.
— Скажите, это дорога в таверну Алькантара? — спросил он.
— Я иду туда, — ответил Макароне, изменив голос.
— В таком случае, если вам угодно, кавалер, пойдемте вместе.
— Очень рад, кавалер, так как я убежден, что вы дворянин. Я тоже, а вежливость требует не отказывать дворянам друг другу во взаимных услугах.
— Я держусь того же мнения.
Симон произнес эти слова очень сухо и, надвинув капюшон на лицо, ускорил шаги. Макароне тоже зашагал быстрее.
Падуанец был человеком между тридцатью пятью и сорока годами, высокий и худой, но хорошо сложенный. Его мускулистое тело заставляло думать, что природа создала его, дабы он стал акробатом. Он шел театральной походкой, кутаясь в свой плащ и часто прикладывая руку к эфесу шпаги.
Симон был мал ростом, как почти все португальцы, но его легкая, упругая походка и ширина плеч доказывали, что маленький рост в нем не есть признак слабости.
Время от времени падуанец поглядывал на него. Он уже стал было прикидывать, сколько Конти заплатит за хороший удар ножом, направленный куда следует, в этого дерзкого незнакомца, но, заметив у Симона хорошую рапиру, он успокоился.
— К чему убивать его? — говорил себе Макароне. — Он не узнал меня. Если он войдет в таверну, то я войду вместе с ним; если его не пустят, я пойду за ним до самого его жилища, а определив дом проживания, нетрудно узнать и имя человека.
Тем временем они подошли к окраине предместья, таверна Алькантара была перед ними. Она имела мрачный вид, ни в одном окне не было огня. Хозяин, Мигуэль Озорио, по-прежнему сидел на пороге, куря сигаретку, с обычной невозмутимостью португальцев.
— Вот, — сказал падуанец, указывая на таверну. — Вы войдете?
— Да.
— Вы, значит, знаете пароль?
— Нет, а вы?
— О! Я не нуждаюсь в пароле. Вы сейчас увидите. Мигуэль, мошенник! Что у тебя ныне в большой зале?
— Мошенник? — вскричал Мигуэль, не подавая вида, что он узнал голос Макароне. — Кто осмеливается назвать негодяем придворного трактирщика? Держу пари, что это какой-нибудь купец из верхнего города! Убирайся, мужик, я принимаю только дворян!
— Отлично, отлично, Мигуэль, и так как к тебе пожаловали именно дворяне, то ты приготовишь нам ужин в большой зале. Иди!
Сказав это, Макароне схватил Озорио за плечи, развернув, оттолкнул и зашагал по коридору. Но в ту минуту, когда он хотел переступить порог залы, сильная рука схватила его и, в свою очередь, заставила сделать точно такой же разворот, только толчок был гораздо сильнее, так что Макароне отлетел в другой конец коридора.
— До свидания, кавалер Асканио Макароне дель Аквамонда, — прозвучал насмешливый голос суконщика. — Подождите меня здесь, если вам угодно, дверь на улицу я запер, сейчас закрою и дверь в залу.
Симон действительно вошел в залу и запер за собой дверь.
Макароне поднялся совершенно разбитый, он по очереди ощупал все свои члены, чтобы убедиться, не сломано ли что-нибудь.
— Он меня узнал! — проворчал падуанец. — Слава Богу, что мне не пришло в голову напасть на этого сумасшедшего. У него геркулесовская сила, и впредь я постараюсь следить за ним на приличном расстоянии. А пока посмотрим, правду ли он сказал про двери.
Асканио попробовал отворить наружную дверь, она была заперта. Что касается двери в залу, то он не осмелился даже дотронуться до ее ручки, но, осторожно подойдя к ней, приложил ухо к замочной скважине, желая послушать разговор в зале. Но напрасно, из зала доносился только сильный шум происходивший от множества голосов, разговаривающих меж собой.
«Какая досада! — думал Асканио. — Не будь эта проклятая дверь заперта, я взял бы у Мигуэля лошадь, и через час все эти господа, включая и моего молодчика, были бы в дворцовой тюрьме».
К счастью для граждан Лиссабона, Симону еще раньше пришла в голову та же мысль, и тяжелый ключ от входной двери лежал у него в кармане.
В ту минуту, как Симон вошел в залу, где собрались все цехи Лиссабона, разговор был так оживлен, что никто не обратил внимания на вошедшего. Он пробрался через толпу и уселся в первом ряду против стола, за которым сидел один Гаспар Орта-Ваз, старшина цеха бочаров и президент собрания.
Собрание было, как мы уже сказали, очень многочисленным. Старшины различных цехов сидели в первом ряду вокруг председателя. За ними расположились хозяева больших мастерских, а сзади них мелкие торговцы и мастеровые. Симон, по неведению, уселся между старшинами и перекинул свой плащ на руку. Он не походил по костюму на дворянина, но был одет как зажиточный горожанин. На нем был толстый суконный кафтан, на груди висела толстая золотая цепь.
Оглядевшись вокруг и увидев длинные седые бороды, Симон хотел перейти на задние ряды, но было уже поздно. Дорога, которую он пробил себе, сильно работая локтями, уже заполнилась людьми, шум начал мало-помалу стихать, поэтому он остался на месте, только надвинул шляпу на глаза.
— Дети мои! — громко призывал президент Гаспар, которому забыли дать колокольчик. — Дети, выслушайте старшин!
— Смерть придворным слугам! — отзывались хором мастеровые и мелкие торговцы. — Смерть сыну мясника!
