— Красиво говоришь, сестрица! Ладно, уговорила, пойду я на исповедь.А за ужином девочек ожидала хорошая новость.— Аннушка, теперь ты можешь звонить бабушке, — сказал Дмитрий Сергеевич. — Она прислала телеграмму с номером своего телефона. Держи! Однако, как они там затянули это дело — целый месяц не могли обыкновенный телефон поставить!Аннушка обрадовалась, а Юлька ревниво заметила:— Между прочим, папа, это и моя бабушка!— Конечно, и твоя тоже, — поспешила ее успокоить Аннушка.— Тогда дайте же и мне телеграмму почитать!— На, читай, пожалуйста!Юлька схватила телеграмму и задушевным голосом пропела:— Телефон подключили зпт номер 4 23 15 тчк целую девочек зпт бабушка. Ба-буш-ка! — и Юлька звучно поцеловала телеграмму.— Фу, как негигиенично, Юлька! — скривилась Жанна. — Ты представляешь, через сколько рук прошла эта телеграмма?— Жанна, а у тебя есть бабушка?— Нет.— Ну, так ты ничего в бабушкиных телеграммах не понимаешь! — И Юлька демонстративно еще раз поцеловала телеграмму. — Мы сразу после ужина позвоним, можно, папка?— Звоните, когда хотите и сколько хотите.— Аннушка, ты, конечно, захочешь первая с бабушкой говорить? — вдруг жалобно спросила она сестру.— Я только скажу, что у меня все в порядке, а потом ты, Юля, говори сколько хочешь.— Спасибо тебе, сестрица!— Только не забудь сказать бабушке, что это ты заставила меня косу обрезать!Юлькин восторг сразу утих, и она возмущенно уставилась на Аннушку.— Что, вот так прямо сразу и сказать? С этого начать знакомство с родной бабушкой?!— Юля! Ты мне это обещала, когда уговаривала меня волосы резать.— Да, обещала, было дело… А вдруг бабушка не захочет со мной после этого разговаривать?— Бабушка все поймет и все простит.— Ладно, посмотрим, — вздохнула Юлька. Жанна фыркнула, отставила недопитый чай и вышла из-за стола.Аннушка и Юлька встали, повернулись лицом к иконе Спасителя, и Аннушка громко прочла благодарственную молитву. Папа тоже встал — он быстро привыкал к православному порядку, и, похоже, порядок этот ему даже нравился.Телефон у Юльки был со всяческими, как она говорила, «прибамбасами», и Аннушка все эти хитрости еще не успела освоить, поэтому дозваниваться до Пскова принялась Юлька. Она нажала какую-то кнопку, и гудки стали раздаваться громко, на всю комнату.Аннушка слушала их, склонив набок голову.— Что-то долго никто не отвечает, — сказала Юлька. — А вдруг бабушки дома нет?— Может, она во дворе. Подождем еще.И вот раздалось громкое, на все комнату: «Я слушаю!». Мгновенно струсив, Юлька сунула трубку Аннушке.— Бабушка, это я, Аня. Здравствуй, бабушка!— Здравствуй, Аннушка. Как хорошо тебя слышно, милая, будто ты рядом.— Как ты себя чувствуешь, бабушка? Ты здорова?— Все слава Богу, дорогая, все слава Богу. Ну, рассказывай, как ты там живешь?— Хорошо живу.— Папу слушаешься?— Слушаюсь. Это совсем не трудно, бабушка, он такой добрый!— Балует он там тебя, наверно, сверх всякой меры?— Еще как балует, бабушка!— Вот я ему задам при встрече!Девочки засмеялись.— Это там Юленька рядом с тобой смеется? — спросила бабушка. — Дай-ка мне с ней поговорить. Сколько уж лет я ее голосок не слышала!Юлька ахнула и запрыгала на месте, протягивая обе руки к телефону. Сестра, улыбаясь, передала ей трубку.— Бабушка, здравствуйте!— Здравствуй, Юленька!— Ой, бабушка, я ужасно рада, что у меня теперь есть и Аня, и вы! Это так здоровско!— Мне это очень приятно слышать, детка.— Бабушка, а вы меня помните?— Конечно, помню. Только ты не кричи, дорогая, я ведь совсем не глухая и даже еще не очень дряхлая. И говори мне, пожалуйста, «ты».