термостат для гигиенического душа
Память мемуаристов иногда непроизвольно даже способна совершать курбеты, далеко отклоняющее рассказ оттого, что было в действительности, или предположения и догадки выдавать за установленные факты. Не всегда можно сделать проверку, и именно то, что автор воспоминаний строго не «взвешивает каждое слово», должно ослаблять впечатление от некоторых его заключений тогда, когда дело касается фактов, проверить которые мы не в состоянии. Приходится принимать их только на веру. Мне кажется, что, быв. министр юстиции Врем. Правительства Переверзев, принявший столь активное участие в июльских делах, слишком поспешил с безоговорочным признанием «совершенной правдивости и правоты» изложения, данного в книге «Роковые годы» полк. Никитина. «Ничего, - писал Переверзев (письмо в „Посл. Нов.“ 31 октября 30 г.) - к этой стороне его мемуаров я прибавить не могу, равно, как не могу внести в нее каких либо исправлений».
Никитин на страницах своих воспоминаний рассказал, с каким невероятным трудом пришлось ему восстановить разрушенную переворотом военную контрразведку - вплоть до того, что первые деньги на организацию столь необходимого в период войны государственного дела ему пришлось взять взаймы у частного лица. Для деятельности немецких агентов всех рангов и мастей в таких условиях открывался широкий простор. Может быть, русская военная контрразведка была бы совершенно беспомощна, если бы не находила поддержки со стороны иностранных делегаций союзных держав.
«Досье» контрразведки революционного периода открывается в Петербурге расследованием деятельности журналиста Колышко, прибывшего из Стокгольма в начале апреля. Колышко довольно явно принадлежал к кругу тех «пацифистов», которые работали на сепаратный мир России с Германией - он еще до революции приезжал, в Петербург для информации премьер-министра Штюрмера. В мою задачу отнюдь не входит рассмотрение всех начинаний, так или иначе связанных с немецким главным штабом, поэтому частное досье Колышко я приоткрою только на той странице, где Никитин пытается установить некоторую связь между деятельностью Колышко и деятельностью Ленина. При обысках, произведенных чинами контрразведки, было обнаружено собственноручное письмо Колышки, адресованное в Стокгольм близкому ему лицу некоей Брейденбод, по сведениям английской разведки, находившейся в непосредственной связи с немецким штабом.
Письмо на французском языке было направлено с нарочным. - по утверждению самого «журналиста К» письмо его было извлечено из дипломатической вализы («П. Н» 25. X. 32). «Мы много работали, чтобы прощать Милюкова и Гучкова»-писал Колышко, по словам Никитина, «дословно»: «теперь почва подготовлена: «а bоn еntеndeur salut» (автор переводит так: имеющий уши, да слышат). Далее шло указание на необходимость передать партии центра Рейхстага, «чтобы она перестала бряцать оружием», что «ее непримиримые требования аннексий и контрибуции губят Германию». Тут же указывалось, что «Ленин не соглашается поддерживать эти требования». Наконец, следовала просьба прислать пол миллиона руб. через Стокгольм и пол миллиона через Христианию (Колышко приобрел у Нотовича «Петроградский Курьер» для создания газеты, которая проводила бы германофильскую линию). Во фразе, относящейся к Ленину, Никитин видит доказательство «каких то переговоров» Колышко с Лениным. Конечно, можно дать и иное толкование словам Колышко (если допустить, что фраза воспроизведена точно) - вопрос мог идти об использовании агитации Ленина.