— Конечно, кончено, но помолчите немного, — уговаривал несчастный Орта-Ваз. — Я совсем охрип, и если так будет продолжаться, я не смогу больше говорить.
Симон слушал и качал головой.
«Неужели я должен рассчитывать на этих болтливых детей и бессильных стариков, — спрашивал он себя, — для исполнения обязанности, которую покойный отец завещал мне на смертном одре? Впрочем, у меня нет выбора, подожду. Да будет на все воля Божия!»
— Друзья мои и сограждане, — начал снова Орта-Ваз, поймав на лету минуту затишья в зале, — всем известно, что в праздник Святого Антуана, патрона нашего города, мне минуло семьдесят три года. Вот уже одиннадцать лет и семь месяцев как я имею честь быть старшиной цеха бочаров. Это что-нибудь да значит, дети мои, когда человек может сказать, как я: я имею то-то и то-то, и кроме того я могу проживать в день пять дукатов, поэтому я имею право…
— Что же это такое! — раздался вдруг хор раздраженных голосов, — неужели нас хотят лишить слова, потому что мы бедны?
— Или нас призвали сюда для того, чтобы заменить тиранию шпаги тиранией кошелька.
— Клянусь святым Мартыном!
— Клянусь святым Рафаэлем! Вы старый безумец, Гаспар Орта-Ваз, несмотря на ваш лысый череп и на ваши пять дукатов, которые вы можете проживать каждый день!
Старый бочар поднялся, несколько раз ударил в ладоши, требуя тишины, вероятно для того, чтобы взять назад или объяснить свои слова. Но все было напрасно, волнение вместо того, чтобы уменьшаться нарастало, и скоро измученный старик бессильно опустился в кресло.
Только тогда все замолчали, и один из старшин подошел к старику, вероятно, чтобы заменить его.
— Дайте говорить Балтазару! — раздался тем временем громовой голос из последних рядов толпы. — Балтазар выведет вас из затруднения.
— Кто этот Балтазар? — спросил президент.
— Это — Балтазар! — отвечал тот же голос.
— Отлично сказано! Браво! — раздалось со всех сторон.
Громкий взрыв смеха потряс стены залы.
Справедливо говорят, что нет ничего легче, как заставить всякое общественное собрание перейти от ярости к веселью и наоборот.
— Подойти сюда и говори, — сказал президент.
В ту же минуту в толпе началось сильное движение, и к столу президента подошел гигант, тесня все на своем пути.
— Вот, — сказал он, становясь на эстраду, — вот вам и Балтазар!
— Браво, Балтазар! — раздалось со всех сторон.
— Что же касается того, что я имею вам сказать, — продолжал великан, — то это не длинно и не хитро. Сейчас говорили о Конти, о сыне мясника, как его называли. Это правда, потому что я сам мясник и служил у его отца, который умер от горя, видя что сыновья не хотят заниматься его ремеслом… Славным ремеслом, дети мои!
— К делу, — сказал президент.
— Хорошо. Дело идет о том, чтобы убить кого-то, не так ли? И я нахожу, что это отлично придумано; Конти негодяй, но король — сумасшедший. После Конти будет другой фаворит.
— Он прав! — раздалось несколько голосов.
— Мы убьем и этого другого, — продолжал Балтазар, — но после него будет третий, и так без конца. Самое простое, было бы убить короля.
В зале вдруг водворилось гробовое молчание.
— Негодяй! — вскричал Симон, соскочив со своего места, — как ты смеешь говорить об убийстве короля!
— Почему же нет? — спокойно спросил Балтазар.
— Клянусь именем Суза! Это слово будет твоим последним словом! — с негодованием вскричал молодой человек.
И он бросился на гиганта, потрясая шпагой.
— Измена! Измена! — закричали со всех сторон. — Это придворный шпион! Смерть ему, смерть!
Симон в одно мгновение был окружен и обезоружен.
— Он клялся именем Суза, — говорили самые возбужденные, — это вероятно, лакей графа Кастальмелора, приехавшего вчера днем в Лиссабон, этого красавца, первый визит которого был к Конти.
— Это ложь, — попытался возразить Симон, — граф Кастальмелор благородный португалец, который ненавидит и презирает Конти так же, как и вы…
Но на собрании было много поставщиков Конти, так как иной купец очень спокойно может утром давать примеривать сапоги тому, чьей головы он будет требовать вечером, и некоторые из этих людей видели Луи Васконселлос-Суза, графа Кастельмелора утром у фаворита, о чем они не преминули засвидетельствовать. Это обстоятельство еще более увеличило опасность, угрожавшую Симону; его смерть была, казалось, предрешена.
— Дело мастера боится, — сказал один подмастерье, — поэтому роль исполнителя приговора по праву принадлежит Балтазару.
Старшины потеряли всякую власть над раздраженными людьми. Да и, кроме того, весьма сомнительно, чтобы они очень сильно желали спасти человека, который на другой день мог предать их головы во власть палача, поэтому они оставались пассивными зрителями этой сцены. А большинство с восторгом приняли предложение подмастерья.
Балтазар был героем дня и, сам того не добиваясь, приобрел еще большую популярность. Симона притащили к мяснику, и подмастерье, подав ему шпагу несчастного молодого человека, сделал призывный жест.
Мясник понял жест и вторично произнес свое равнодушное: почему же нет?! Затем, схватив шпагу, осмотрел лезвие, кивнул в знак того, что инструмент кажется ему пригодным, и встал в удобную для своего дела позу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32