Они осторожно спустились, и через час были уже в маленькой уединенной бухте, где их ожидала лодка. Когда они сели в нее, Тирадо попросил Марию Нуньес сойти в маленькую каюту и переодеться в заранее приготовленное для нее платье; то же самое проделали Мануэль и дон Антонио, и таким образом все они вскоре стали одеты так же, как Тирадо и люди, уже находившиеся в лодке, — португальскими рыбаками, шедшими на свой промысел в море. В лодке находились нужные снасти. Тирадо сел за руль, мужчины взялись за весла, и лодка легко и быстро вылетела из бухты в открытое море.
Все благоприятствовало успеху бегства, ибо темноте ночи соответствовала зеркальная неподвижность воды. Даже весла, погружаясь в нее, не высекали тех огоньков, которые так чудесно оживляют море в ночную пору. Поднялся свежий северо-восточный ветерок, Тирадо приказал поднять парус — и лодка понеслась вперед, как легкая игрушка. Они отошли довольно далеко от берега, и вскоре усилившийся с левого борта лодки прибой подсказал им, что они вышли в открытое море. Теперь приходилось усилить осторожность. Мария Нуньес ушла в каюту, четверо гребцов оставили весла, и все находившиеся в лодке мужчины занялись сетями и удочками, чтобы, в случае встречи с неприятельским судном, сохранить ту видимость, благодаря которой они надеялись благополучно достичь цели; но при этом у каждого под одеждой было скрыто достаточно оружия для того, чтобы отважно защищать и судно, и жизнь. Предосторожность Тирадо оказалось не напрасной; пускаться дальше в открытое море он не мог бы без того, чтобы не рисковать подвергнуться тысяче нелепых случайностей, расстраивающих планы и соображения даже самого опытного морехода. Вскоре Тирадо, по своеобразному шуму и плеску воды, заметил, что вблизи должен был стоять на якоре или, в крайнем случае, медленно двигаться какой-то корабль. Тирадо изменил курс, но вахтенный на корабле уже заметил их, на мачте тотчас зажгли фонарь, и беглецам крикнули в рупор: «Эй, на лодке, сюда, или вас разнесут в щепки! Кто вы?» Не оставалось сомнений — это был испанский сторожевой корабль, курсирующий здесь для того, чтобы в этих водах препятствовать прохождению всякого подозрительного судна. Тирадо не посмел ослушаться и подплыл к кораблю, держась, однако, от него на расстоянии пистолетного выстрела. На рыбачьем жаргоне этих мест и с полным сохранением дикции и манеры жителей он объяснил, что они рыбаки из Пениче, плывущие к мысу Эспихель, и указал на сети и остальные снасти, которыми была набита лодка; подойти же к кораблю ближе, по его словам он не мог потому, что в этом случае подвергал свою лодку опасности быть опрокинутой волнами, поднимавшимися вокруг корабельной кормы. Поверил ли этому испанский часовой или по лености не нашел нужным беспокоить себя и спящее начальство из-за какой-то скорлупы, — но после некоторого колебания он крикнул: «Ладно, проваливайте!» Тирадо не заставил себя повторять этих слов. Лодка быстро понеслась вперед, к юго-востоку.
Первые лучи утренней зари только-только начали золотить лесистую вершину Эспихеля, когда лодка благополучно вошла в Сетубальский залив. Она свернула влево к самому берегу, проплыла вдоль него, обогнула далеко выдающуюся скалу и вошла в зеркально-гладкую бухту. Еще несколько минут — и беглецы увидели яхту Тирадо, на борту которой золотыми буквами красовалось название «Мария Нуньес». В это время девушка была наверху и любовалась рассветом. Новизна и красота быстро сменявшихся картин пейзажа привели ее в сладостное волнение; и скорбь, одолевавшая ее минувшей ночью, все перенесенные опасности растворились в пурпурном блеске загоравшегося дня. Когда она увидела свое имя на борту величественной и красивой яхты, ее лицо вспыхнуло румянцем, а сверкнувшие глаза поднялись на спокойно стоявшего у руля Тирадо. Впрочем, ее тут же отвлек громкий приветственный крик людей, столпившихся на яхте, а через мгновенье все уже перебрались на нее. На палубе стояли друзья Тирадо, которые выразили бы свою радость еще более шумно, если бы не узнали дона Антонио, на лице которого глубоко запечатлелись озабоченность и печаль. Они сохранили сдержанность и почтительно проводили короля и молодую сеньору в приготовленные для них каюты; каюта Марии Нуньес была убрана с большим изяществом, и девушка могла устроиться здесь весьма комфортно. Между тем Тирадо не медлил. Он приказал поднять якорь и отчалить от пристани; вскоре судно вышло в море, и когда, при поднявшемся попутном ветре, оно распустило все свои паруса, репутация его быстроты и легкости вполне оправдалась в деле. Тирадо направил яхту на юго-запад, чтобы избежать встречи с кораблями испанского флота. Впрочем, на ее борту было шесть пушек с большим количеством снарядов да еще ящик с огнестрельным оружием. К тому же немалым было и число способных сражаться молодых людей — полагаясь на них, на быстроходность яхты и защиту Провидения, до сих пор не оставлявшего беглецов, Тирадо легко и смело отправился в раскинувшийся перед ним океан.
