Никто из них н
е опустился и не обеднел настолько, чтобы уж не иметь ни кольца на пальце,
ни носового платочка в кармане, заменявшего родословную. И они сходились
вкруг пуншевой чаши, которую Орландо почитала долгом своим щедро наполн
ять, и сколько тут рассказывалось волнующих историй, сколько делалось за
бавных наблюдений! Ведь невозможно отрицать, что, когда собираются женщи
ны, Ц но тсс! Ц они всегда следят, чтоб были заперты двери и ни единое сло
вцо не угодило в печать. У них одно желание, Ц но снова тсс! Ц не мужские л
и там шаги на лестнице? У них одно желание, хотели мы сказать, когда вошедш
ий господин буквально вырвал у нас слово изо рта. Женщины не имеют желани
й, говорит этот господин, входя в гостиную Нелл, одно сплошное кривлянье. Б
ез желаний (она обслужила его, и он удалился) их разговор ни для кого не мож
ет представлять интереса. «Общеизвестно, Ц заявляет мистер С.У., Ц что н
е возбуждаемые противоположным полом женщины не знают, о чем друг с друг
ом разговаривать. Когда они одни, они не разговаривают, они царапаются». А
если разговаривать они не могут, и невозможно царапаться без передышки,
и общеизвестно (мистер Т. Р. это доказал), «что женщины не способны ни на как
ую привязанность к представительницам своего же пола и питают друг к дру
гу глубокую неприязнь», Ц нам остается гадать, что же делают женщины, ког
да сходятся вместе?
Поскольку данный вопрос не из тех, какие могут занять умного мужчину, дав
айте-ка, пользуясь непринадлежностью всех историков и биографов ни к ка
кому полу, мы его и опустим, лишь сообщив, что Орландо наслаждалась женски
м обществом, и предоставя джентльменам доказывать, раз уж им так хочется,
что это невозможно.
Но давать точный и полный отчет о жизни Орландо этой поры становится все
трудней. Ощупью пробираясь по плохо освещенным, плохо мощенным, затхлым
задворкам тогдашней Джерард-стрит и Друри-лейн, мы то ловим быстрый пром
ельк Орландо, то снова теряем из виду. Задача опознавания осложняется ещ
е и тем, что ей тогда, кажется, нравилось то и дело, переодеваясь, менять сво
й облик. И в современных мемуарах она часто выступает как лорд такой-то, к
оторый на самом деле был ее кузеном; ему приписывали ее щедрость, и его наз
ывали автором написанных ею поэм. Выступать в этих разных ролях ей, очеви
дно, не стоило большого труда, ибо пол ее менялся куда чаще, чем даже могут
вообразить те, кто никогда подобным образом не переодевался; без всякого
сомнения, она собирала и двойной урожай, жизненные удовольствия умножал
ись, опыт разнообразился. То в бриджах Ц сама прямота и честь, Ц то сама о
больстительность в юбках, она равно у обоих полов пользовалась успехом. 7
в.
Мы могли бы бегло очертить, как проводила она утро в неопределенного пол
а китайском кимоно, среди своих книг; далее принимала нескольких посетит
елей (а у нее их были сотни) в том же платье; потом прогуливалась по саду, под
резала орешник Ц тут шли в ход коротенькие бриджи; потом переодевалась
в цветастую тафту Ц наряд в самый раз для того, чтобы отправиться в Ричмо
нд и получить предложение руки и сердца от какого-нибудь знатного вельм
ожи; а там Ц обратно в город, облачиться в гороховый сюртук, как у стряпче
го, и понаведаться в конторах, как продвигаются ее дела, потому что состоя
ние ее час от часу таяло, а процессы были ничуть не ближе к завершению, неж
ели сто лет назад; и вот наконец наступала ночь, и чаще всего Ц благородны
й вельможа с головы до пят Ц она бродила по улицам в поисках приключений.

