Альфред не находил никакой многозначительности в ее молчании. Его вопрос был риторическим, и он не ожидал на него ответа. После короткой паузы, когда он изучал ее лицо, он продолжил с подозрением в голосе:
— Ты не дала убедить себя какому-то сверхсвятому священнику, что все удовольствия — грех?
— Нет, конечно, нет, — ответила Барбара с неподдельным удивлением. — Ты жил в большей опасности принять такую точку зрения, находясь при дворе Людовика, чем я при дворе Генриха.
Этот ответ не приближал к разгадке ее недавнего молчания, и Альфреду внезапно стало стыдно, что он пытается вести себя с Барбарой, как если бы она была легкомысленной, ничем не связанной с ним любовницей. Если он хочет получить ответ от женщины, которую любит, и желает, чтобы она доверяла ему, следует задавать прямые вопросы.
— Тогда что ты имела в виду, когда сказала, что я дал тебе слишком много удовольствия?
Барбара ждала этого вопроса. Она знала Альфреда достаточно хорошо, чтобы предположить, что он забудет о проблеме, которая озадачила его. Страх заставил ее быстро собраться с мыслями, и она нашла подходящий двусмысленный ответ:
— Я была удивлена. Я не думала, что женщина испытывает что-то еще, кроме боли, и… и мне казалось, что от кого-то из подруг я слышала, что женщина должна любить, чтобы получить удовольствие.
Поскольку она уже страстно откликнулась на его физическую близость, то надеялась, что он не примет ее слова за проявление жалкой привязанности, но проделка была опасной. Если бы Альфред открыто спросил, любит ли она его, то ей пришлось бы сказать правду. Но она помнила, как он поддразнивал женщин, беседуя с ними, и знала, что он всегда избегал прямых вопросов и утверждений. Он отвел глаза и не заговорил о любви, но его следующее замечание оказалось достаточно прямым, чтобы снова вывести ее из равновесия.
— Ты выглядела не удивленной, — медленно проговорил он, — а скорее испуганной. Почему, Барби?
— Потому что я почувствовала себя беспомощной из-за этого… водопада радости, — ответила она более правдиво, чем намеревалась.
Он посмотрел на нее; какое-то мгновение его лицо выглядело изумленным. Затем он вздохнул и вытянулся на постели. Она дала ему достойный ответ, это звучало правдиво, особенно потому, что свобода так долго преобладала над всеми ее чувствами.
— Но, Барби, я точно так же был беспомощным и порабощенным, — сказал он тихо. — Ты должна научиться доверять мне, а я — тебе. То, чем мы поделимся друг с другом, каждый из нас может использовать против другого.
— Если мы поделимся. — Голос Барбары звучал твердо. Она вспомнила о целой веренице других женщин, которые прихорашивались, выслушивая лесть Альфреда. Не слышала ли каждая из них те же спокойные слова?
Альфред совершенно неверно понял ее, связав упрек с ее безрассудным поведением перед близостью.
— Если ты огорчилась, потому что чувствовала гнев, ускользая от меня, в то время, как я хотел дать тебе удовольствие…
— Какой гнев? — перебила Барбара, удивившись настолько, что даже села. Затем она испытала еще большее недоумение, когда темная кожа Альфреда покраснела.
— Мне не следовало позволять твоему отцу доставлять тебе подарок жениха, но…
— Я не рассердилась, — засмеялась она. — Я едва не встала на колени и не поблагодарила Бога за твой здравый смысл. Те, кто любит меня, едва не прослезились, а завистники облизывались, довольные моим позором, когда пришло время идти в церковь, а никакого подарка не прибыло. — Она наклонилась и коснулась его лица, став серьезной. — Я благодарю тебя, милорд. Ты был великодушен, подавив свою гордость, чтобы не причинить мне обиды. Могу ли я сердиться?
Она казалась искренней, но женщины придают такое значение сокровищам, которые напоминают о великих днях в их жизни… Альфред почувствовал, что должен выяснить все до конца.
— Я, конечно, верну их твоему отцу, а ты сможешь выбрать у ювелира все, что захочешь, — поспешно горячо заверил он.
— О, я думаю, отец вряд ли собирается носить драгоценности своей матери.
Барбара почувствовала разочарование. Она всегда жаждала иметь это ожерелье и браслеты. Никто не смог бы сделать ничего подобного этим украшениям, не просто прекрасным, но волшебным. Поговаривали, будто в них зашифрованы какие-то магические заклинания, только некому верно разгадать их.
— Нет, любимая, нет! — Альфред тоже сел и обнял ее одной рукой. — Они — твои. Во всяком случае, Норфолк берег их именно для тебя. Но когда я вспомнил — слишком поздно, после того как потратил несколько часов на это глупое празднование, вместо того, чтобы попытаться найти для тебя что-то стоящее, — твой отец предложил преподнести украшения как мой подарок. Я сказал только, что верну их, потому что боялся, что ты всегда будешь чувствовать себя обманутой, не получив ничего от меня. Но ты не будешь. Я клянусь.
