Он избавился от красного «подарка». Аррой открыл глаза и увидел зеленый, без единого изъяна камень.
Тело рыбака по-прежнему лежало рядом, его спасать было поздно. Море всегда было могилой для моряков. Счастливчик Рене коснулся волос юноши, чьего имени он никогда не узнает, а потом легко, как котенка поднял на руки и понес на корму. «Созвездие» летело по бушующему морю, ветер и волны ему не могли повредить, ему вообще ничто не могло повредить. Счастливчик стиснул зубы и швырнул молодого рыбака вниз. Большего для него он сделать не мог. Тело да упокоится на дне морском, а душа теперь свободна.
Предоставленный самому себе корабль несся сквозь сгущающуюся ночь. Аррой не ведал, где его спутники, и лишь надеялся, что они просто мертвы – а вот он жив, потому что мертвец не может чувствовать такую боль и потому что над ним по-прежнему кружат звезды Тарры. Он не помнил, как ему удалось вырваться из серого тумана, и что с ним произошло, но был уверен, что вернулся вопреки воле того, кто погубил Залиэль и Ларэна. Но каким же дураком он оказался, непозволительным дураком! Вообразил, что все дело в боли и холоде, с которыми он как-нибудь, да справится. Если б он соизволил как следует подумать, рыбаки были бы живы. Или мертвы, потому что без помощи они бы утонули, как тысячи других, связавших свою жизнь с морем… Мог ли он их спасти, зная, во что превратился, или единственное, что он должен сделать для живых – это держаться от них подальше? Если так, ему придется выжидать, пока не придет пора убивать, убивать без пощады. Неужели он вырвался лишь для того, чтобы стать рукой смерти?
Счастливчик задумчиво тронул Черную Цепь. Она была как-то связана с тем, что с ним случилось, в этом он не сомневался. Она и что-то еще. Великий Орел, и почему, когда тебе плохо, думаешь, что вся беда в твоей боли? И вообще, что будет, если он… сойдет на берег? Разумеется, подальше от людных мест. Просто сойдет, и все. Почувствует под ногами твердую землю, а не призрачную палубу, посидит на траве… Это-то он может сделать?! Рене не пошевелился, но корабль, обретший странный дар слышать мысли своего капитана, повернул на северо-восток. Аррой помнил высокую, похожую на башню скалу севернее устья Адены. Там никто не жил и почти никогда не бывал. Не будь Гверганды, залив, вдававшийся в сушу чуть ли не до Зимней Гряды, сгодился бы для постройки порта, но второй порт в тех краях – излишняя роскошь. Там Рене никто не увидит, и там он никого не убьет.
Рене так и не понял, каковы пределы, отпущенные ныне его «Созвездию». Казалось, корабль плывет с обычной скоростью, но теплые моря сменились неприветными волнами Сельдяного моря слишком быстро. Он никого не встретил на пути, сегодняшние рыбаки стали первыми. Наверное; он в глубине души что-то подозревал, иначе б вернулся на Лунные острова, а он о них позабыл и вспомнил лишь сейчас. Что-то его тянуло на север. Что-то или кто-то? Почему он не отправился к эльфам, ведь они могли помочь? Почему не бросился на поиски Геро? Почему почти не думал ни о ней, ни о Романе, ни о сыне? Он не забыл – так в чем же дело? Или он, как издыхающий снежный волк, хотел забиться подальше в родные скалы? Но он не думал о смерти, он вообще ни о чем не думал, все мысли занимала боль. Боль и сейчас с ним, но он сумел взять ее на сворку в тот самый миг, когда погасил проклятую искру. Он может думать и помнить, уже неплохо!
Скала возникла из тумана неожиданно, а, может, он слишком задумался. У нее не было имени, как не было имени и у залива, на берегу которого она стояла. Когда-нибудь сюда доберутся докучливые монахи, нарисуют то, что увидели, на желтоватой хаонгской бумаге и дадут суше и водам имена святых, которых никогда не было, а если и были, то жили совсем не так, как пишет Книга Книг. Залив был удобным, глубоким, с чистым дном, защищенным от большинства ветров, но не у облюбованной Арроем скалы. Там море кипело и пенилось, волны сломя голову бросались на камни, отступали и снова бросались в яростной надежде свалить упрямые утесы. В былые дни Рене никогда бы не рискнул кораблем, но нынешнему «Созвездию» мели и рифы были не страшны. Корабль послушно подошел к самому берегу и остановился, как лошадь у крыльца. Капитан немного постоял, опираясь о борт. Болтали, что Счастливчик не знает страха, но ему было страшно. Впрочем, взнуздывать себя эландец умел. Рене, как обычно, когда на что-то решался, тряхнул головой и соскочил на берег.