Возвращаясь после своих вылазок Ц каких только о них не рассказывалось
историй, например, что она дралась на дуэли, служила капитаном на судне ег
о величества, голышом, под взглядами изумленной публики, танцевала на ба
лконе, бежала с некой дамой в Нидерланды, куда за ними последовал и дамин м
уж (вопрос о том, правдивы эти истории или нет, мы здесь не будем рассматри
вать), Ц так вот, возвращаясь после каких-то там своих занятий, она иногда
норовила пройти под окном кофейни и, невидимая, наблюдала умников, по жес
там их догадываясь, какие остроумные, мудрые, злые речи они произносят, ни
слова из них не слыша, Ц впрочем, надо думать, это к лучшему; а однажды прос
тояла целых полчаса, глядя, как три тени на гардинах пьют вместе чай в одно
м доме на Болт-корт.
Нельзя и вообразить пьесы более увлекательной. Ей хотелось крикнуть: «Бр
аво! Браво!» Что за великолепная то была драма, что за страница, вырванная
из толстенного тома жизни человеческой! Маленькая тень, надувая губы, ер
зала на стуле, суетливо, раздраженно, навязчиво; совала в чашку палец, опре
деляя, сколько там налито чая, сутулая женская тень Ц ибо была слепа; и те
нь с римским профилем раскачивалась в огромном кресле Ц как странно он
заламывал пальцы, как тряс головой из стороны в сторону, какими жадными г
лотками заглатывал чай. Доктор Джонсон, мистер Босуэлл и миссис Уильямс
Доктор Сэмю
эл Джонсон (1709 Ц 1784) Ц лексикограф, издатель, поэт, драматург, биограф, значи
тельнейший критик своего времени. Слепая миссис Анна Уильямс с 1752 г. (после
смерти его жены) жила у него в доме. Джеймс Босуэлл (1740 Ц 1795) был связан с Джон
соном с 1762 г., записывал за ним его блистательные высказывания и впоследст
вии (1791) написал книгу «Жизнь Сэмюэла Джонсона».
Ц вот имена теней. Орландо была настолько захвачена зрелищем, что
даже забыла подумать о том, как станут ей завидовать грядущие века, хотя, о
чень возможно, в данном случае они бы и стали. Смотреть и смотреть Ц ей эт
ого было довольно. Наконец мистер Босуэлл встал. С подчеркнутым небрежен
ием он поклонился старухе. Зато как смиренно склонился он перед огромной
раскачивающейся тенью, которая, поднявшись во весь свой могучий рост, пр
оизнесла великолепнейшую из фраз, когда-нибудь слетавших с уст человече
ских, Ц так, по крайней мере, думалось Орландо, ни слова не слышавшей из то
го, что говорили три тени, попивая чай.
