В Париже ее хотели показать врачу и сделать последнюю попытку избавить ее от немоты. Я помню, что этот вопрос обсуждался, – говорили как раз о каком-то парижском враче.Зимой под гнетущими сводами замка всегда было неуютно. От холода и темноты страдали все, но особенно Арильд. Вот и прекрасно, что им удалось вырваться из этого мрачного, насквозь промерзшего дома!Короче говоря, все было в порядке. Я наконец могла перевести дух и целиком отдаться праздничному настроению.– Я так рада, что ты наконец повеселела, – сказала мама. И, помолчав, добавила: – Ты, наверное, скучала по Ингеборг?Я не ответила. Мне было тяжело говорить об Ингеборг.– Как ты думаешь, бабушка приедет? – спросила я, чтобы сменить тему.Маме тоже хотелось бы это знать. Бабушка всегда приезжала без предупреждения, так уж ей это нравилось. Она не хотела, чтобы ее ждали, да и не любила связывать себя обещаниями. Так было каждое Рождество. Но за день до сочельника она все-таки являлась, с небольшой сумкой в руках. Подарки, для собственного спокойствия, она отправляла загодя, на случай, если не приедет сама.Это Рождество прошло тихо и мирно. Совсем не так, как в прошлом году, когда с нами была Каролина. И Свея, наша старая экономка, без которой, как всегда считала мама, в доме просто не обойтись. Свея работала у нас очень давно, и мама от нее полностью зависела. Но вот Свея ушла, Каролина тоже, а жизнь тем не менее продолжалась.В прошлое Рождество у нас было шумно. Каролина со Свеей постоянно ссорились, споря об избирательных правах и женском движении. Вмешалась бабушка, и Свея разбушевалась вовсю. Бабушка, как и Каролина, выступала за то, чтобы женщины голосовали. А Свея была против. Она с презрением говорила об этих «синих чулках», которым права подавай…– Что это ты улыбаешься? – услышала я папин голос.– Да так, Свею вспомнила…Он легонько поцеловал меня в макушку и пошел зажигать свечи на елке. Я проводила его взглядом.Неужели он действительно отец Каролины?Не сказать, чтобы она была на него похожа. Скорее на бабушку – и даже не столько внешне, сколько но характеру. Та же любовь к жизни. То же чувство юмора. И умение постоять за себя. Конечно, это могло быть всего лишь совпадением: сходство бывает не только между родственниками. Но бабушка с Каролиной так хорошо понимали друг друга, что это поневоле наводило на мысль о тайном родстве.Значит, бабушка могла знать правду о происхождении Каролины. И о том, какое отношение имел к нему папа.И ведь именно бабушка привела Каролину к нам. Но, с другой стороны, она часто находила для нас горничных, так что это ничего не значило…Мама села за рояль, чтобы сыграть «Тихую ночь». А Надя вдруг прошептала:– В прошлое Рождество с нами была Каролина.– Да, – сказал Роланд, – без нее стало пусто.– И Свеи тоже нет, – повернувшись на стуле, задумчиво произнесла мама.Я украдкой посмотрела на бабушку. Она стояла спиной ко мне у праздничного стола, но, почувствовав мой взгляд, обернулась. В этот момент я думала о том, что, возможно, она такая же бабушка Каролины, как и моя. Наши взгляды встретились. Что-то в ее глазах подсказывало мне: она тоже думает о Каролине, и, может быть, наши мысли схожи.С Рождеством Каролина нас не поздравила. Открытки неожиданно перестали приходить. Я тоже ей не писала, хотя теперь у меня был адрес. Лишь на третий день Рождества из Парижа пришла бандероль от Арильда и Розильды. Они прислали мне подарки – флакончик духов и шелковый носовой платок с вышивкой. К ним была приложена открытка с несколькими строчками, написанными Розильдой. Она сообщала то, что мне уже было известно: они поехали во Францию, чтобы встретиться со своим отцом. Жаль, что я не с ними, писала она.И в конце передавала привет от «Карлоса» – так она называла Каролину.Когда бабушка увидела подарки, выяснилось, что она тоже получила много открыток из Парижа.– Но Каролина не дала своего адреса, – сказала она.Это я прекрасно понимала. Иначе просто нельзя. Ведь там ее звали Карлом. Не могла же она просить бабушку писать Карлу вместо Каролины. По этой же причине и я не могла дать бабушке ее адрес. Но она меня об этом и не просила. Вздохнув, сказала как бы между прочим:– Сдается мне, от Каролины скоро придет письмо. Так что можешь не давать мне ее адрес. – И бросила на меня быстрый взгляд. Она что – читала мои мысли? – А тебе так не кажется? – продолжила она.– Что кажется?– Что от Каролины скоро будет письмо?Я опустила глаза, покачала головой.– Не знаю. Может быть… ГЛАВА ПЯТАЯ В школе мы читали о Марии Стюарт. Это было интересно. Ее везде изображали как сильную личность с неотразимым обаянием, под власть которой попадали все, кто оказывался на пути: и друзья, и враги. Ее внешности и характеру пелись бесконечные дифирамбы.«Душа мужчины в теле женщины», – так отзывался о ней один современник. Сильная, честолюбивая, умная и своенравная как немногие, она всю жизнь пыталась сама управлять собственной судьбой. Но при этом в ней было так много чего-то необузданного, страстного, глубоко трагичного и рокового, что это шаг за шагом привело ее к гибели.Мария Стюарт, без сомнения, принадлежит к выдающимся историческим личностям, но, если задуматься, что она оставила после себя? Чем, кроме своей красоты, одаренности и трагической смерти, запомнилась она потомкам?