Доброго пути тебе, быстрая красавица «Мария Нуньес»!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ПУТЕШЕСТВИЕ
I
Великолепная ночь расстилалась над морем. На безоблачном, потемневшем небе все ярче выступали блестящие звезды южного полушария; луна только что взошла, пустив на поверхность океана широкую серебряную полосу, которая бежала вслед за яхтой, достигая ее бортов. Море было спокойно и обнаруживало свое движение только маленькими прыгающими волнами, которые словно стремились на дружескую встречу к корме, извивались вокруг нее в легкой пляске и потом на миг соединялись позади нее для того, чтобы проститься друг с другом. И в те минуты, когда корма вспахивала их, они подпрыгивали и рассыпали вокруг яркие искры, так что судно казалось плывущим по морю света и блеска. Свежий ночной ветерок раздувал паруса и освежал сладостной прохладой еще теплый после дневного зноя воздух. И таким образом изящная яхта, приветствуемая ветром и морем, беспрепятственно неслась вперед; рулевой мог спокойно отдыхать у своего руля, матросам ничто не мешало не напрягаться на своих постах или отдыхать на койках.
Это была одна из тех редких ночей, когда человек чувствует себя в объятьях природы так, как на груди нежной матери, которая желает наполнить сердце своего ребенка только весельем, покоем и наслаждением, так что когда ему приходится отвлекаться от такого состояния, он делает это неохотно и нерешительно, лишь побуждаемый необходимостью.
Вследствие неоднократных просьб беглого короля, Тирадо направил яхту к берегам Бразилии, потому что дон Антонио хотел сделать там еще одну попытку сопротивления испанцам; он думал, что, может быть, ему удастся, по крайней мере, удержать за собой это обширное португальское владение, и когда наступит удобный момент — сделать его исходным пунктом освобождения Португалии от ее врага. Как ни желал Тирадо сократить морское плавание, но он уступил желанию короля, уступил тем охотнее, что ему казалось нужным и полезным дать европейским делам развиться и определиться самостоятельно. Осторожно приблизился он ко входу в большой залив, где находится гавань Рио-де-Жанейро, и на некотором удалении от укрепленного острова Ильего дос Кобрас остановил яхту и направил одного из своих сподвижников к тогдашнему бразильскому вице-королю, чтобы выведать образ его мыслей. Через несколько часов посланец уже вернулся. Вице-король, несмотря на то, что он был другом дона Антонио и главным образом ему обязанным своим высоким и доходным местом, не желал, однако, затевать войну с Испанией, далеко превосходившей Бразилию могуществом, или, быть может, не считал себя достаточно готовым к этому, причем, конечно, он в свое оправдание мог сослаться на ту полнейшую небрежность, из-за которой при предшествовавших правителях пришли в совершенный упадок все оборонительные сооружения колонии. По этой или иной причине, но так как именно накануне прибытия яхты Тирадо в Бразилию пришел испанский корабль с вестью о победе испанцев над португальцами и приказе Филиппа принести ему присягу, то вице-король отверг предложение дона Антонио, но при этом обещал ему хранить в глубочайшей тайне факт его пребывания здесь и снабдить приезжих значительной денежной суммой и свежими припасами для судна, передав их в условленном месте на берегу. Но Тирадо не вполне доверился этому обещанию. Он тотчас изменил место стоянки яхты, а в следующую ночь направил в условленный пункт только две лодки. Эта предосторожность оказалась, однако, излишней: вице-король сдержал слово, лодки вернулись с богатым грузом, и Тирадо, не связанный уже никакими соображениями, снова пустился в плавание, теперь направив яхту на северо-восток. Ветер и течение благоприятствовали ему, и вскоре беглецы опять были в открытом море, почти посредине между обоими полушариями.
И снова была прекрасная лунная ночь. На палубе яхты, впереди, сидели и коротали время за веселыми разговорами товарищи Тирадо. На задней ее части, предоставленной в распоряжение высоких гостей, находились дон Антонио, Мария Нуньес и Тирадо. Когда стало уже поздно, король удалился на покой в свою каюту, потому что треволнения последнего времени сильно пошатнули его здоровье. Тирадо сидел напротив девушки. Как хороша была она! В тени, которой ночь покрыла ее лицо, и при лунном свете, разливавшемся по ее прелестной головке и фигурке, блеск кожи, огонь голубых глаз выделялись еще больше, а меланхолическое настроение, приветливость и ум, соединившись вместе, делали ее существом исключительно обаятельным.