— В этом я тебе доверяю. — Барбара громко засмеялась и положила голову ему на плечо. — Никто и никогда не называл тебя невеликодушным, Альфред. — Потом вдруг она выпрямилась и отодвинулась от него, чтобы ясно видеть лицо своего мужа. — Было о чем беспокоиться? Глупец! Ты испугал меня до полусмерти тем, как ты глядел на меня весь день, словно какое-то несчастье постигло нас, но ты не осмеливаешься сказать мне о том, что произошло.
— Я напугал тебя до смерти? — с негодованием повторил Альфред. — А как ты посмотрела на меня, когда я взял твою руку у алтаря? Я подумал, что ты отречешься от меня прямо там, в соборе.
— Какое отношение ты имел к моей обеспокоенности? — раздраженно спросила Барбара. — Король…
— Я был женихом! — прервал Альфред с высокомерным негодованием. — Вообще допускается, что невеста выглядит испуганной у алтаря, но причиной является человек, который будет ее мужем.
Барбара снова расхохоталась.
— Тебе следовало бы знать меня получше! Мы были друзьями больше десяти лет. Мне нужно быть идиоткой, чтобы внезапно испугаться тебя.
На мгновение Альфред почувствовал себя глупо, и не из-за того, что огорчился по поводу подарка, а из-за своих бессмысленных страхов потерять ее навсегда. Она была с ним так непринужденна, не пытаясь прикрыть свою наготу, ее глаза, когда в них попадал отблеск свечей, сияли голубизной, а не холодным серым светом, так что Альфред едва не рассмеялся сам. Но затем он вспомнил ее напряженный голос, выкрикнувший: «Сделай это! Возьми меня и сделай это!» Контраст с тем, что она сказала, был слишком резок, чтобы просто отмахнуться. Он покачал головой.
— И это не имело ко мне никакого отношения, когда ты просила меня взять тебя? Ты кричала не от страстного желания?
Она склонила голову, но чувствовала на себе его беспокойный взгляд и не смогла солгать:
—Да…
Краска стыда залила ее лицо, шею и грудь. Но даже не эта краска остановила Альфреда, готового усомниться в истинности слов, которые она прошептала, а то, что нельзя было не увидеть — соски Барби набухли у него на глазах. Это немое свидетельство доказывало, что ее слова были правдой, а сам он — дураком. Альфред подумал, что даже самые искушенные любовницы не могли бы вызвать такую реакцию по своему желанию.
— Мне стыдно.
Второй раз она прошептала это тише, и он положил ей руку на плечо, а другой приподнял ее подбородок так, чтобы можно было заглянуть ей прямо в глаза.
— Не из-за того, что ты соединилась со мной, — настойчиво проговорил он. — Никогда не стыдись. В тебе нет ничего, что бы ни казалось мне прекрасным.
«И ничего непохожего на других женщин», — с горечью подумала Барбара.
— Я чувствую себя так, будто я для тебя обычная шлюха, а ты получаешь удовольствие только от моего тела.
— Мне очень мало известно об обычных проститутках, — ответил Альфред, — но я сомневаюсь, что они вообще испытывают какое-то удовольствие. Вот почему я нечасто посещаю их, Барби… — Его голос зазвучал умоляюще. — Не прячь от меня свою радость или добьешься того, что разрушишь ее. Я люблю тебя. Я не получу настоящего удовольствия, если ты не получишь никакого. Ты превратишь в яд зов моего тела.
— О нет, — твердо сказала она. — Я этого не перенесу.
Это была правда. Барбара хорошо знала, что кратчайший путь отдать мужа в руки другой женщины — быть холодной с ним в постели.
— Я хочу, чтобы мы были счастливы как муж и жена, и я охотно научусь у тебя всему, что увеличит нашу радость в постели и не только.
Он привлек ее ближе, и она охотно поддалась, наклонившись вперед в ответ на его легкое движение. Альфред нежно поцеловал ее в лоб, обрадованный этой своей победои гораздо сильнее, чем выигрышем на турнирном поле. Ни золото, ни драгоценности, ни почести не могли сравниться с тем, что предложила Барби. Может быть, она не любит его, но она отбросила все страхи, которые испытывала до того, как их связали узы брака. Она хотела быть счастливой и сделать счастливым его! Он был на полпути, ведущем в сад, где находились чертоги любви.
— Так ты хочешь учиться у меня? — пробормотал он. — Тогда мы будем играть в «делай, как я» и увидим, кто выиграет приз.
Он наклонил голову и поцеловал ее в губы. Ему было интересно, что станет делать она. Но когда он приоткрыл рот, ее рот тоже приоткрылся, и они снова вместе легли. Когда его рука скользнула вниз по ее животу к бугорку Венеры, она нашла его увеличившуюся плоть, и у него было достаточно времени, прежде чем окунуться в неистовое блаженство, какого он никогда не знал прежде, подумать о том, что она уже выиграла у него. Она доверяла ему многие годы и сейчас в точности повторяла то, на чем он настаивал, — что бы он ни делал, она пыталась повторить.