— И на «ты» можно?!— Нужно, Юленька! Ведь это ты меня не помнишь, ты совсем маленькая была, когда папа увез тебя в Ленинград, а я-то тебя, проказницу, очень даже хорошо помню.— А какая я была маленькая?— Ты была такая юла, что все смеялись: «Ну и имечко подобрали!».— Ой! А еще что-нибудь про мое счастливое детство?— У нас тогда был пес Дозор, и ты очень любила спать у него в конуре.— Класс! Бабушка, а может быть, это была Аня, а не я?— Ты, ты! Я-то вас никогда не путала. У тебя, между прочим, есть отличительный знак.— Какой, бабушка?— На левой лопатке маленькое родимое пятнышко.— Ань, срочно подними мне сзади майку — есть там что-нибудь?— Есть, есть! Маленькое пятнышко как раз посредине лопатки.— Левой?— Левой!— Ура! Бабушка меня помнит!— Конечно, Юленька, я тебя помню и люблю. Я за тебя молюсь каждый день, а молитвенная память у людей самая крепкая.— Ясное дело: если каждый день твердить Богу про какого-нибудь человека, так и не захочешь, а запомнишь его… Бабушка! А вот если вы… если ты взаправду меня любишь, то обещай не сердиться за один мой страшный-страшный грех.— Какой еще такой «страшный-страшный грех»? Что ты там выдумываешь?— Бабушка, я Аньке косу отрезала!Аннушка сделала страшные глаза и отчаянно замотала головой.— Юленька, нехорошо сестру Анькой звать… Погоди, как это косу отрезала? Это еще зачем? Кто разрешил?— Так уж получилось. Понимаешь, бабушка, у меня-то волосы короткие, а тут приезжает моя сестра с длиннющей косой! Представляешь, какой ужас?— Не понимаю, какой ужас! Такая прекрасная была коса…— Ну как же ты не понимаешь, бабушка? Мы ведь оказались неодинаковые: лицо одно, а прически разные. А тут еще папа пообещал меня выдрать как егорову козу.— Сидорову, наверно?— Точно, Сидорову!— А почему это папа собирался тебя выдрать? За дело поди?— За дело, бабушка, за дело, — успокоила ее Юлька. — Вот тогда мы и решили стать совсем одинаковыми, чтобы папа не мог угадать, кого драть надо. Он запутался и на всякий случай простил обеих. Прости и ты, бабушка, а то ведь я завтра в первый раз на исповедь иду, так пусть у меня хоть на один грех будет меньше, ладно?— Ладно, проказница, придется тебя простить. Но епитимью наложу на обеих: теперь вы обе забываете, где там у вас ножницы лежат, и обе отращиваете косы. Договорились?— Договорились, бабушка! — дуэтом закричали девочки.— Юленька, так ты завтра причащаешься?— Да, только не завтра, а послезавтра. Так отец Георгий решил.— Правильно решил, ведь у тебя послезавтра именины.— Ой, бабушка, ты даже мои именины помнишь!— Конечно, помню. Ну все, девочки, хватит нам тратить свое время и папины деньги.— Бабушка, я тебя очень, очень люблю!— Я тоже очень люблю тебя, Юленька. Нет, ты все-таки ни капельки не изменилась! А теперь дай-ка мне на минутку Аннушку.— Подожди, подожди, бабушка! Я тебе еще покаяться хочу.— Ну, покайся.— Знаешь, бабушка, Аннушка меня все время воспитывает, воспитывает — прямо святую из меня хочет сделать!— Ну, это у нее определенно не получится, не беспокойся. Это и есть твое покаяние?— Да! А теперь даю тебе Аннушку! Аннушка взяла трубку.— Бабушка, это я.— Аннушка, ты там не переусердствуй, воспитывая Юлю в христианском духе. Не жми на нее очень-то: душа человеческая — дело тонкое.— Ой, класс! — пискнула Юлька в полном упоении.— Да нет, бабушка, Юля у нас умная и очень хорошая. Она сама все понимает, когда успевает подумать, — сказала Аннушка, улыбаясь сестре.