И вот как-то ночью она вернулась после такой прогулки и поднялась к себе в
спальню. Сняла расшитый камзол и, стоя в бриджах и одной рубашке, стала см
отреть в окно. Странное разлитое в воздухе беспокойство мешало ей лечь в
постель. Была зимняя морозная ночь, город мрел под белой дымкой, и со всех
сторон открывался великолепный вид. Орландо узнавала собор Святого Пав
ла, Тауэр, Вестминстерское аббатство и все шпили, все купола лондонских ц
ерквей, отлогие громады его валов, просторные дворцовые своды. На севере
плавно взбегал на высоту Хампстед, на западе сливались в сплошное ясное
сверкание улицы и площади Мэйфэра. На эту упорядоченную, мирную картину,
почти не мигая, смотрели с высоты безоблачных небес звезды. В немыслимо ч
етком, тонком воздухе был узнаваем каждый конек крыши, каждый зонт над ды
мовой трубой; даже булыжники на мостовой и те явственно различались один
от другого; и Орландо невольно сравнивала этот порядок, эту стройность с
путаным и тесным нагромождением жилищ, каким был Лондон в царствование Е
лизаветы. Тогда, вспоминалось ей, город, если это можно назвать городом, бе
спорядочно жался к окнам ее дома в Блэкфрайерзе. Звезды отражались в раз
легшихся посреди улиц затхлых лужах. Черная тень на углу, где была тогда в
инная лавка, скорей всего могла оказаться изувеченным трупом. Скольких п
онаслушалась Орландо этих предсмертных криков во время ночных драк, сид
я еще мальчиком у няни на коленях! Орды разбойников, мужчин и женщин, как-т
о невообразимо сплетясь, бродили по улицам, горланя дикие песни, блестя к
ольцами в ушах и зажатыми в кулаках ножами. В такие вот ночи, бывало, непро
ходимые лесные пущи Хампстеда и Хайгейта несусветно путаными контурам
и вырисовывались в небе… То тут то там, на каком-нибудь холме над Лондоном
, нередко торчала большая виселица с пригвожденным к перекладине разлаг
ающимся телом, ибо опасность и беда, похоть и насилие, поэзия и дерьмо кише
ли по страшным елизаветинским трактам, жужжали и воняли, Ц Орландо и сей
час еще помнила тот запах знойными ночами Ц в лачугах, по закоулкам горо
да. Теперь же Ц она высунулась из окна Ц все было свет, порядок, безмятеж
ность. Где-то глухо прогромыхала по булыжной мостовой карета. Орландо ус
лышала дальний крик ночного сторожа: «Ровно двенадцать, морозная ночь».
И не успели эти слова слететь с его губ Ц раздался первый удар полуночи. Т
ут только заметила Орландо облачко, собиравшееся за куполом Святого Пав
ла. При каждом новом ударе оно росло, и она видела, как оно густеет. В то же в
ремя поднялся легкий ветерок, и, когда прозвенел шестой удар, все небо на в
остоке затянулось прореженной, зыблющейся тьмой, тогда как на западе и н
а севере небо оставалось ясным. Потом туча поползла на север. Все выше и вы
ше заглатывала она небесные пласты над городом. Только Мэйфэр, по контра
сту что ли, еще ослепительней обычного играл огнями. С восьмым ударом рва
ные пасмы тьмы расползлись над Пиккадилли. Вот стянулись, собрались воед
ино и с неслыханной скоростью рванулись на запад. На девятом, десятом, оди
ннадцатом ударе весь Лондон покрыла тьма. На двенадцатом ударе полуночи
тьма сделалась кромешной. Тяжкая грозовая туча придавила город. Все было
Ц тьма; все было Ц неуверенность; все было Ц смятение. Восемнадцатое ст
олетие миновало; настало девятнадцатое столетие.

ГЛАВА 5

Эта огромная туча, которая взошла не только над Лондоном, но и над всеми Бр
итанскими островами в первый день девятнадцатого столетия, стояла в неб
е (верней, не стояла, ее непрестанно толкали свирепые вихри) так долго, что
серьезнейшим образом повлияла на тех, кто жил под ее сенью. Изменился, пож
алуй, самый климат Англии. Вечно шел дождь, но проливаясь какими-то коротк
ими ливнями: один уймется, тотчас хлынет другой. Солнце, конечно, светило,
но было так опоясано тучами и воздух так пропитался влагой, что лучи туск
нели, и вялая лиловатость, зеленоватость и рыжеватость заместили сочные
уверенные краски восемнадцатого века. Под этим скучным, мятым навесом бл
екла зелень капусты, грязнилась белизна снегов. Но мало этого Ц сырость
пробиралась теперь в каждый дом, а сырость Ц коварнейший враг, ведь солн
це еще как-то можно отогнать гардинами, мороз прожарить в камине, а сырост
ь Ц не то, сырость к нам прокрадывается, пока мы спим; сырость действует т
ихой сапой, невидимая, вездесущая. От сырости разбухает дерево, покрывае
тся накипью чайник, железо ржавеет и камень гниет. И все это так исподволь
, незаметно, что, только уж когда какой-нибудь ящик комода или лопатка для
угля рассыплются у нас под рукой, мы заподозрим, бывает, что дело неладно.