Черная испанская мантилья слегка прикрывала ее кудри, грациозно спускаясь по плечам и всему стану. Молодые люди обменивались немногими словами, потому что души обоих были полны воспоминаниями и сладостной мечтательностью этой ночи. Только изредка глаза Тирадо поднимались на чудесное создание, присутствие которого доставляло ему такое высокое наслаждение, и этот взгляд не мог он отвести до тех пор, пока не чувствовал, что она заметила его, и не видел, как лицо ее покрывалось легким румянцем.
Разговоры на палубе стихли. Но скоро звучный голос запел песню под аккомпанемент гитары, по которой пробежали искусные пальцы Бельмонте, и ритмичный шум волн… Не успел певец кончить, как раздались громкие крики одобрения в знак благодарности за доставленное удовольствие. Несколько минут спустя один из кружка слушателей сказал:
— Ну, словами этой песни мы выразили наше восторженное сочувствие чудесной ночи и зеркальной глади моря. Теперь подумаем о том, что нам близко. Разве Иезурун не с нами — он, которого муза наделила своими дарами уже в колыбели? Я знаю, — продолжал он, обратившись к стоявшему тут же юноше, — ты сочинил песню в честь великого человека, который будет служить для нас вечным образцом. Поэты всегда имеют свои тайны, но при этом постоянно изменяют себе. Итак, выдай и ты свою тайну, чтобы вступить в состязание с Бельмонте из-за лаврового венка. Мы склонны увенчать и тебя, и его. Спой нам песню о брате Диего!
При этих словах всех охватил священный трепет. Все молчали, но взглядами и жестами звали юношу в свой круг. Он исполнил их желание, ему подали инструмент, рука его пробежала по струнам и взяла героический аккорд:
«Брат Диего, брат Диего! Дай нам спеть песню о тебе, потому что твоя жизнь и твоя смерть должны были принести нам свободу!
О, палачи кровавого судилища, в темных подземельях ваших темниц вы зарыли блестящее золото, чтоб скрыть его от мира, но негодующий мир пожелал снова иметь его у себя.
Тогда палачи зажгли свои костры и, увы! — язвительно издеваясь, бросили в огонь золото, чтобы там оно расплавилось и превратилось в пепел — и навеки потерял бы его мир!
Но огонь смог уничтожить только шлак, а блестящее золото полилось обильной рекой… Нет, не в ваших силах было подавить, погасить свет, который загорается ныне и будет загораться вечно!
В темных пропастях ваших темниц вы, холопы кровавого судилища, держали отважную птицу из племени орлов — вы боялись ее свободного полета!
Высоко подымается пламя костра, черный столб дыма летит к облакам — чтобы положить конец полетам орла, чтобы навеки затворилась дверь к свободе!
Но орел извлекает из пепла свои крылья обновленными и окрепшими, и описывает круги около солнца… И мир видит это, и песни ликования вырываются из груди его, полные упоения свободой!
Брат Диего, брат Диего! Мы споем песню о тебе! Из черной рясы монаха соткал ты себе крылья, вознесшие тебя к небу!..»
С каждой строкой росло воодушевление певца и слушателей; припев не только был спет всеми, но и повторен несколько раз. При этом взгляды многих обращались к тому месту, где при лунном свете высокая фигура Тирадо резко выступала из окружающей его темноты — потому что эти были посвящены в его тайну.
Наконец возбуждение улеглось и уступило место оживленному разговору, который имел отношение к этому же предмету и мало-помалу перешел в более спокойное, серьезное обсуждение.
Когда юноша Иезурун начал свою песню о брате Диего, Тирадо также ощутил сильное волнение. Он вздрогнул, яркий румянец разлился по обычно бледному лицу — но вскоре он снова овладел собой, скрестил руки на груди и пристально глядел в ночную тьму. Голос Марии Нуньес вывел его из задумчивости.
— Тирадо, — сказала она своим мелодичным голосом, глубоко проникавшем в сердце ее собеседника, — эта песня пробуждает во мне много мыслей и воспоминаний, а особенно одно. Вы когда-то дали мне обещание… ночь такая чудесная, не хочется расставаться с ней… выполните его теперь…
— Обещание? Я не помню, Мария… но если вы говорите, то это, конечно, правда… Я готов сдержать всякое слово, данное мной.
— Я не сомневаюсь в этом… Вы обещали рассказать мне историю вашей молодости… Тирадо, не праздное любопытство побуждает меня проникнуть в ваше прошлое: я ведь нахожусь под вашим покровительством, как же мне не желать знать своего покровителя?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39