— Как же мне на нее хоть одним глазком глянуть хочется… Может быть, когда папа повезет тебя обратно в Псков, он захватит с собой и Юленьку?Юлька завизжала от восторга.— Хорошо, бабушка, мы попросим папу взять Юлю в Псков. Слышишь, как она радуется?— Слышу, слышу. Ну, храни вас Бог, внученьки мои дорогие. Папе поклон от меня передайте.— Передадим. Храни тебя Господь, бабушка! — сказала Аннушка.— И твой Ангел Хранитель! — крикнула Юлька в трубку сбоку.Когда зазвучали короткие сигналы и трубка была положена на место, сестры, не сговариваясь, взлетели на кровать и, взявшись за руки, принялись прыгать, распевая:— Мы поедем вместе в Псков! Мы поедем вместе в Псков!Ангелы радовались, глядя на них.И никто из них не подозревал, что подлый Прыгун, сидя на своем обычном месте на карнизе, весь их разговор с бабушкой подслушал, запомнил и помчался докладывать Михрютке. Ну, а тот, выслушав Прыгуна, тут же побежал с доносом к Жанне и Жану.— Юльку в Псков пускать нельзя, ее там окончательно испортят, в церковницу превратят, — решила Жанна. — После Пскова она еще и в Келпи не захочет ехать.— Не пустим Юльку в Псков, — согласился Жан. — А вот от Анны надо бы поскорей избавиться — слишком уж от нее светло в Доме. У тебя на этот счет нет никаких идей, хозяюшка?— Нет. Нам остается только терпение и смирение…— Жанна, что ты несешь!— Успокойся — ПОКАЗНЫЕ терпение и смирение. Скоро отец повезет ее в Псков, а Юльку я отвезу в Ирландию пораньше. И тогда…— И тогда Мишин окажется целиком в твоих нежных и цепких коготках.— Ясное дело! А домового надо бы наградить. Эй, Михрютка, ты где там прячешься? Хочешь со мной на дискотеку поехать?Счастливый Михрютка свалился с потолка и заплясал перед хозяйкой.— Еще бы не хотеть! В дискотеке музыка грохочет, люди скачут, и все на бесов похожи! Повертишься там — ну будто на исторической родине, в аду побывал!— Вот и поедешь, оттянешься. Служи только хорошенько, все мне доноси, что услышишь, а награда тебе всегда будет.— Рад служить, хозяюшка!Назавтра отец Георгий встретил Акопа Спартаковича с сестрами в воротах Лавры.— Вы с Аннушкой идите в храм, — сказал он Акопу Спартаковичу, — а мы с отроковицей Юлией покамест в тенечке побеседуем.Отец Георгий повел Юльку по дорожке между высоких деревьев, мимо старинных надгробий, подвел к скамейке под большим кленом, там усадил ее и сам сел рядом.— Ну, расскажи мне, отроковица Юлия, как ты к исповеди готовилась? — спросил он.— Сначала мы с Аннушкой долго-долго молились, а потом она дала мне список грехов. Вот я и стала вспоминать все-все-все грехи моей жизни и отмечать в книжечке.— И много отметила?Юлька молчала, опустив голову.Молчал и священник, неспешно перебирая четки.— Почти все отметила, батюшка, какие в списке были, — прошептала наконец Юлька. — У меня только одного греха нет из этого списка.— В самом деле? — удивился отец Георгий.— В одном-единственном грехе я оказалась не грешна! — сокрушенно сказала девочка, подняв на него налитые слезами глаза.— Не может этого быть!— Правда, батюшка, — вздохнула Юлька и пустила слезу.— Ушам своим не верю!Мимо них по аллейке проходил молодой монашек.— Брат Евстафии, а поди-ка ты сюда!Монашек подошел к ним.— Благословите, батюшка.Отец Георгий благословил его и спросил:— Не знаешь ли ты, брат Евстафий, митрополит Петербургский и Ладожский у себя?— Владыка раннюю служил, а сейчас, надо полагать, у себя в покоях отдыхает.— Придется потревожить владыку. Поди-ка ты к нему, брат Евстафий, и отрапортуй, что в нашей епархии новая святая объявилась.