Под ногами был обветренный темно-серый камень, но адмиралу показалось, что он оказался по колено в огне. Земля немилосердно жгла, хотя пламени не было. Выходит, он прикован к морю и «Созвездию»? Ну, нет! Если он терпит холод, выдержит и жар. Аррой стиснул зубы и быстро пошел вперед. Наверх вела тропа – а, может, не тропа, а русло пересохшего ручья. Не лучшая дорога, но Рене дал себе слово подняться – и шел. Ему казалось, что он вброд переходит поток лавы, родившийся из недр огнедышащих сурианских гор, к которым адмирала так влекло в юности, а обнимавший плечи холод не только не развеялся, но стал еще нестерпимее. Ну и пусть! Он все равно поднимется!
Если бы кто-то увидел стройного седого человека, легко взбиравшегося вверх по каменистой осыпи, то никогда б не догадался, какой ценой дается путнику каждый шаг. Подъем был долгим, но все имеет свой конец. Цель покорилась, одна из многих целей в жизни Счастливчика Рене. Капитан «Созвездия» стоял на вершине, подставляя лицо слабому ветру. Ни жар, ни холод никуда не делись, но он добился своего, как добивался всегда.
Впереди лежало море, сзади зеленели поля. Весна? Но какого года? Сколько дней, месяцев, лет он пробыл в белесой мгле, сожравшей его спутников и изуродовавшей его самого? И ведь не спросишь… Рыбак выглядел, как все рыбаки, люди моря вообще похожи друг на друга. Такие же лодчонки бороздили Сельдяное море при Руисе Аррое, а те, кто ими правил, носили такие же просмоленные парусиновые куртки. Нет, по одежде погибших ничего не понять, но как хорошо, что он вернулся именно весной, в пору первой зелени и первых гроз. А гроза будет, он чувствует это, это и что-то еще! Великие братья!
Рене стремительно обернулся. В узком проходе между двух отливающих серебром валунов замер черный зеленоглазый конь. Гиб! Как же он нашел его? Жеребец, поняв, что его увидели и узнали, приветственно фыркнул и топнул ногой. Аррой бросился было вперед, но, вспомнив все, безнадежно махнул рукой и привалился к потрескавшейся скале. Гиб с шумом втянул воздух и медленно и плавно двинулся к хозяину.
– Стой, – Рене Аррой, когда был жив, никогда не повышал без нужды голос, его и так никто не смел ослушаться, но у Гиба было свое мнение. Конь упрямо шел к тому, кого признал своим владыкой.
– Гиб, стой, тебе говорят! Да стой же… – На сей раз вороной жеребец послушался, замерев в паре шагов от адмирала. Седина Рене соперничала белизной с конской гривой. – Гиб, ты знаешь, что со мной?
Конь понуро опустил голову. Именно так он стоял в церковном саду Кантиски, готовясь отвезти Сезару Мальвани приказ отступать и известие о том, что Рене и Эмзар отдают себя в руки Михая Годоя.
– Знаешь? – переспросил Рене. – Вижу, что знаешь. Тогда уходи. Я рад был тебя повидать.
Гиб вскинул голову и коротко заржал, ударив ногой о землю. Затем заржал еще раз и шагнул вперед. Зеленый глаз сверкнул совсем рядом.
– Уходи, ты мне не поможешь.
Водяной Конь подогнул колени и лег на камни. Он не уходил, и это не было ни упрямством, ни желанием утешить или выразить сочувствие.
– Гиб, уходи, я… – А что он? Он и сам не знал. Его прикосновение и взгляд убили человека, но Гиб – не человек. Водяной Конь – порождение древней Тарры, ему виднее, что для него опасно, а что – нет.
– Ты видел таких, как я? Да или нет?
Короткое ржание. Опущенная и вновь поднятая голова…
– Видел… Это очень плохо?
Гиб медленно наклонил шею вперед, так, что черные блестящие губы чуть не коснулись лица адмирала. Будь водяной демон обычным конем, Рене ощутил бы теплое, живое дыхание, как тогда, когда подал руку несчастному мальчишке, но порождение древней стихии не несло в себе тепла. Аррой посмотрел в бездонные зеленые глаза, пытаясь найти в них ответ. Их было двое. Конь, который не был конем, и седой моряк, еще недавно почитавший себя человеком. Над ними неслись рваные, окровавленные закатом облака, внизу в бессильном гневе громыхало и билось о скалы море. «Скоро оно свое возьмет, – устало подумал Рене, – эти скалы уйдут под воду, и они это знают. Знают, но ничего не могут изменить. Проклятый! Откуда такие мысли?! Разве скалы могут думать? Разве море может надеяться?»
– Гиб, так я тебе не опасен?
Конь вздохнул и ткнулся носом в лоб адмиралу.
– Тогда тряхнем стариной!
Жеребец вскочил, радостно мотая гривой, но потом замер и словно бы простонал.
– Что ты хочешь сказать? Я причиню тебе вред? Нет? Тогда что же? А, ты боишься за меня? Но что может случиться со мной теперь?
Гиб вновь издал странный звук, больше похожий на плач, чем на ржание, и прикрыл глаза. Рене задумчиво коснулся висевшей на шее цепи. Эланд будет затоплен, это так же неизбежно, как неизбежен вечер, это не хорошо и не плохо. Это так, и с этим не стоит бороться. Потому что пройдет время, и придет черед моря отступить, выпуская из тысячелетнего плена серебряные скалы, на которых снова совьют гнезда альбатросы. Но откуда эти мысли у него, Рене Арроя? Эти мысли и это знание? Неужели от Гиба? Или он сумел расслышать в извечном грохоте прибоя то, чего не слышал раньше? И кто же, во имя Проклятого, он теперь?