«У звезд – огонь ее очей.Лишь потому они и светятИ столь прекрасны несказанно»,
– писал влюбленный поэт. Другой восторженно восклицал:
«Глаза мои, вам нечего искать.С ней никому на свете не сравниться!»
Но, как ни странно, в портретах Марии Стюарт нет ничего подобного. Напротив, они на редкость невыразительны. Черты лица почти до обидного безжизненны и тусклы, им не хватает силы. Ее изображения настолько отличаются от поэтических описаний, что просто удивительно, откуда взялись эти восторги. И спрашивается: смогла бы вообще эта женщина занять такое видное место в истории, если бы королева Елизавета не отрубила ей голову?Да, я была сильно разочарована, когда увидела портреты Марии Стюарт. Тогда же, роясь в письменном столе, я наткнулась на фотографию Каролины. Я давно просила у нее карточку и в итоге получила эту, сделанную городским фотографом. Помню, когда я ее взяла, она мне сразу не понравилась. Отчасти потому, что Каролина была на ней непохожа на себя. Но было еще что-то, от чего делалось неприятно, хоть я и не могла сказать, что именно.И вот, увидев портреты Марии Стюарт, я тут же поняла, в чем дело. Я собрала все фотографии Каролины, какие у меня были: снятые Роландом у нас дома и другие, из Замка Роз, где снимали я и Розильда. Каролина везде выглядела одинаково скучной и бесцветной. Абсолютно неинтересной. Глаза без огонька, будто неживые. Очертания губ вялые, безвольные. Лицо Каролины, которое в жизни производило такое яркое, неизгладимое впечатление, превращалось на фотографиях в пустую, бездушную маску. Совсем как у Марии Стюарт.Пока я видела Каролину каждый день, я не замечала, что на снимках она такая невзрачная. Но теперь, в долгой разлуке, это бросалось в глаза.Почему это происходило?Неужели она нарочно старалась выглядеть такой неинтересной? Не хотела показывать свое настоящее лицо? Очень может быть! У нее ведь была теория о том, что удачность снимка зависит от фотографа больше, чем от того, кто снимается. Другими словами, фотограф руководит тобой, а ты, осознанно или нет, играешь для него роль. И Каролина, которая считала себя прирожденной актрисой, возможно, просто не хотела подчиняться фотографу. Во всяком случае, не любому. Поэтому намеренно «уродовала» свое лицо перед камерой. Вот, наверное, в чем причина. Она сама хотела быть собственным режиссером…Как я уже говорила, вестей от нее опять не было довольно долго. За исключением новогодней открытки с поздравлениями всей нашей семье. И вот наконец пришло письмо. Хотя не мне, а Роланду. Но он, конечно, дал прочитать всем.Она начала с того, что описала свой парижский дом. Это было узкое четырехэтажное здание. На первом этаже жил привратник, на четвертом, мансардном, разместилась прислуга. Остальные два занимала семья Стеншерна, и Каролина жила вместе с ними, в комнате на третьем этаже. С ней обращались как с членом семьи – интересно, что думала об этом София Стеншерна? Ведь она так блюла сословные приличия! Но, вероятно, помалкивала, когда рядом был Максимилиам. Каролина писала, что с ним очень легко. Он всегда в хорошем настроении, весел, и говорить с ним можно о чем угодно. В его обществе все чувствовали себя прекрасно. Единственной причиной для беспокойства было то, что в любой момент его могли призвать на фронт. В Европе стало тревожно. Но пока были только мир и счастье. И Каролина наслаждалась жизнью.Еще она упомянула в письме одну юную француженку – «la petite Leonic» Маленькую Леони (фр.)