Контрразведка, между прочим, установила, что Колышко посещал некий Степин, игравшей активную роль среди большевиков (Степин, бывш. агент компании Зингер, имел значительные связи среди рабочих, которым продавал до революции швейные машины в кредит). По наблюдениям агентов наружного наблюдения, «начиная с апреля месяца 1917 г. Степин нанимал людей для участия в большевистских демонстрациях». Сдружившись со Степином, один из таких ловких тайных агентов, пообещавший дать Степину казачьи связи, проник в его бюро, где Степин показал ему «пачки» денег в мелких купюрах по 5-10-25 рублей. «Просматривая рапорты агентов, - утверждает начальник контрразведки - можно было убедиться, что не проходило и двух дней, чтобы Степин не побывал в штабе Ленина, в доме Кшесинской». 3-го июля в 6 час. вечера Савицкий (упомянутый агент контрразведки) застал Степина за прямой раздачей денег солдатам. Последний самодовольно заявил, что денег у него, сколько угодно, что он «первый человек у Ленина», что последний ему доверяет и «сам дает деньги». Так ли это было в действительности или нет, но во всяком случае можно сделать вывод, что к Ленину прилипали всякого рода немецкие агенты. Степин был арестован.
Другое «направление» контрразведки вело в Финляндию. Агенты разведки «нащупали» два места в районе Торнео, через который отдельные люди нелегально переходили границу и связывались в Выборге с приезжими из Петербурга- среди последних была Колонтай. Никитин сообщает, что в первых числах июня через Переверзева, со слов одного из членов Ц. К. партии большевиков, стало известно, что Ленин сносится с Парвусом письмами, отправляемыми с особыми нарочными. И вот в Торнео при попытке перехода границы нелегальным путем было обнаружено письмо, адресованное (?) Парвусу. Потом доставлено было еще два письма: «все они, написанные одним и тем же почерком, очень короткие не больше одного листа обыкновенной почтовой бумаги в 4 стр., а последние так даже в 2 стр.» Содержание писем было весьма лаконично, без всякого вхождения в какие либо детали. В них просто приводились общие фразы, в роде; «работа подвигается очень успешно», «мы надеемся скоро достигнуть цели, но необходимы материалы», «будьте осторожны в письмах и телеграммах», «материал, посланный в Выборг, получили, необходимо еще», «присылайте побольше материалов», «будьте архи-осторожны в сношениях» и т. д. «Присяжные графологи» установили, что неразборчивая подпись принадлежит Ленину. «Письма эти - добавляет автор - читали все мои помощники и Переверзев».
«Настойчивые просьбы Ленина, обращенные именно к Парвусу о присылке «побольше материала». были очень сомнительны» - замечает Никитин: «примем во внимание, что тогда в России существовала полная свобода печати, очевидно, не могло быть и речи о присылке секретным путем каких бы то ни было печатных материалов. Торговлей Ленин не занимался; таким образом, гипотеза о товарах также отпадала. Оружия у большевиков в петроградских полках было, сколько угодно. Что же подразумевал Ленин под словом «материалы», обращаясь секретным путем к официальному германскому агенту»? Оставим вопрос о толковании текста в стороне. Самый факт обращения Ленина к Парвусу после всего того, что мы внаем, был бы убийственным доказательством виновности Ленина. Как мог Ленин - этот «великий революционер» с чертами «педантичного нотариуса», по выражению Троцкого, - соединявший «смелые замыслы» с тщательной предусмотрительностью в выполнении, так старательно обставивший в Швейцарии свое политическое алиби и в силу этого уклонявшийся от каких либо непосредственных сношений с Парвусом, вдруг сделать без особой к тому надобности такой неосторожный и ложный шаг? Нет, этого шага Ленин не делал. В № 21 «Пролетарской Революции» (1923 г.) большевики опубликовали 3 письма Ленина, найденным в копиях, заверенных представителем контрразведки подполк. Мясоедовым, в архиве министерства юстиции. Не приходится сомневаться, что это именно те письма, которые были отобраны при обыске в Торнео или в других прилегающих к границе местах. В одном ив этих писем есть фраза: «будьте архи-аккуратны и осторожны в сношениях». Но письма эти адресованы не Парвусу. Два письма направлены Ганецкому (одно помечено 21 января, другое 12 июня) и третье Карпинскому в русскую библиотеку в Женеве (12 апреля).
