Кавказцы пели унылые песни, и "хозяин запевал высоким тенорком".
Из других источников мы знаем о его знаменитых "ужинах" с одиннадцати вечера до четырех утра, когда он спаивал всех, чтобы развязать языки. О веселых ночных застольях за этим гигантским столом, которые восточный человек уважал, когда был моложе, о его любимой хванчкаре тогда экскурсоводом не было сказано ни слова.
Цековский работник, которому довелось появляться в поле зрения Сталина последние два года, пишет, что старость и болезни пришли к нему внезапно на рубеже семидесяти лет. "Процесс старения становился все заметнее: как-то посветлели глаза цвета разведенной глины, не таким пронизывающим стал взгляд, менее твердой походка. Под большим секретом друзья сообщили, что порой он накачивался любимыми грузинскими винами, как говорится, под завязку".
Дочь Сталина вспоминает, что рядом с тем большим залом был малый, "малая столовая". Нам ее не показали, но дверь помню. Не знаю, где стоял бильярд, в который он любил играть -- это тоже государственная тайна.
-- Товарищ Сталин любил народные песни, -- сказала экскурсовод, -русские, грузинские и песни других народов. Вы видите радиолу и большую коллекцию грампластинок.
Итак, для нас, экскурсантов, он любил фольклор, а для себя -- цыганские песни и Вертинского, "упадочное буржуазное искусство".
Здесь, по воспоминаниям, которые я прочел позже, он после попоек заводил патефон и заставлял парами танцевать членов Политбюро. От стола, где они заседали, нас сразу провели в дверь рядом с рабочим местом. Спальня. Маленькая квадратная комната, пара окон, сквозь занавеси тусклый свет. Слева по-старинному высокая и довольно широкая кровать с деревянными спинками, аккуратно застеленная покрывалом. В России она называется "полуторной" и уже, чем американская a twin size bed. Подушки тщательно взбиты, одна на другой, по-деревенски покрыты накидкой. Напротив кровати платяной шкаф. Створки обычные, даже не резные. Дверцы открыты. Внутри две трети под вешалки, треть -- полки для белья.
На вешалках в шкафу, как мираж: френч и шинель с погонами генералиссимуса, брюки с широченной красной полосой, -- атрибуты гениального полководца, знакомые целому поколению. Дизайнеры проектировали уникальный костюм для одного человека. Лучшие анонимные портные мерили его перекошенную физическим уродством фигуру, чтобы скрыть изъяны. Мастерицы-золотошвейки плели узоры. Но -- один френч. А мог бы иметь одежду на целую роту генералиссимусов.
Рука потянулась, но прикоснуться я не решился. Вещи ношенные, не раз чищенные. Рядом два обычных темных мужских костюма, в которых мы его никогда не видели ни на фото, ни в кино. Носил дома один? принимал гостей? или держал про запас для срочного отлета в Вену или Цюрих? Куда упрятали его белоснежные с золотом мундиры? На полках аккуратно положены стопочками нижние рубашки, кальсоны, свернутые в шарики черные, многократно стиранные носки. Внизу две пары черных ботинок, чищеных гуталином и тоже, заметно, поистертых. А рядом, у той же стены, еще книжный шкаф. Опять книги Ленина и советских писателей. А где Макиавелли и другие его подлинные любимцы и наставники?
Помню, за пять лет до той экскурсии мой школьный учитель истории не раз повторял, что вождь ежедневно читает по пятьсот страниц. Откуда взялась эта цифра? Как даже гению, читая по пятьсот страниц в день, успеть делать что-нибудь еще? А вот оказывается, что и спустя полвека легенда жива. "Читатель он был ненасытный, -- сообщает чиновник ЦК. -- Библиотека лишь в его рабочем помещении в Кремле, по свидетельству его помощников, насчитывала более 5 тысяч томов, на даче в Волынском она была в несколько раз больше". В несколько раз, то есть 20-30 тысяч томов, -- почему бы и нет? А вот "ненасытный читатель"... С недоумением вспоминая убогую библиотеку, умещавшуюся в паре небольших шкафов, я размышляю о вкусах этого быстрочитателя и о литературе, одаренной его личными премиями в соответствии с его вкусом.
Мы между кроватью и шкафом в комнатке тесной, как в коммуналке. За окнами уже тьма. Здесь, в спальне, такие же белые учрежденческие шторы. Перед ними черный рояль, занимающий все свободное пространство. Для чего и когда появился рояль в доме отца? Светлана Аллилуева вспоминает о рояле, добавив, что не знает его происхождения. Странная забывчивость. Но дочь обратила внимание на перемещение рояля из большого зала в спальню, где Сталин на самом деле не спал. Сопровождавшая нас женщина тогда говорила так:
-- Крышка открыта, будто кто-то только что играл... Нет, товарищ Сталин сам не играл на рояле. Этот рояль принадлежал товарищу Жданову. Товарищ Сталин очень любил товарища Жданова и любил, когда тот играл. Когда Жданов умер, Иосиф Виссарионович приказал этот рояль привезти. На этом рояле играли те, кто бывал в гостях.