Так же украдкой, неуловимо, без объявления точной даты и часа, изменилось
устройство Англии Ц и никто не заметил. А чувствовалось это во всем. Зимо
стойкий помещик, с удовольствием усаживавшийся, бывало, запивать элем до
брый бифштекс в своей столовой, с классической вальяжностью обставленн
ой, скажем, братьями Адам
Роберт Адам (1728 Ц 1792) и его братья Джон, Джеймс и Уильям Ц архит
екторы, ориентировавшиеся на античность. Роберт Адам повлиял в дальнейш
ем еще и на стиль мебели, прославился своими каминами и плафонами.
, теперь вдруг закоченел. Явились пледы, запускались бороды, брюки с
тали плотно прихватываться у щиколоток. Ощущение холода в ногах было пер
енесено на интерьер. Мебель окутали чехлами; не оставили голыми ни столы,
ни стены. Существенно изменилась и пища. Были изобретены пышки и оладьи. П
ослеобеденный портвейн заменился кофием, кофий повлек за собою гостины
е, где его полагалось пить, гостиные привели к застекленным шкафам, засте
кленные шкафы Ц к искусственным цветам, искусственные цветы Ц к каминн
ым полкам, каминные полки Ц к фортепьянам, фортепья-на Ц к пению баллад,
пение баллад (мы перескакиваем через несколько ступенек) Ц к несчетному
множеству собачонок, ковриков, подушечек, салфеточек, и дом, неимоверно п
оважнев, полностью переменился.
Вне дома Ц дальнейшее следствие сырости Ц плющ разрастался с прежде не
слыханной пышностью. Голые же каменные дома тоже задыхались в зелени. Ни
один сад, как бы строго ни был он первоначально разбит, не обходился тепер
ь без зарослей, чащоб, лабиринтов. Свет, кое-как проникавший в спальни, где
рождались дети, был теперь мутно-зеленый от природы, а свет, пробивавшийс
я в гостиные, где жили взрослые мужчины и женщины, сочился сквозь лиловый
или бурый бархат штор. Но внешними переменами дело не ограничивалось. Сы
рость лезла внутрь. У мужчин охладели сердца, отсырели мозги. В отчаянном
стремлении как-то утеплить чувства применялись одна за другой разнообр
азные уловки. Любовь, рождение и смерть туго спеленывались красивыми фра
зами. Мужской и женский пол все больше отдалялись. На откровенный разгов
ор накладывался запрет. Обеими сторонами прилежно пускались в ход околи
чности, обиняки и утайки. Так же точно, как молодило и плющ пышно разрастал
ись в наружной сырости, и внутри наблюдалось то же плодородие. Жизнь поря
дочной женщины вся состояла из цепи деторождении. Выйдя замуж восемнадц
ати лет, она к тридцати имела пятнадцать Ц восемнадцать детей: уж очень ч
асто рождались двойни. Так возникла Британская империя; и так Ц ведь от с
ырости спасу нет, она прокрадывается в чернильницы, не только трухлявит
дерево Ц взбухали фразы, множились эпитеты, лирика обращалась в эпос, и м
илый вздор, которого прежде от силы хватало на эссей в одну колонку, тепер
ь заполнял собой энциклопедию в десять Ц двенадцать томов. Ну а до чего д
оходили в результате чувствительные души, которые никак не могли всему э
тому противостоять, свидетельствует нам Евсевий Чабб. В конце своих мему
аров он рассказывает о том, как, намарав однажды поутру тридцать пять стр
аниц ин-фолио «все ни о чем», он прикрутил на чернильнице крышку и отправи
лся побродить по саду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32