В сущности письма информационного характера. Ленин жалуется Карпинскому, что трудность сношений с заграницей «невероятно велика»: «нас пропустили, встретили здесь бешеной травлей, но ни книг, ни рукописей, ни писем до сих пор не получили». «Очевидно, военная цензура работает чудесно - даже чересчур чудесно, но Вы знаете, конечно, что у нас ни тени нигде о войне не было и быть не могло» Ленин просит Карпинского прислать конец его рукописи по аграрному вопросу. В нервом письме к Ганецкому Ленин сообщает, что письмо.№ I (от 22-23 апреля нов. ст.) получено, как и две тысячи от Козловского, но «пакеты» до сих пор не получены, жалуется Ленин на затруднительные сношения - «с курьерами дело наладить не легко», и сообщает, что сейчас «едет специальный человек для организации всего дела. Надеемся, - ему удастся все наладить». Второе письмо, имеющее в виду Ганецкого и Радека, наряду с информацией о «шовинистическом угаре» в Петербурге и выражением надежды, что удастся выправить линию «Правды», «колеблющейся к каутскианству», снова сообщает: «до сих пор ничего, ровно ничего, ни писем, ни пакетов, ни денег от вас не получил, только две телеграммы от Ганецкого»
Все это очень далеко от установления непосредственной связи Ленина с Парвусом. надо сказать, что Переверзев не в интервью, напечатанном в «Возрождении», а в «письме в редакцию «Посл. Нов.» говорит уже не о Парвусе, а о Ганецком: «Ленин был уличен в письменных сношениях, весьма конспиративных и недвусмысленных, с зарегистрированным германским шпионом Ганецким - Фюрстенбергом». Доля «подозрений» от этих писем остается - особенно от второго письма к Ганецкому, но класть их в качестве краеугольного камня совсем не приходится.
Гораздо важнее в этих письмах упоминание об инженере Штейнберге - не то эмигранте, не то легальном посреднике, типа прис. повер. Козловского. В письме 21 апреля говорится: «на счет Штейнберга приняли меры», а в письме 12 июня сообщается: «Штейнберг приехал и обещает раздобыть присланные пакеты. Посмотрим, удастся ли ему это». Письмо Ленина подтверждает таким образом подлинность телеграммы Ганецкого, найденной контрразведкой при очищении особняка Кшесинской, где помещался штаб большевиков в июльские дни: «Штейнберг будет хлопотать субсидии для нашего общества. Обязательно прошу контролировать его деятельность, ибо совершенно отсутствует общественный такт». К этой телеграмме относятся, очевидно, слова в ленинском письме: «насчет Шт. примем меры». «Штейнберг, - писал Ленин позже в своем ответе 26-го июля - член эмигрантского комитета в Стокгольме. Я первый раз видел его в Стокгольме. Штейнберг около 20 апреля или позже приезжал в Питер, помнится хлопотать о субсидии эмигрантскому обществу. Проверить это прокурору совсем легко, если бы было желание проверить». Здесь какая то ложь Ленина выступает очевидно. Странный ходатай о правительственной субсидии эмигрантскому обществу приезжал не только в апреле, но и в июне; он добывал «пакеты» для Ленина, как это устанавливает собственноручное письмо последнего. Какие «пакеты» и откуда? Скорее всего, из числа тех, которые Ганецкий пересылал, пользуясь услугами «друзей» в посольстве, дипломатической почтой из Стокгольма. Не напрашивается ли здесь некоторое сопоставление?
В газетах того времени проскользнуло сообщение, что в Петербурге 7 июля арестован был замешанный в дело Колонтай владелец экспортной конторы Шперберг..