-- Здесь? -- вырвалось у кого-то.
-- Нет, не здесь. Рояль переносили в зал.
Стало быть, рояль принадлежал бывшему свекру Светланы Иосифовны. А где же гармошка, на которой также любил играть Жданов? Нет, гармошки не было. Между тем экскурсовод открыла дверь, которую мы не заметили. Это был еще один выход -- из спальни на застекленную террасу. Плетеная дачная мебель, кадки с землей для цветов, но без цветов. На террасе холод. Мороз зарисовал стекла узорами.
-- Последние месяцы, когда наш вождь уже не мог гулять, он любил проводить время на этой террасе, -- сказала экскурсовод. -- В ту последнюю зиму, несмотря на морозы, он любил подолгу сидеть здесь в тулупе, шапке-ушанке и валенках.
Продрогшие, возвращаемся мы в спальню, оттуда в зал. Теперь зажгли для нас свет в левой, если идти из спальни, части помещения. Здесь, на желтоватом лакированном паркете, стоят несколько кадушек с пальмами и наискосок, не увязываясь с залом для заседаний, выдвинулся вполне домашний диван с круглыми валиками и нелепо высокой вздутой спинкой, заканчивающейся полочкой для статуэток. Диван как диван. Такой же стоял и у нас в комнате до войны. Очень неудобно было на нем сидеть. Голос экскурсовода звенит и падает:
-- На этом диване вождь советского народа товарищ Сталин лежал больной и сконча...
Неоконченное слово повисло в тишине. Из глаз ее выступили самые настоящие слезы. Заплакала Нина, за ней кто-то еще из девочек. Наконец, экскурсовод справилась с собой и продолжила спокойнее:
-- Справа вы видите алые подушечки с орденами и медалями, которыми его наградили партия и правительство.
Она аккуратно и долго перечисляет, каким орденом, за что, когда. Наши глаза бегают за ее указательным пальцем. Вдоль стены, прикрывая камин, венки из бумажных цветов с железными зелеными листьями: от ЦК, от Совмина, от Союза писателей и прочих организаций, будто его еще только будут хоронить. Но студентов уже ведут по его апартаментам, разрешают заглянуть в шкафы. Значит, он все-таки умер. А если умер, для чего такая тщательная охрана? Почему нас стерегут, чтобы никто ни на шаг не отстал? И сейчас помню это чувство, тогда у меня возникшее. Чувство западни. Привезти-то привезли. А вот выйдем ли отсюда? Нас провожают в прихожую и велят одеться.
-- А где кабинет? -- робко спрашивает кто-то.
Ответа не поступает. После я прочитал у Аллилуевой, что кабинет был запроектирован архитектором. Но дом много раз перестраивался по приказам хозяина, и кабинет за ненадобностью исчез.
Для нас открыта дверь. Выбираемся на воздух. Он промозглый и сырой. Автобус отворяет дверцу. Кино прокручивается в обратном порядке: лесная дорога в слепящем свете прожекторов, проходная. Осмотр, проверка документов по списку. А когда он подъезжал, прожекторы тоже слепили? Или для него их выключали? Наконец, выезжаем на шоссе. Через полчаса нас выпускают у станции метро "Киевская". На душе пустота и странное чувство освобождения.
Для приведения впечатлений в норму той зимой я решил совершить паломничество в Кунцево еще раз, самостоятельно. Найти место и посмотреть хотя бы снаружи, из лесу, как оно выглядит, чтобы лучше запомнить. Намерением своим я поделился с приятелем, а он мне рассказал про человека, который туда пару лет назад съездил.
Человек пересек лес, держа за руку маленького сына. Успели они пройти буквально несколько шагов в направлении запретной зоны, когда тихо подъехала машина и его пригласили сесть. На допросе спросили, почему он оказался на шоссе. Он искренне ответил, что слышал, будто здесь проезжает товарищ Сталин, и хотел показать его сыну. Итог -- десять лет за умысел покушения на вождя.
-- Туда хочешь? -- поинтересовался приятель.
-- Так ведь Сталин умер, -- возразил я.
-- Много ты понимаешь! Умер, но дело его живет.
В общем, тащиться туда я побоялся и вскоре об "умысле" позабыл.
Дочь Сталина называет Кунцевский дом мрачным и пустым. Это субъективное ощущение. Мне он таковым не показался. Светлый, просторный, а при том нашем коммунальном уровне жизни -- просто роскошный. Вокруг сказочная природа. Что же все-таки меня тогда смутило? Поныне не могу объяснить собственное ощущение. Попробую сформулировать так: шел в театр на Шекспира, а увидел Софронова.