— Какая святая, батюшка? — непонимающе заморгал глазами монашек.— А вот эта самая — отроковица Юлия. И удачно-то как объявилась — завтра Юлию Карфагенскую величаем, а нынче Юлию Крестовскую прославим: в колокола ударим, крестным ходом с нею во главе пройдем!У Юльки от удивления слезы моментально высохли.— Ой, вы меня не так поняли, батюшка! — воскликнула она. — Вы подумали, что я только в одном грехе виновата, да? А я виновата во всех, кроме одного!— Да нет, я все правильно понял. Ты слышишь, брат Евстафий? Сия преподобная отроковица до одиннадцати лет дожила и каким-то одним грехом за всю свою жизнь ни разу не согрешила.— Не может такого быть, — сказал, брат Евстафий, качая головой, — нет такого человека, чтобы даже в одном каком-то грехе за всю жизнь ни разу виноват не был. Не делом — так словом, не словом — так помыслом, а грешны мы все и во всех грехах. Кроме святых, конечно.— Экий ты непонятливый, брат Евстафий, а я-то тебе про что толкую? Это ты да я во всех до единого грехах виновны, а вот Юлия сумела в каком-то грехе ни разу не провиниться. Святая отроковица, говорю ж тебе! Так что беги-ка ты, братец, поскорей к митрополиту, обрадуй его.— А можно полюбопытствовать, батюшка, в каком именно грехе сия отроковица ни разу не согрешила? — поинтересовался брат Евстафий.— Какого греха за тобой нет, праведница ты наша?— Лжесвидетельства!— Лжесвидетельства?! Фу… — отец Георгий отер лоб. — Брат Евстафий, ступай себе по своим делам: отменяются колокола и крестный ход, и митрополита тревожить незачем.Брат Евстафий кивнул и отправился по своим делам.— В лжесвидетельстве, дорогая моя Юлия, мы все как один виновны. Клевета на ближнего, передача вздорных слухов, сплетни — все это, милая ты моя девочка, и есть грех лжесвидетельства. Не верю я, что ты ни разу в жизни про своих подружек не сплетничала!— Сплетничала, конечно, батюшка, сколько раз сплетничала… — упала духом Юлька. — Так это что же получается — я во всех грехах грешна?— Как и я, грешный иерей, как и послушник брат Евстафий. Он ведь тебе ясно разъяснил, что все мы во всех грехах виновны. Вот будешь читать жития святых и узнаешь, как умели каяться святые, как они замечали в себе самомалейший грех и тут же старались его искоренить.— Разве у них тоже были грехи? Они же святые!— Вот ты пришла в церковь в синих, джинсах и в черной майке, а твоя сестрица надела белое платьице. Кстати, ты тоже в следующий раз юбочку вместо брюк надень, как положено православной девочке. А теперь скажи мне, если мимо вас проедет по луже какой-нибудь шофер-грубиян и обдаст вас грязью из-под колес, на чьей одежде будет заметнее грязь, на твоей или на Аннушкиной?— На Аннушкиной, конечно.— Вот так и грехи. На отбеленном покаянием и молитвой душевном одеянии святых самомалейший грех был заметен, как пятно мазута на белом платье. И они его тут же замечали и очищали покаянием. Понятно?— Понятно.— Вот так, отроковица Юлия. А теперь пойдем в храм, я вас с сестричкой поисповедаю.После исповеди Акоп Спартакович отвез девочек домой, и они потом целый день ходили как по струнке, стараясь ни в чем не согрешить, чтобы назавтра достойно причаститься. Юлька была само благонравие, что отметила даже Жанна, но, узнав причину, поджала губы и презрительно процедила: — Какое мракобесие!За что и получила невидимый щипок от когтей Жана:— Выбирай выражения, хозяйка! Бесовский мрак-то тут при чем?Ангел Юлиус до самой ночи не отходил от Юльки ни на шаг, всячески стараясь уберечь свою отроковицу от искушений.
1 2 3 4 5 6 7