И еще в процессе расследования появилась одна фигура, также не указанная в воспоминаниях Никитина и не упоминавшаяся в газетах того времени. О ней мы узнаем из текста большевистских историков по данным, заимствованным из архивных документов июльского дела. Арестован был какой-то «купец» Бурштейн, показавший, что в Стокгольме существует германская шпионская организация, возглавляемая Парвусом, с которым держат связь Ганецкий и Козловский. Большевики так скупо касаются «переверзевских фальсификаций», т. е. документов июльских дней, что на первый взгляд непонятно было, зачем они вытащили на свет Божий показания, о которых никто ничего не знал. Своей публикаций они хотели дискредитировать следствие. В деле оказались официальные справки, характеризующие Бурштейна лицом, «не заслуживающим никакого доверия»: Бурштейн «представляет собой тип темного дельца, не брезгующего никакими занятиями». Вероятно, таким и был «тертый калач» из авантюристов социалистической среды, и он тем самым по своему моральному облику весьма подходил к «спекуляции» и «контрабанде» Ганецкого. «Бурштейн - должен, однако признать Покровский, - по-видимому, действительно, видел в Копенгагене Парвуса, а у него некоторых русских социал-демократов». Это уже кое-что значит. Ленин не слишком считался с моральными качествами своих агентов. Партия ведь «не пансион для благородных девиц». К оценке партийных работников нельзя подходить с узеньким мерилом «мещанской морали». Иной «мерзавец», по мнению Ленина, полезен именно тем, что он «мерзавец».
Очень показательно, что в протоколах Петроградского Воен. Рев. Комитета за октябрьские дни можно найти упоминание о некоем Бурштейне, в качестве действующего персонажа. Едва ли приходится сомневаться, что речь идет об одном и том же лице. Недостаточно осведомленный в свое время Покровский (протоколы были опубликованы лишь недавно) не учел, очевидно, возможности подобного сопоставления в будущем.
Расследование, по словам Никитина, приняло «серьезный характер» лишь после того, как кап. Пьер Лоран, представитель французской контрразведки, вручил 21 июня Никитину копии 14 телеграмм между Стокгольмом и Петербургом, которыми обменивались Козловский, Фюрстенберг, Ленин, Колонтай и Суменсон (позже Лоран передал еще 15 телеграмм.) Показательны условия, при которых состоялась передача этих телеграмм: свел представителей двух контрразведок (русской и иностранной) Терещенко: «теперь вы знакомы - сказал министр ин. дел - и можете обо всем сноситься друг с другом непосредственно без меня». Надо полагать, что «тем самым военные контрразведывательные органы как бы вводились в русло тех изысканий, которыми, по словам Керенского, самостоятельно занималось Временное Правительство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Никитин на страницах своих воспоминаний рассказал, с каким невероятным трудом пришлось ему восстановить разрушенную переворотом военную контрразведку - вплоть до того, что первые деньги на организацию столь необходимого в период войны государственного дела ему пришлось взять взаймы у частного лица. Для деятельности немецких агентов всех рангов и мастей в таких условиях открывался широкий простор. Может быть, русская военная контрразведка была бы совершенно беспомощна, если бы не находила поддержки со стороны иностранных делегаций союзных держав.
«Досье» контрразведки революционного периода открывается в Петербурге расследованием деятельности журналиста Колышко, прибывшего из Стокгольма в начале апреля. Колышко довольно явно принадлежал к кругу тех «пацифистов», которые работали на сепаратный мир России с Германией - он еще до революции приезжал, в Петербург для информации премьер-министра Штюрмера. В мою задачу отнюдь не входит рассмотрение всех начинаний, так или иначе связанных с немецким главным штабом, поэтому частное досье Колышко я приоткрою только на той странице, где Никитин пытается установить некоторую связь между деятельностью Колышко и деятельностью Ленина. При обысках, произведенных чинами контрразведки, было обнаружено собственноручное письмо Колышки, адресованное в Стокгольм близкому ему лицу некоей Брейденбод, по сведениям английской разведки, находившейся в непосредственной связи с немецким штабом.