Часть пятая.
Ex oriente luxl С Востока идет свет (лат.)



Верность – прямо дорога без петель,
Верность – зрелой души добродетель,
Верность – августа слава и дым,
Зной, его не понять молодым,
Верность – вместе под пули ходили,
Вместе верных друзей хоронили.
Грусть и мужество – не расскажу.
Верность хлебу и верность ножу,
Верность смерти и верность обидам.
Бреда сердца не вспомню, не выдам.
В сердце целься! Пройдут по тебе
Верность сердцу и верность судьбе.
М. Цветаева


2895 год от В.И.
19-й день месяца Сирены
ТАЯНСКАЯ ФРОНТЕРА
Болото сменилось лесом, а затем расступился и он. Александр и Ликия были в Таяне. Впереди расстилалась волнистая, сверкающая равнина, лишь вдалеке маячили высоченные тополя, которыми здесь испокон веку обсаживали дороги и села. Солнце стояло еще высоко, и от снежного блеска болели глаза. Садан одобрительно фыркнул, выйдя после бесконечного блуждания по лесам на открытое пространство, достойное его внимания, да и Александр смотрел на таянские степи с восторженным ожиданием. Ликия, сидевшая в седле перед Александром, обернулась, щеки ее пылали.
– Это Таянская Фронтера, Сандер.
– Остается убедиться, что нам тут рады, – усмехнулся Тагэре, – постараемся кого-то отыскать.
Это оказалось нетрудно, их заметили почти сразу же. Десятка полтора всадников в белых, подбитых мехом плащах и высоких рысьих шапках возникли из ломящей глаза белизны и с удивлением уставились на чужаков на белом, черногривом жеребце. Александр соскочил с Садана, снял Ликию с седла и встал с ней рядом. Видно было, как таянцы совещались, усиленно размахивая руками, наконец от группы отделились двое – плотный, широкоплечий воин с орлиным пером на шапке, видимо, начальник, и еще молодой нобиль, темноволосый и темноглазый.
Таянцы так же, как и фронтерцы, носили усы, и Сандер едва удержал метнувшуюся к мечу руку. Не все усатые – предатели, и не все предатели – усачи. Старший осадил коня и властно поднял руку. Голос у него был под стать внешности – низкий и сильный.
– День добрый, данове Господа (таянско-фронтерск.).

, кто вы и по какому делу?
Александр ответить не успел, так как заговорила Ликия:
– Мы идем в город, который раньше звали Геланью, нам нужно многое рассказать. Если можешь, ответь, стоит ли еще в Таяне дом Гардани?
– А как же, – вожак рассмотрел Ликию и с явным удовольствием подкрутил усы, – вот уже двадцать восемь лет, как погиб круль Ласло Гардани со старшими сынами. Тогда гомона Большой съезд дворянства, на который каждая провинция присылает своих представителей, избранных на малых съездах, именуемых гомониками. По заведенной Шандером Гардани традиции гомона должна подтверждать полномочия нового короля и одобрять наиболее важные государственные решения. В частности, объявление войны и заключение мира, вступление в политический союз и так далее.

и прокричала «виват» ясновельможному Анджею, его последнему сыну.
– Ваш король Анджей Гардани?
– Точно, данна. А что вам до него?
– Долго рассказывать, данове. Мы пришли из Арции через Тахену.
– Как то? – глаза воина от удивления полезли на лоб, а вслед за ними, казалось, устремились и остальные части лица, включая усы, – то ж через Тахену человеку пройти никак нельзя.
– Тахена пропустила нас, – твердо сказала Ликия.
– Такое обдумать надо, – изрек таянец, – то, проше дана и данну, езжайте с нами. Коня мы еще одного вам дадим, вечер уже близко. Поужинаем, переночуем да подумаем. Если вас Тахена пропустила, а похоже на то: снега третий день нет, а следы мы каждый день смотрим, то, видать, предсказанные времена настают… Как вас называть, гости наши? Я – Стах Тонда, знаменний Воинская должность, по значению примерно равная полковничьей.

, но чаще меня Барсуком кличут, а то молодой Золтан Гери с Лайтаны.
Сандер протянул руку:
– Я – Александр Тагэре, а мою спутницу зовут Ликия.
– Ну вот и познакомились. Жеребец у вас хорош, – приосанился Барсук, – но и у нас неплохи. – И заорал: – Стефко! Коня прекрасной данне. Белого!

2895 год от В.И.
19-й день месяца Сирены
АРЦИЯ. МУНТ
Единственное, в чем дочь не разочаровала Элеонору, была красота. Бывшая королева не понимала, как от их с Филиппом союза могла родиться такая безмозглая овца, но сегодня Нора красивой не казалась. Глаза дочери были на мокром месте, губы тряслись, а на все вопросы она отвечала односложно «да» или «нет». Элла и сама в свое время терпела нелюбимых мужей, но это не мешало ей брать от жизни то, что она может дать, ведь любовь – та же Темная Звезда:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11