Нынче, после воспоминаний свидетелей, после публикаций материалов, добытых историками, мы знаем больше подробностей о состоянии его здоровья, о том, как он умер. У него было высокое кровяное давление, и некому было его лечить. Незадолго до смерти он парился в бане, что не пошло ему на пользу. Хрущев вспомнил, что в ночь накануне инсульта у них была большая пьянка до шести утра. И вот склероз сосудов, инсульт с параличом половины тела и потерей речи. Дочь позже писала: "Во вторую половину дня 1 марта 1953 г. прислуга нашла отца лежащим возле столика с телефонами и потребовала, чтобы вызвали немедленно врача". Не смею спорить, хотя слово "потребовала" в устах прислуги вызывает сильное сомнение. Любопытно лишь, что экскурсовод наша сказала:
-- Его нашли на ковре, возле этого дивана. Подняли и положили на диван.
Он лежал на полу, лужа растекалась под ним, глаза выпучены, а врачей к нему не допускали. Сказали, что он спит, а сами совещались, как быть дальше, делили власть. Возможно, он это еще слышал, но реагировать не мог. Они потребовали его раздеть, перенести в другую комнату -- и все это без врачей. Его история болезни была так засекречена, что ее не смогли найти. Власик, Поскребышев, личный врач Виноградов были к тому моменту арестованы по приказу самого Сталина.
Перелистывая литературу, вижу множество разночтений, касающихся дома в Кунцеве, а точные детали важны для более глубокого понимания Сталина. Мы все собираем детали -- с миру по нитке. Каков на самом деле был этот человек наедине с самим собой? Его вкусы, привычки, любимые занятия, его ум, мораль, культура, отраженные в быту по принципу "стиль -- это человек"? Ведь это влияло на его решения, от которых зависил мир. Описывая сей визит, я стараюсь отделить то, что видел собственными глазами, от слышанного и прочитанного. Вчерне впечатления записаны в моем дневнике той зимой. Теперь необходимо кое-что прибавить.
"Формула Сталин в Кремле выдумана, неизвестно кем", -- пишет г-жа Аллилуева. Известно кем, с уверенностью скажу я. Конечно, им самим. Это была неотъемлемая часть большого государственного мифа. Попробуйте заменить на формулу "Сталин в Кунцеве" -- и мифа нет. Но вот главный мифодержец умер. А мифодержавие осталось. Возникла идея музея.
Дочь была в этом доме, по ее словам, в декабре 1952 года на дне рождения отца. Позже она вспомнила, что отец говорил с ней по телефону в январе или феврале 1953-го. Затем ее вызвали за несколько часов до его смерти, когда он уже был без сознания. Видимо, она все же общалась с ним, хотя и странным способом. Судя по опубликованному письму ее, дочь не могла приезжать к отцу, когда хотела. В письме она просит разрешить ей приехать к нему с детьми на два дня праздников.
В своих воспоминаниях Аллилуева пишет неправду, что после смерти отца ее преследовали. По постановлению Совета министров за ней закрепили дом Сталина "с обслуживанием" и "денежное довольствие" 4000 рублей в месяц. Описывая отца-мизантропа, Аллилуева забывает сообщить одну маленькую деталь: неподалеку от дома Сталина стоял ее дом, для нее построенный. В нем она любила оставаться на ночь, когда здесь бывала при жизни отца.
При нас этот дом не упоминали, но свидетель, побывавший в ее доме, рассказывал, что в нем было три-четыре светлые комнаты, уют и покой. Аллилуева от этого "обслуживания" отказалась, но другая бесплатная дача и машина с персональным водителем осталась за ней закрепленной. Дочь Сталина считает, что достигла всего благодаря личным способностям, и спустя сорок лет изо всех сил оправдывала отца, обвиняя его сподвижников и партию в целом, о чем она пишет в своей последней книге. Впрочем, все детишки лиц, окружавших Сталина или знаменитостей, процветавших под солнцем сталинской конституции, поют сегодня такие же песни.
Светлана Иосифовна вспоминает важную подробность: "Готовились открыть здесь музей, наподобие Ленинских Горок. Но затем последовал ХХ съезд партии, после которого, конечно, идея музея не могла прийти кому-либо в голову". Я побывал в музее (и не я один) более чем за два года до указанного съезда. В промежутке между смертью Сталина и открытием музея произошло следующее.
На второй день после смерти Сталина, вспоминает Аллилуева, Берия приказал всем покинуть территорию. Сразу начали грузить и вывозить мебель и вещи на склады МГБ. Причина смерти Сталина остается загадкой, не здесь это обсуждать. Но если Берия решил поспешно ликвидировать все, связанное с хозяином, подозрения о его причастности к смерти генсека увеличиваются. Может, Берия, спрошу я, вознамерился из своего дома на углу Садово-Кудринской и Качалова, по соседству с музеем Чехова, переехать в это имение?
Всей челяди объявили, чтобы молчали о даче, будто ее вообще не существовало. Официальное сообщение в печати осталось мифологическим: Сталин умер "в своей квартире в Кремле". В статье, опубликованной через 35 лет, Аллилуева прибавляет:
1 2 3 4