Письмо на французском языке было направлено с нарочным. - по утверждению самого «журналиста К» письмо его было извлечено из дипломатической вализы («П. Н» 25. X. 32). «Мы много работали, чтобы прощать Милюкова и Гучкова»-писал Колышко, по словам Никитина, «дословно»: «теперь почва подготовлена: «а bоn еntеndeur salut» (автор переводит так: имеющий уши, да слышат). Далее шло указание на необходимость передать партии центра Рейхстага, «чтобы она перестала бряцать оружием», что «ее непримиримые требования аннексий и контрибуции губят Германию». Тут же указывалось, что «Ленин не соглашается поддерживать эти требования». Наконец, следовала просьба прислать пол миллиона руб. через Стокгольм и пол миллиона через Христианию (Колышко приобрел у Нотовича «Петроградский Курьер» для создания газеты, которая проводила бы германофильскую линию). Во фразе, относящейся к Ленину, Никитин видит доказательство «каких то переговоров» Колышко с Лениным. Конечно, можно дать и иное толкование словам Колышко (если допустить, что фраза воспроизведена точно) - вопрос мог идти об использовании агитации Ленина.
Контрразведка, между прочим, установила, что Колышко посещал некий Степин, игравшей активную роль среди большевиков (Степин, бывш. агент компании Зингер, имел значительные связи среди рабочих, которым продавал до революции швейные машины в кредит). По наблюдениям агентов наружного наблюдения, «начиная с апреля месяца 1917 г. Степин нанимал людей для участия в большевистских демонстрациях». Сдружившись со Степином, один из таких ловких тайных агентов, пообещавший дать Степину казачьи связи, проник в его бюро, где Степин показал ему «пачки» денег в мелких купюрах по 5-10-25 рублей. «Просматривая рапорты агентов, - утверждает начальник контрразведки - можно было убедиться, что не проходило и двух дней, чтобы Степин не побывал в штабе Ленина, в доме Кшесинской». 3-го июля в 6 час. вечера Савицкий (упомянутый агент контрразведки) застал Степина за прямой раздачей денег солдатам. Последний самодовольно заявил, что денег у него, сколько угодно, что он «первый человек у Ленина», что последний ему доверяет и «сам дает деньги». Так ли это было в действительности или нет, но во всяком случае можно сделать вывод, что к Ленину прилипали всякого рода немецкие агенты. Степин был арестован.
Другое «направление» контрразведки вело в Финляндию. Агенты разведки «нащупали» два места в районе Торнео, через который отдельные люди нелегально переходили границу и связывались в Выборге с приезжими из Петербурга- среди последних была Колонтай. Никитин сообщает, что в первых числах июня через Переверзева, со слов одного из членов Ц. К. партии большевиков, стало известно, что Ленин сносится с Парвусом письмами, отправляемыми с особыми нарочными. И вот в Торнео при попытке перехода границы нелегальным путем было обнаружено письмо, адресованное (?) Парвусу. Потом доставлено было еще два письма: «все они, написанные одним и тем же почерком, очень короткие не больше одного листа обыкновенной почтовой бумаги в 4 стр., а последние так даже в 2 стр.» Содержание писем было весьма лаконично, без всякого вхождения в какие либо детали. В них просто приводились общие фразы, в роде; «работа подвигается очень успешно», «мы надеемся скоро достигнуть цели, но необходимы материалы», «будьте осторожны в письмах и телеграммах», «материал, посланный в Выборг, получили, необходимо еще», «присылайте побольше материалов», «будьте архи-осторожны в сношениях» и т. д. «Присяжные графологи» установили, что неразборчивая подпись принадлежит Ленину. «Письма эти - добавляет автор - читали все мои помощники и Переверзев».