Барбара была в полном восторге от того, как развивались события. Исчезли ее самые худшие страхи, что ей не удастся скрыть свой бурный отклик при физической близости с мужем и что она может показаться ему глупой домашней коровой. Она видела его сомнения, когда он пред-лджил ей не быть холодной, и его удовлетворение, когда она сказала, что хочет учиться у него. У него было достаточно сомнений в ней, и это сохранило его интерес к тому, как она будет вести себя, — по крайней мере, на время. И теперь у него была надежда на будущее. Альфред, конечно, показал ей все, что давало ему величайший восторг из чисто эгоистических соображений. И наверняка она делала бы те вещи, которые могли доставить ей особое удовольствие. Для нее мало значило, где он целовал или ласкал ее; все, что он должен был делать, — желать ее, и это ее зажигало.
Теория была превосходной, но на практике это оказалось почти невозможным. Не потому, что ей не хотелось подражать движениям Альфреда, и, конечно, не потому, что какие-то места, которых она касалась или целовала, были неприятны ей. Напротив! Все, что он делал, доставляло ей удовольствие, и все, что делала она, раздувало маленький любовный восторг в такое адское пламя, что она уже не следила за тем, что делала. Она помнила только переплетение тел, теплоту и давление, которое угрожало расколоть ее и настолько заполнило зияющую пустоту в ее ощущениях, что она стремилась вовлечь его дальше, несмотря на боль. Но была ли это боль? Что бы это ни было, все смешалось, переплелось, спуталось и разбухало, разбухало, пока она не взорвалась или не умерла. Она умирала? Это был ее крик? Конечно, голос, который стонал все тоньше и тоньше, не был ее собственным. Но ее горло болело от крика, такого пронзительного, каким кричат жертвы при пытке на дыбе.
— Барби? Барби?
Нет, она не умерла. Губы Барбары чуть тронула улыбка, пока она медленно открывала глаза. Альфред наклонился над ней, его смуглое лицо выглядело обеспокоенным.
— М-м-м-м? — откликнулась она.
Он вздохнул и лег на спину.
— Слава богу, я не повредил тебя, — пробормотал он. — Ты пустила меня слишком далеко. Я потерял контроль.
Сейчас Барбара не воспринимала слов. Важнее было, что Альфред ничего больше не сказал и дал ей уснуть. Сейчас она жаждала этого больше, чем его любви.
11.
Барбapa проснулась первая, разбуженная прикосновением тела Альфреда, поскольку с детства спала одна. Она увидела его лицо, и сердце забилось от радости. Во сне его лицо разгладилось, оно дышало покоем и умиротворением. Но первой осознанной мыслью Барбары была та, что ей не удалось рассказать ему о короле. Только вообразите, как он был глуп, беспокоясь о ее реакции на подарок жениха, в то время как сам находился в центре такой тонкой политической интриги! Но это была глупость, которую легко можно простить.
Нежно улыбаясь, Барбара выбралась из постели и направилась к двери звать Клотильду принести ей воду для умывания. Она резко остановилась, вспомнив, что не одета, а Шалье, может быть, ждет за дверью приказаний своего господина, и повернулась, чтобы взять платье. Надевая его, она мельком взглянула на все еще мирно спящего Альфреда и тут вспомнила, что он теперь находится на службе у принца. Прежде чем она остановилась и подумала, что Шалье, конечно, вызвал бы своего хозяина, она метнулась к постели и потрясла Альфреда за плечо.
— Во сколько ты должен быть у принца? — спросила она, когда его глаза открылись.
Он выпрямился, оперся на спинку кровати, проведя рукой по лицу, зевнул и покачал головой.
— Сегодня нет службы.
— О, — смущенно улыбнулась Барбара. — Мне следовало догадаться, что ты попросил, по крайней мере, один свободный день. Мне жаль, что я тебя потревожила!
Но Альфред убрал руки от лица и пристально посмотрел на нее.
— Это очень интересно, Барби. Ты сказала, что я попросил освободить меня от службы, но я не просил. И Эдуард не дал мне выходной, хотя я думаю, только потому, что мы оба забыли. Я не попросил, а он не предложил. Это Генрих де Монфорт сказал, что мне полагается свободный день, и он сказал мне это позавчера, когда мы пировали за счет твоего отца. Я не задумался над этим, только сам Генрих был, как обычно, погружен в раздумья, но теперь… Тебе не казалось, Барби, что наш свадебный пир никогда не кончится?
— Конечно, казалось. Я едва не потеряла разум от нетерпения…
— О? В самом деле?
Он так быстро поймал ее руку и усадил к себе на колени, что она не успела воспротивиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49