, девушку из семьи дальних родственников Софии Стеншерна. Леони, которая была чуть младше близнецов, занималась с ними французским. Каролина присоединилась к ним, и Леони уделяла ей особое внимание. С самого начала Каролина не знала ни слова по-французски, но схватывала все так быстро, что уже через несколько недель могла вполне прилично говорить. София, считавшая Каролину слугой, была, разумеется, не в состоянии смотреть на это спокойно, но ее чувства никого не волновали. Уж во всяком случае не Максимилиама.Каролина не знала, когда они вернутся в Швецию, но предполагала, что не так скоро. Арильд и Розильда хотели пробыть со своим отцом как можно дольше…По всему было видно, что Каролина не собирается прекращать отношения с нами. Но почему она написала Роланду, а не мне? Ведь она так хотела, чтобы мы были сестрами!Или она уже отказалась от этой идеи? Уяснила себе, что это могло быть всего лишь фантазией? А может, до нее наконец дошло, каково приходилось мне?Я могла понять и простить ее. Я думала, достаточно мне узнать правду – и мы поставим крест на этой истории, будем по-настоящему дружить. Если выяснится, что Каролина действительно моя сестра, – это будет просто замечательно. Только бы покончить с тайной, которая отравляла мне жизнь и делала болезненно подозрительной – к папе, Каролине, бабушке… Это было невыносимо.Вот Ингеборг никогда не заставляла меня страдать! Даже когда исчезла. Я доверяла ей. И мне хотелось, чтобы с Каролиной было так же.Но как бы я ни старалась думать о Каролине просто, без надрыва, стоило чему-нибудь напомнить о ней – и со мной творилось что-то невероятное.Однажды вечером, например, я услышала, как папа спросил маму:– Ты знаешь, кто вчера стал президентом Франции?– Нет, а уже известно?– Да. Пуанкаре.В этом не было ничего удивительного. Но я вдруг испуганно вздрогнула и выпалила:– А как же Арман Фальер?Они озадаченно посмотрели на меня.– Он больше не президент, – спокойно сказал папа.– Но что с ним теперь будет?!– Доченька, во Франции выбрали другого президента, вот и все. Правление Фальера закончилось. Но с ним ничего не случится, если ты об этом. Это же не Великая французская революция. Так что успокойся, пожалуйста.Я почувствовала, что сморозила глупость. Папа внимательно посмотрел на меня и начал говорить о политике.– Ты, наверное, боишься, что начнется война, – сказал он.Однако причина моего волнения была вовсе не в страхе перед войной. Это выглядело глупо и дико, и вряд ли я хотела себе в этом признаться, но Арман Фальер был тем президентом, которого Каролина видела на вокзале в Париже, когда вышла из поезда. И поэтому, просто оттого, что оказался рядом с ней, он мистическим образом как бы связывал нас друг с другом. Вот какой кавардак творился у меня в голове!После короткого перерыва от Каролины снова стали приходить открытки, в которых она демонстрировала свои успехи во французском. Ей и впрямь было чем похвастаться. Предложения она строила не очень сложные, зато без ошибок, и в этом, конечно, была заслуга «маленькой Леони». Французским Каролина занималась со всей отдачей, сразу было видно. Сама я изучала этот язык уже несколько лет, но не сказать, чтобы далеко ушла.Каролина много рассказывала о Леони, но еще больше читалось между строк. Нетрудно было догадаться, что там происходило. Ведь Каролина выдавала себя за юношу, и Леони наверняка в нее влюбилась. Так же, как и все остальные. Сама Каролина смотрела на подобные вещи легко. Она находила в этом другой смысл. Чем больше восхищения – тем лучше. Это была ее слабая струнка. Наверное, все актрисы такие. Им нужно, чтобы все в них влюблялись: тогда они ощущают свою значимость.Но что чувствовала Розильда? И Арильд?Разумеется, Каролина не хотела их потерять, это было бы для нее поражением. Возможно, она смотрела на них – так же, как и на всех вокруг – как на партнеров в собственном тайном спектакле, где сама была режиссером.Розильда включилась в этот спектакль. Она воспринимала его просто как романтическую игру. Но Арильд, со своими высокими идеалами и восторженным отношением к дружбе, – как он это переживал? В многочисленных посланиях из Парижа Каролина, кстати, почти не упоминала о нем. А сам он не писал. ГЛАВА ШЕСТАЯ Был конец февраля – с начала нового, 1913 года прошло немало времени. К Пасхе, меньше чем через месяц, я должна была конфирмироваться.Ульсен, наша портниха, уже приехала. Вообще-то ее звали Марет, но когда мы говорили о ней, то почему-то называли только по фамилии – Ульсен. Она была родом из Бергена, что в Норвегии. Каждую весну и осень она приезжала к нам шить одежду к новому сезону. Но в этом году явилась раньше – из-за платья для конфирмации.Ульсен всегда высказывала свое веское слово, когда речь шла о выборе ткани, покроя и тому подобном. Она любила показать свои знания, а если не получала одобрения, то считала, что ее не ценят по достоинству, и немедленно обижалась. Мама делала все, чтобы этого не допустить, но, как бы она ни старалась, их мнения иногда расходились.В этот раз все уперлось в ткань для моего платья. Мама вдруг решила, что на конфирмации я должна быть в белом. В Стокгольме все чаще надевали белые платья, хотя в провинции по-прежнему предпочитали черные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36