«Настойчивые просьбы Ленина, обращенные именно к Парвусу о присылке «побольше материала». были очень сомнительны» - замечает Никитин: «примем во внимание, что тогда в России существовала полная свобода печати, очевидно, не могло быть и речи о присылке секретным путем каких бы то ни было печатных материалов. Торговлей Ленин не занимался; таким образом, гипотеза о товарах также отпадала. Оружия у большевиков в петроградских полках было, сколько угодно. Что же подразумевал Ленин под словом «материалы», обращаясь секретным путем к официальному германскому агенту»? Оставим вопрос о толковании текста в стороне. Самый факт обращения Ленина к Парвусу после всего того, что мы внаем, был бы убийственным доказательством виновности Ленина. Как мог Ленин - этот «великий революционер» с чертами «педантичного нотариуса», по выражению Троцкого, - соединявший «смелые замыслы» с тщательной предусмотрительностью в выполнении, так старательно обставивший в Швейцарии свое политическое алиби и в силу этого уклонявшийся от каких либо непосредственных сношений с Парвусом, вдруг сделать без особой к тому надобности такой неосторожный и ложный шаг? Нет, этого шага Ленин не делал. В № 21 «Пролетарской Революции» (1923 г.) большевики опубликовали 3 письма Ленина, найденным в копиях, заверенных представителем контрразведки подполк. Мясоедовым, в архиве министерства юстиции. Не приходится сомневаться, что это именно те письма, которые были отобраны при обыске в Торнео или в других прилегающих к границе местах. В одном ив этих писем есть фраза: «будьте архи-аккуратны и осторожны в сношениях». Но письма эти адресованы не Парвусу. Два письма направлены Ганецкому (одно помечено 21 января, другое 12 июня) и третье Карпинскому в русскую библиотеку в Женеве (12 апреля).
В сущности письма информационного характера. Ленин жалуется Карпинскому, что трудность сношений с заграницей «невероятно велика»: «нас пропустили, встретили здесь бешеной травлей, но ни книг, ни рукописей, ни писем до сих пор не получили». «Очевидно, военная цензура работает чудесно - даже чересчур чудесно, но Вы знаете, конечно, что у нас ни тени нигде о войне не было и быть не могло» Ленин просит Карпинского прислать конец его рукописи по аграрному вопросу. В нервом письме к Ганецкому Ленин сообщает, что письмо.№ I (от 22-23 апреля нов. ст.) получено, как и две тысячи от Козловского, но «пакеты» до сих пор не получены, жалуется Ленин на затруднительные сношения - «с курьерами дело наладить не легко», и сообщает, что сейчас «едет специальный человек для организации всего дела. Надеемся, - ему удастся все наладить». Второе письмо, имеющее в виду Ганецкого и Радека, наряду с информацией о «шовинистическом угаре» в Петербурге и выражением надежды, что удастся выправить линию «Правды», «колеблющейся к каутскианству», снова сообщает: «до сих пор ничего, ровно ничего, ни писем, ни пакетов, ни денег от вас не получил, только две телеграммы от Ганецкого»
Все это очень далеко от установления непосредственной связи Ленина с Парвусом. надо сказать, что Переверзев не в интервью, напечатанном в «Возрождении», а в «письме в редакцию «Посл. Нов.» говорит уже не о Парвусе, а о Ганецком: «Ленин был уличен в письменных сношениях, весьма конспиративных и недвусмысленных, с зарегистрированным германским шпионом Ганецким - Фюрстенбергом». Доля «подозрений» от этих писем остается - особенно от второго письма к Ганецкому, но класть их в качестве краеугольного камня совсем не приходится.
Гораздо важнее в этих письмах упоминание об инженере Штейнберге - не то эмигранте, не то легальном посреднике, типа прис. повер. Козловского. В письме 21 апреля говорится: «на счет Штейнберга приняли меры», а в письме 12 июня сообщается: «Штейнберг приехал и обещает раздобыть присланные пакеты. Посмотрим, удастся ли ему это». Письмо Ленина подтверждает таким образом подлинность телеграммы Ганецкого, найденной контрразведкой при очищении особняка Кшесинской, где помещался штаб большевиков в июльские дни: «Штейнберг будет хлопотать субсидии для нашего общества. Обязательно прошу контролировать его деятельность, ибо совершенно отсутствует общественный такт». К этой телеграмме относятся, очевидно, слова в ленинском письме: «насчет Шт. примем меры». «Штейнберг, - писал Ленин позже в своем ответе 26-го июля - член эмигрантского комитета в Стокгольме. Я первый раз видел его в Стокгольме. Штейнберг около 20 апреля или позже приезжал в Питер, помнится хлопотать о субсидии эмигрантскому обществу. Проверить это прокурору совсем легко, если бы было желание проверить». Здесь какая то ложь Ленина выступает очевидно. Странный ходатай о правительственной субсидии эмигрантскому обществу приезжал не только в апреле, но и в июне; он добывал «пакеты» для Ленина, как это устанавливает собственноручное письмо последнего. Какие «пакеты» и откуда? Скорее всего, из числа тех, которые Ганецкий пересылал, пользуясь услугами «друзей» в посольстве, дипломатической почтой из Стокгольма. Не напрашивается ли здесь некоторое сопоставление?
В газетах того времени проскользнуло сообщение, что в Петербурге 7 июля арестован был замешанный в дело Колонтай владелец экспортной конторы Шперберг..
И еще в процессе расследования появилась одна фигура, также не указанная в воспоминаниях Никитина и не упоминавшаяся в газетах того времени. О ней мы узнаем из текста большевистских историков по данным, заимствованным из архивных документов июльского дела. Арестован был какой-то «купец» Бурштейн, показавший, что в Стокгольме существует германская шпионская организация, возглавляемая Парвусом, с которым держат связь Ганецкий и Козловский. Большевики так скупо касаются «переверзевских фальсификаций», т. е. документов июльских дней, что на первый взгляд непонятно было, зачем они вытащили на свет Божий показания, о которых никто ничего не знал. Своей публикаций они хотели дискредитировать следствие. В деле оказались официальные справки, характеризующие Бурштейна лицом, «не заслуживающим никакого доверия»: Бурштейн «представляет собой тип темного дельца, не брезгующего никакими занятиями». Вероятно, таким и был «тертый калач» из авантюристов социалистической среды, и он тем самым по своему моральному облику весьма подходил к «спекуляции» и «контрабанде» Ганецкого. «Бурштейн - должен, однако признать Покровский, - по-видимому, действительно, видел в Копенгагене Парвуса, а у него некоторых русских социал-демократов». Это уже кое-что значит. Ленин не слишком считался с моральными качествами своих агентов. Партия ведь «не пансион для благородных девиц». К оценке партийных работников нельзя подходить с узеньким мерилом «мещанской морали». Иной «мерзавец», по мнению Ленина, полезен именно тем, что он «мерзавец».
Очень показательно, что в протоколах Петроградского Воен. Рев. Комитета за октябрьские дни можно найти упоминание о некоем Бурштейне, в качестве действующего персонажа. Едва ли приходится сомневаться, что речь идет об одном и том же лице. Недостаточно осведомленный в свое время Покровский (протоколы были опубликованы лишь недавно) не учел, очевидно, возможности подобного сопоставления в будущем.
Расследование, по словам Никитина, приняло «серьезный характер» лишь после того, как кап. Пьер Лоран, представитель французской контрразведки, вручил 21 июня Никитину копии 14 телеграмм между Стокгольмом и Петербургом, которыми обменивались Козловский, Фюрстенберг, Ленин, Колонтай и Суменсон (позже Лоран передал еще 15 телеграмм.) Показательны условия, при которых состоялась передача этих телеграмм: свел представителей двух контрразведок (русской и иностранной) Терещенко: «теперь вы знакомы - сказал министр ин. дел - и можете обо всем сноситься друг с другом непосредственно без меня». Надо полагать, что «тем самым военные контрразведывательные органы как бы вводились в русло тех изысканий, которыми, по словам Керенского, самостоятельно занималось Временное Правительство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18